полароиды на память.

      джисон ненавидит это.       он взрослый самодостаточный мужчина, к которому любая (ну почти) девушка по щелчку пальца прибежит. ну, или который может заняться работой в свой выходной, потому что больше нечем.       ладно, нет, джисон так делать не будет. ни за что и ни в коем случае. вместо этого он лучше пять часов просидит в позе кривой креветки, по видео мастеря подарок в виде коробки с фотографиями и сладостями.       и признанием.       он всё продумал! как только мемберы вернутся в общежитие, трирача и хёнджин отправятся во вторую общагу на радость феликсу, чанбину и чану праздновать этот день святого валентина. на радость джисону они будут пить.       сынмин сегодня пить не может из-за лекарств, а значит, останется вторым трезвенником. чан не пьёт практически никогда, но это не мешает ему отжигать похлеще пьяных.       тот факт, что сынмин пойдёт укладывать всех спать, приберется на кухне вследствие отсутствия менеджеров и самым последним останется в гостиной, чтобы посидеть в тишине и позалипать на приятный тёплый свет от настольной лампы, освещающей часть комнаты, сыграет джисону на руку. если что-то пойдет не так, то спишет на свою нетрезвую голову. а что? аргумент? аргумент! подарок откуда? от верблюда! логично же всё.       ладно, джисон не тупой, но и не слепой. все его открытые взгляды и касания никогда не оставались незамеченными — сынмин ровно столько же, сколько и он, выступал инициатором оных. искал его взгляд, руку под столом или на диване во время совместного просмотра хоррора, поддержку в нем перед выступлениями, утешение после неудачных занятий с преподавателем, когда никак не мог взять ноту.       иногда киму нужно было простое присутствие джисона, иногда — его дурацкие шутки, иной раз — вообще пение. хан часто ему пел так тихо-тихо, едва ли не шёпотом, чтобы было слышно им двоим и больше никому, в особо трудные моменты.       сынмину нужен был он.        и джисон давал. он отдавал всё, что мог, всего себя и все свои силы. без остатка. до последней капли.       и сынмин принимал и отдавал себя в ответ. когда джисон маялся над очередной лирикой, сынмин приносил ему еду в студию и разминал затекшие плечи. он обрабатывал порезы от бритвы на щеке и массировал ноющие мышцы после тренировки, помогал с вокалом, когда джисон просил, и сидел с ним в качалке, просто стоставляя компанию.       джисон постоянно находил в карманах какие-то побрякушки, милые подарки и закуски. очаровательный румянец на щеках, шее и ушах сынмина, когда он вручал очередной подарок джисону, или оплачивал за него счёт, или покупал то, на что хан давно заглядывался, но не решался, просто плавил джисона.       он так слаб перед сынмином.              всегда был.       сынмин знает это. о, он прекрасно знает, но правильно сформулировать свою мысль не может.       всё прозрачно и осязаемо.       джисон не слепой, а сынмин отнюдь не проницательный — он прямой, как рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. говорит, что думает, а потом забавная картина: округлившиеся глаза от осознания того, что он сказал, лихорадочный блеск и спешка все исправить. сынмин буквально сразу же начинает рассыпаться в извинениях и объяснениях, хотя все мемберы уже давно привыкли к его ебанце.       хан страдальчески стонет от резкой боли в пояснице, когда наконец-то выпрямляет спину, и зарекается еще хоть раз провернуть что-то подобное.       в этот вечер он надеется только на алкоголь.       «может, побухаем? начнём с водки, потом перебьемся на пиво, на шампанское, а потом в 5 утра на работу пойдём,» — джисон поигрывает бровями и видит на лице хёнджина эмоции, за секунду сменяющие друг друга: непонимание, осознание, «ебу дал?», отвращение, торг, смирение, принятие, пакостливая радость.       чан плевался ядом на пакет с алкоголем всю дорогу до второго общежития. хёнджин трепался о новой хореографии, поставленной минхо-хёном (джисон слышать уже о нем не может), а чанбин… чанбин как всегда очень эмоциональный и громкий.       и со за рулём. стоило бы начать переживать за сохранность своей жизни, но все давно убедились в отточенных навыках вождения чанбина, что не усомнятся в нём, даже когда он размахивает руками и вертится, болтая с мемберами на заднем сидении.       джисон же держит на коленях свою шкатулку со съехавшей стороной и кривоватой крышкой и чувствует несвойственную ему нервозность. хан знает, что его симпатия взаимна, что он чертовски привлекателен, а его тело сексуально. знает, что сынмину нравятся те, кто объективно сильнее, чем он сам.       знает и беззастенчиво пользуется этим.       сынмина легко прочитать, но сложно понять. а сказать, что творится в его голове, вообще невозможно. ким порхает надоедливой бабочкой вокруг чанбина, перед носом чана, около чонина и за выключенными камерами рядом с минхо.       вообще сынмин и минхо очень близки, и джисон даже немного ревнует. ему хочется так же, как и хен, пропускать пушистые волосы между пальцев, массируя кожу головы лежащего на его коленях парня.       так же, как и минхо-хён, приходить в его комнату по вечерам, чтобы угостить своей стряпней, закрыть распахнутое окно и подоткнуть одеяло. а ещё лучше лечь и прижать к себе, чувствуя его дыхание на своей шее или макушке, учитывая их разницу в росте. так же завязывать шарф и натягивать шапку с макушки на уши, чтобы не простыл, потому что у сынмина слабый иммунитет.       так же целовать его в висок, когда тому тяжело, и в лоб перед сном. джисон чуть не расплакался, когда узнал, что минхо целует каждого мембера в лоб перед тем, как они все улягутся.       хан просто хочет оберегать сынмина, защищать его и заботиться о нем. он хочет быть рядом с ним.       просто рядом. до самого конца.       а иногда же говорят: «остерегайтесь своих желаний.»       джисон вспомнил эти слова тогда, когда сынмин лёг на диван и умостил свою головушку на бёдрах хана. волосы у кима мягкие-мягкие и очень непослушные.       джисон, полностью завороженный видом мурлыкающего сынмина, не слышал ничего, кроме стука его сердца.       феликс поднимает стакан. пьют.       сынмин тянет его на танцпол аккурат под медленный танец. ладони обжигает теплом его талии сквозь огромную футболку. запах сынмина мешается с его собственным. хёнджин стучит по стакану. пьют. джисон не чувствует опьянения, но он пьян близостью сынмина.       на душе невероятное спокойствие. пьют. голова не затуманивается, но на лице расцветает улыбка при виде смеющегося сынмина. пьют.       самое комфортное и уютное место во вселенной — в объятиях сынмина. такого домашнего и родного. глупо улыбающегося своей яркой улыбкой, растрепанного и раскрасневшегося от смеха, утыкающегося носом джисону в шею и потирающегося щекой о его плечо.       джисон оставляет стакан, полный веселительной жидкости, и сильнее прижимает к себе сынмина. мемберы пьют.       дженга — совершенно глупая и несправедливая игра. сынмин — отвратительно хороший игрок. джисон в очередной раз выбывает и отсаживается от стола ближе к дивану, облокачиваясь на него спиной. чанбин берет со стола бутылку пива. пьют.       сынмин, облокачивающийся спиной на грудь джисона, кажется самым правильным на свете. джисон крепче прижимает его к себе и опускает подбородок тому на острое плечо. алкоголь не берет совершенно — сынмин похлеще всякого спиртного, способного развеселить и оставить рассудок чистым и ясным.       никаких мыслей, только жар, расползающийся по шее и затылку, и невероятный комфорт.       сынмин поворачивает голову и шепчет на ухо что-то про минхо, распластавшегося по спине чанбина, но кровь набатом отдает в виски, заглушая любые звуки извне. где-то на задворках мелькает мысль о том, что тахикардия в его возрасте — не очень хорошая вещь. а вот время — вещь интересная. утекает сквозь пальцы серебристой пылью, оседая осознанием в мозгу. иначе как объяснить тот факт, что все улеглись спать, джисон помогает мыть посуду чану, а сынмин собирает мусор.       чанбин ускакал еще давно в комнату феликса к подушке со своим лицом. джисон уверен, что будет драка не на жизнь, а на смерть за то, кто эту подушку будет обнимать. хёнджин утащил чонина подальше от пьяных хёнов, чтобы «не травмировать психику ребёнка», который незаметно убрал за ножку кресла свою банку пива.       минхо пошёл проводить свой ежедневный ритуал со спокойной душой и опаской заходить в комнаты к несносным мемберам.       джисон старательно натирает посуду и ставит на место, двигаясь автоматически и залипая в одну точку. проходит секунда, или минута, или несколько минут — джисон теряет счёт времени, когда крис хлопает его по плечу и сматывается в комнату к минхо. сынмин сидит на диване, откинув голову на спинку. хан незаметно вылетает из кухни-гостиной в прихожую за злосчастной коробкой.       кто-то уронил на неё тяжёлую куртку. джисон хочет заорать матом во всё горло, но вместо этого воинственно возвращается в комнату.       — сынмин-и, — джисон подходит к дивану и очень палевно прячет руки за спиной.       — да, хан-и? — голос сынмина хриплый и такой нежный, такой ласковый, что джисон растечется бесформенной лужицей прямо на этом ковре.       — я хотел… то есть в смысле… сегодня же праздник, и я хотел подарить тебе этот подарок, — джисон садится на колени и достаёт из-за спины смятую коробку, забывая про все правила приличия и этот долбанный этикет и дрожащими руками оставляя ее на коленях сынмина. — прости, она вообще была не такая, я просто оставил ее в прихожей, а кто-то уронил на неё куртку, и она помялась, прости, мне так жаль, что…       — джисон, — выдыхает сынмин, останавливая его словесный поток, и поднимает влажные глаза на хана. — это все наши полароиды? тут даже те, которые я потерял, когда мы возвращались из Японии…       хан сидит на коленях у ног сынмина и понимает, что он окончательно увяз. погряз в этом мальчишке, который рассматривает каждую фотографию, каждую сладость и каждое оригами, вспоминает все ситуации, при которых они бежали в фотобудку или доставали мемберов с хорошими камерами.       — ох, мы тогда с тобой были в аквапарке. помнишь, как тебя взял на слабо маленький мальчик и ты продул ему?       — сынмин, — джисон берет его ладони в свои. у обоих вспотели. — я влюблен в тебя. давно и очень сильно.       тишина.       затягивается.       сынмин напрягается всем телом, а звенящая тишь, резанувшая по ушам, начинает давить. шальные мысли о том, что он облажался, сглупил, неправильно понял и теперь потеряет ту драгоценную нить, за которую цеплялся долгое время, появляются друг за дружкой.       слишком много всего. давящая тишина, окаменеший сынмин, рой в голове, стук сердца в горле и ушах, привкус металла во рту, першение в горле, адская сухость в глазах — всё это давит, давит, давит.       джисон хочет, чтобы это всё закончилось. он просто хочет залезть под одеяло в своей тёмной комнате и никогда больше не вылезать. джисон делает попытку встать с колен и оказывается полностью прижат к чужому телу. какая-то дрожь проходит по телу — не его.       руки сами взлетают вверх, обнимая плачущего сынмина и прижимая ещё ближе.       — и я, джисон-и, — выдыхает сынмин на грани слышимости. — и я тоже, джисон-и. влюблен в тебя. давно и сильно.       «я знаю. я рад, что не ошибся. рад, что рискнул.» — на секунду мелькает перед глазами, но забывается с очередным судорожным выдохом.       «желания имеют свойство сбываться.» — продолжают ту пословицу.       джисон закрывает распахнутое окно и ныряет под одеяло, где его сразу опутывают длинные конечности и в его шею утыкаются ледяным носом. хан почти у самого изголовья, а сынмин намного ниже его привычного уровня, но все ради того, чтобы можно было так лежать в обнимку. и никакого неудобства.       с тумбы у изножья кровати на молодых людей смотрят их полароиды, когда-то сделанные на память. их фото пьяного поцелуя в самом начале карьеры, прогулки на велосипедах в Австралии, сон на плече в машине между расписаниями.       джисон прикрывает глаза и потирается щекой о мягкие-мягкие волосы сопящего сынмина. на шее и плечах теплятся фантомные поцелуи-бабочки, распыляя по телу нежную волну.       хан оставляет невесомые поцелуи на макушке, висках и лбу сынмина, желая ему спокойной ночи и чувствуя, как длинные руки притискивают его ещё ближе.       джисон не ненавидит это — он хочет, чтобы так оставалось всегда.