Flos vomitus

Сколько ладоней крадут удары моего сердца? Сколько холодные ждут, когда бы согреться? Раскалена лоза. Чуешь, как жжёт внутри? Не открывай глаза, так и смотри, смотри, смотри... Я голубая трава, что поёт Ночью и днём, Что крушит железо и сталь. Я голубая трава, что живёт В сердце твоём Сопротивление мой друг, бесполезно, Поверь, бесполезно. Мне жаль. ("Голубая трава", Мельница)

Впервые Лео увидел это во время очередного полулегального вскрытия. В полумраке набитого людьми подвала, где спертый воздух лип к коже, и тусклые отблески свечей искажали лица, казалось, они и впрямь собрались для чего-то богопротивного, что так яростно запрещала церковь. Лео стоял, стиснутый со всех сторон плечами и спинами других художников, подмастерьев, учеников лекарей и ученых, взирая на стол, в центре которого, словно жертвенный агнец, лежало тело молодого мужчины, по слухам, моряка, лишь неделю назад прибывшего из дальней страны. Должно быть, болезнь поразила его еще на чужом берегу и медленно пожирала всё плавание. Впрочем, на первый взгляд юноша выглядел здоровым, его тело не уродовали ни раны, ни язвы, разве что лицо, еще искаженное гримасой боли, было синюшно-бледным, а губы потрескались и почернели от запекшейся крови. Обычно для подпольной аутопсии доставали куда менее приятные глазу тела, благо, зрители были людьми более или менее закаленными, и их больше занимало, как тело выглядело внутри, а не снаружи. Сперва дело шло своим чередом, и Лео привычно делал зарисовки, бросая беглые взгляды на стол, где посеревшая плоть расступалась под острыми ножами и умелыми руками, но затем, в тот момент, когда ребра с влажным хрустом раздвинулись, точно запретный ларец, вместо привычного тяжёлого смрада тлеющей плоти по залу вдруг разнесся тонкий цветочный аромат! Проводившие вскрытие лекари отпрянули от стола и пару минут о чем-то тихо спорили, после чего старший с явной опаской подступил к телу, погрузил обе руки во вскрытую грудную клетку и извлек из нее бесформенный, бурый от застоявшейся крови клубок, со свисающими из него отростками, которыми тот все еще соединялся с внутренностями умершего. По толпе зрителей пронесся вздох, и Лео не сразу понял, что этот клубок прежде был человеческими легкими, ныне плотно опутанными корешками и бледными побегами. Но больше всего его поразило то, что это невообразимое месиво стеблей и плоти венчали кошмарные в своей неуместности, но при этом непостижимо прекрасные – лиловые цветы!* - Цветок сей известен в стране Чина и на далеких восточных островах, - объявил второй лекарь, проворно обрезая корни, чтобы клубок стало возможно отъять от тела и поднять для всеобщего обозрения. – Но в естественном виде он произрастает в земле, а это супротивное природе порождение вызвано недугом - flos vomitus, сиречь цветочной дурнотой. - Так это цветок его убил? – вопросил какой-то подмастерье, и Лео понимал его недоумение – соцветие, напоминавшее шар, хоть и слипшееся от крови, выглядело столь нежным и безобидным, что сложно было вообразить, как нечто столь хрупкое способно растерзать человека изнутри. - По нашему мнению, цветочная дурнота относится к болезням скорее души нежели плоти, ибо поражает лишь тех, кто страдает от неразделенной страсти. Подобно семени укореняется она в теле, питается его соками и сердечными муками, прорастая в легкие и смежные органы. Со временем недуг обретает форму растения, которое, не найдя естественного выхода, заполняет стеблями и цветами дыхательные пути, пока в конечном счете не приводит к смерти от удушья. Тут лекарь разжал челюсти умершего и, глянув внутрь, кивнул сам себе. - Сперва болезнь подобна простуде, сопровождается кашлем, болью в груди и слабостью, но, когда приходит пора цветения, кашель усиливается, - с этими словами лекарь снял с языка и продемонстрировал всем окровавленный лепесток. - Исторжение цветов – главный симптом и знак скорого конца. Осторожно положив изувеченный орган на стол, лекарь принялся тщательно споласкивать руки в тазу. - Для нас большая удача и назидание узреть, к чему приводит потворство слабостям людской натуры. - Неужели нет никакого лекарства? – донесся сдавленный голос с конца зала. - Хвороба эта редка, доселе мы знали о ней лишь от язычников иноземцев, коим в полной мере доверять нельзя… но с их слов, исцеление возможно, лишь если заболевший откроется предмету страсти, и тот ответит взаимностью. Растение укореняется в плоть столь глубоко, что извлечь его иным способом, сохранив жизнь больного, едва ли возможно… Лекарь красноречиво махнул рукой в сторону тела и, то ли от этого движения, то ли повинуясь иной неведомой прихоти, истерзанный комок плоти свалился с края стола и влажно шлепнулся на пол. Первые ряды зрителей дружно отшатнулись, наседая на стоящих позади, поднялся шум и сумятица, кому-то из подмастерьев сделалось дурно, пока другие яростно проталкивались к выходу, но Лео не сдвинулся с места, не в силах оторвать взгляд от лиловых лепестков, с брызгами разлетевшихся по каменным плитам. И, возможно, то была лишь игра света, но ему почудилось, что с увядших цветов поднялось и тут же рассеялось в воздухе золотистое облако пыльцы. С трудом порядок восстановить все же удалось, но большинство зрителей покинули зал еще до окончания действа. Люди расходились с какой-то виноватой поспешностью, избегая смотреть друг на друга, словно соучастники преступления. Вскрытие само по себе не смущало, однако всем не давало покоя то, что они узнали о сердечной тайне несчастного юноши, без спросу вырванной прямо из его отверстой груди. Всю обратную дорогу Лео преследовал аромат цветов, перебивавший даже стойкую вонь уличных канав, проникая в нос и щекоча сладковатым привкусом нёбо. Вернувшись в мастерскую он первым делом залпом выпил бокал неразбавленного вина. Лео не считал себя впечатлительным человеком, и все же от увиденного ему стало не по себе. Не по себе настолько, что он, кажется, впервые с момента отъезда Арте в Венецию искренне обрадовался, что ученицы нет рядом. Хоть Лео мог сколь угодно ворчать на едкие замечания старика Убертино и ухмылки Вероники, как мог и врать самому себе, что в мастерской наконец-то снова тишина и никто не отвлекает от работы – ему не хватало Арте. Этой говорливой, суетливой и недотепистой Арте, которой при ее непомерной чувствительности уж точно не стоило знать о загадочной цветочной болезни… Арте, от которой давно не было вестей, хотя оговоренные полгода ее пребывания в Венеции уже истекли. Арте, которая… Которая… Лео раздраженно отставил опустевший бокал. Вино не принесло облегчения, лишь оставило в горле приторно-медный осадок. И хотя соблазн выпить еще был велик, Лео знал, что с утра его ждет работа над новой картиной, к которой не стоило приступать с похмельной головой. Обычно Лео не снились сны, детство в мастерской приучило его засыпать быстро и просыпаться засветло, но той ночью он беспокойно ворочался с боку на бок, пока перед внутренним взором вместо привычных узких улочек Флоренции простиралось бескрайнее поле, усеянное цветами всех форм и оттенков. Над полем неслись тревожные грозовые тучи, и Лео шел, заслоняясь от бьющего в лицо ветра, который мешал увидеть кого-то, кого ему почему-то очень важно было догнать – он видел лишь размытый силуэт там, где свинцовое небо встречалось с цветочным ковром, но каждый шаг давался все труднее, и разнотравье, сперва доходившее до колен, вскоре поднялось до пояса, затем до груди… Из последних сил, продираясь через цветы и задыхаясь от их аромата, Лео потянулся к недостижимой цели… И чуть не рухнул с кровати, весь в холодном поту и с ногами, запутавшимися в простыне. Еще несколько секунд мужчина сидел, ошеломленно взирая в синий рассветный полумрак, прежде чем откашляться, пытаясь избавиться от приторного послевкусия в пересохшем рту. - Что за чушь… - собственный голос показался ему надтреснутым. Лео провел ладонью по лицу, стряхивая остатки сна, и потер колючую от отросшей щетины щеку. Что бы там ни было, его ждала работа. Спустя пару дней Лео решительно выбросил из головы историю со вскрытием – дел навалилось больше обычного, а поскольку сейчас он был без подмастерья, хозяйством тоже приходилось заниматься в одиночку. Само собой, поэтому он тратил на работу чуть больше времени, а вовсе не из-за того, что иногда мешкал, застигнутый кашлем и легким головокружением. Лео не без досады признал, что слишком привык к помощи Арте и ее вездесущему участию, благодаря которому жизнь и работа в мастерской спорилась куда лучше. Самые простые поручения, вроде похода к пекарям он перепоручал уличным мальчишкам, но и это не принесло должного результата – почему-то раньше, когда Арте помогала на кухне, хлеб выходил гораздо вкуснее. Впрочем, в последнее время любая пища казалась Лео странно приторной, и даже к запаху мяса примешивался цветочный аромат. Хотя и в этом не было ничего удивительного – во Флоренцию пришла весна, каждый дворик и палисадник теперь пестрел цветами, запах которых просачивался в распахнутые окна. Со временем Лео перестал обращать внимание на зуд в горле и на тянущее чувство где-то под ребрами, которое чаще возникало по вечерам перед ужином, когда он, забывшись, машинально ставил на стол лишнюю тарелку, или когда поднимался на крышу, убеждая себя, что делает это просто чтобы проверить, надежно ли закрыты ставни домика Арте и не прохудилась ли крыша во время недавнего дождя… Ведь, когда ученица вернется из Венеции, ее жилище должно быть в полном порядке. Когда она вернется… Лео сдавленно откашливался и шел спать, надеясь, что этой ночью ему не придется снова идти через поле, утопая в цветах. - Что с тобой, заболел что ли? – прищурился Убертино, отрываясь от изучения картины. - Все как всегда, - Лео придал лицу непроницаемо учтивое выражение, игнорируя взгляд старого торговца. - Небось опять на еде экономишь, чтобы все деньги в дело пустить! - Вас не устраивает картина? – теряя терпение, спросил Лео. - К картине-то у меня вопросов нет, - Убертино подался вперед. - Но смотри, не ровен час захвораешь всерьез, кто о тебе, непутевом, позаботится? - Справляюсь как-нибудь. - Ну-ну, мне-то что, - старик опять откинулся в кресле, сжав подлокотники узловатыми пальцами. - А вот твоя ученица поди расстроится, если, вернувшись, не найдет тебя в добром здравии. - Если она вернется, - Лео сделал упор на первом слове, стараясь не замечать, как в груди что-то болезненно сжалось. - Я дал ей понять, что, если в Венеции будут хорошие перспективы, Арте может там остаться. - И ты в самом деле думаешь, что она может так поступить? – с искренним удивлением уточнил Убертино. - Её право, - Лео сглотнул, пытаясь превозмочь першение в горле. - Если у вас нет вопросов к заказу, прошу извинить, у меня есть еще работа. Убертино сверлил спину Лео, пока тот не скрылся за дверью. Спустя несколько секунд эхо донесло до него отзвук хриплого кашля. Если при встречах с Убертино Лео привык держать себя в руках, смиряя раздражение, то с Вероникой все было сложнее. Кортиджиана умело плела кружево разговора, даже если ей не нужно было очаровать собеседника, и Лео привык быть с ней предельно честным. Но стоило речи зайти о возвращении Арте, как у Лео вновь перехватило дыхание, так что на все затейливые намеки он ответил лишь лаконичным молчанием. И ладно бы только Вероника и Убертино, но, кажется, в эти дни половина города, включая даже незнакомых подмастерьев норовили справиться у Лео об Арте. И каждый вопрос, каждый нетерпеливый взгляд отзывался где-то внутри него скребущим чувством, сродни голоду, который он испытывал в своем нищенском детстве. А ночами Лео впервые в своей жизни не мог уснуть, снова и снова вспоминая, как, провожая Арте, разрешил ей не возвращаться. Он вспоминал, как в ясных глазах девушки растерянность сменилась печалью, и его душило запоздалое чувство вины, горечь которой мешалась с опротивевшей сладостью во рту. Но затем однажды… - Мастер Лео! Я вернулась! Лео, как дурак, таращился на нее через порог, опытным взглядом художника цепляя детали ее облика – отросшие до плеч волосы цвета спелой пшеницы, широкую улыбку, румянец на слегка обветренных щеках и синие, искрящиеся радостью глаза! Радовался ли ему так еще хоть кто-нибудь в его жизни?.. И тут его настигло. Боль продрала горло и грудь так, что у Лео перехватило дыхание. На миг ему почудилось, что сквозь ребра силится проломиться живое существо! Давясь односложными ответами на беспечное щебетание Арте, Лео едва дождался, пока девушка поднимется к себе распаковывать вещи, после чего бросился в кладовку в дальнем закутке мастерской, надеясь, что там его не будет слышно. Кашель сотрясал его, и Лео пришлось обеими руками опереться в стену, пока судорожные хрипы продирали гортань. Наконец, когда перед глазами уже поплыли огненные круги, какой-то влажный ком поднялся по горлу, и Лео сплюнул его в ладонь, после чего без сил привалился к стене. Он не сразу решился разжать пальцы и взглянуть на смятые, влажные лепестки. Продолговатые, с волнистыми краями, напоминающими кружево на манжетах изысканного платья, лазоревые, с темными прожилками по краю и нежно-желтым мазком ближе к чашечке. Лео не был знатоком цветов, не более, чем это требовалось для работы, а на картинах чаще всего изображались пышные розы либо лилии, но этот цветок он все же знал. Ирис, на французский манер также именуемый fleur de lys, цветок Девы Марии… Но у Лео перед глазами возник отнюдь не образ Святой Девы, а юноша, распростертый на столе и освежеванный, словно кролик, из груди которого вынимали ком окровавленной плоти, стеблей и корешков… Лео стиснул ворот рубахи, силясь унять колотящееся сердце, и прижался взмокшим лбом к прохладной кладке стены. В ушах эхом отдавались слова лекаря: … кто страдает от неразделенной страсти… …Цветы – знак скорого конца… …потворство слабостям… Неразделённая страсть? Любовь?! Он... - Мастер! – девичий голос звонким колокольчиком разнесся по мастерской и отозвался в груди Лео мучительным спазмом, - Я не могу найти планшет, вы его не брали? Мастер Лео, вы где? Сжав зубы, Лео тыльной стороной ладони утер губы и вышел из каморки, попутно прихватив с полки планшет. - Держи. - Ох, спасибо! – Арте кивнула, радостно глядя на него снизу-вверх своими ясными глазами. Глазами того же нежного лазоревого цвета, что и лепестки, которые Лео стиснул в кулаке. Весь остаток дня Лео напряженно размышлял. Привычная работа успокоила, вернула ему сосредоточение, и, сидя за мольбертом, он прикидывал свои шансы. Тот моряк живым и на своих ногах сошел с корабля, но уже спустя неделю оказался на препарационном столе. Наверняка он подхватил проклятую болезнь в далеких землях Чина, обратный путь из которых занимал около двух-трех месяцев, и все это время был в состоянии скрывать болезнь от команды, иначе другие матросы заподозрили бы неладное и, побоявшись заразиться, высадили его, а то и вовсе скинули за борт… Значит и у Лео было еще несколько месяцев в запасе. Месяцев на что? Мужчина через плечо глянул на Арте, которая за соседним столом прилежно толкла малахит и костный уголь для приготовления пигмента. По крайней мере он вполне мог работать рядом с Арте и разговаривать с ней. Однако прикосновений лучше было избегать. Недавно на кухне, когда они готовили обед, Арте ухитрилась удариться стопой о ножку стола и, скуля от боли, запрыгала на одной ноге в опасной близи от полыхающего очага. Лео машинально ухватил девушку за руку, прежде чем та подпалила юбку, а затем был вынужден сам отлучиться в кладовку, чтобы выхаркать еще один цветок ириса и парочку нераскрывшихся бутонов в придачу. После этого горло так саднило, что он с трудом смог проглотить несколько ложек супа – к счастью, Арте ничего не заметила, взахлеб повествуя о своей жизни в Венеции. Лео слушал пылкий рассказ о картинах, которые Арте увидела и написала сама, о ее воспитаннице Катарине Фалье и чудесах венецианской кухни, и поражался тому, как скучал по беспечной болтовне девушки и по звуку её голоса. Запоздало он одернул себя, сообразив, что этими неуместными мыслями еще туже затягивает удавку на собственной шее. Лео смотрел на вещи трезво и не питал иллюзий на свой счет. Он знал, что Арте уважает и ценит его, как учителя, что она благодарна за то, что он взял ее в подмастерья, когда никто даже подумать об этом не желал… но на том всё. И разве может эта девушка с ясным взором, нежной кожей и улыбкой, которая озаряет все вокруг, испытывать какие-то чувства к нему, нелюдимому, испытавшему на себе немало тягот человеку, в жизни которого не было ничего кроме работы… Лишь она, Арте, ослепительным проблеском разделила его судьбу на до и после. Не говоря уже о том, что он старше ее на сколько 7, 10 лет?.. По правде сказать, Лео даже не знал своего точного возраста – пока была жива мать, ему не приходило в голову спросить, да и она, возможно, не смогла бы ответить. Лишь однажды она упомянула, что он родился вскоре после Рождества, и что тогда была до того холодная зима, что во Флоренции выпал снег, и нищие замерзали насмерть на улицах**. Именно поэтому она нарекла сына Лео, в суеверной надежде, что сильное солнечное имя убережёт малыша и поможет ему пережить холода. Что ж, холода он пережил, зато теперь умирает из-за цветов… Лео бы даже рассмеялся, если бы не опасался очередного приступа тошнотворного кашля. Тем более что его и так тошнило от одной мысли, что Арте узнает о его состоянии и о том, что является его невольной причиной. Если ради помощи Рузанне, подруге детства Лео, которую Арте едва знала, девушка без колебаний пошла на сделку с Юрием Фалье, согласившись отправиться в Венецию, то в попытке помочь ему она и вовсе наизнанку вывернется. Лео не мог этого допустить. Он взял Арте в ученики, потому что она хотела выучиться ремеслу и свободно распоряжаться своей жизнью – также как и он. И теперь он видел, что Арте действительно может стать превосходной художницей, для этого у нее было всё – талант, ум и мужество не сворачивать с намеченного пути вопреки всем преградам. Невыносимо было думать, что он может стать одной из этих преград! Одним словом, вариант с признанием отпадал. А значит выбор у Лео оставался небольшой. Лекарь сказал, что цветочная дурнота - болезнь души, вызванная потаканием своим слабостям. Возможно, если он сумеет обуздать непрошенное чувство, то и цветы в его легких зачахнут… Но проблема заключалась в том, что Лео понятия не имел, в какой момент его чувства к Арте из простой симпатии и заботы о подмастерье, уважения и гордости за ее успехи переросли в нечто иное. И все же, лучше попытаться, чем просто ждать, когда проклятые ирисы закупорят ему глотку. А если ничего не выйдет… что ж, у него еще есть время позаботиться, чтобы Арте смогла продолжить идти к своей цели. Что бы ни случилось, она должна справиться!

***

- Арте, все в порядке? - Дачия тронула подругу за рукав. – Ты уже давно проверяешь эти примеры. Я где-то напортачила? - Ах? - Арте встрепенулась, только теперь осознав, что уже пару минут скользит взглядом по страницам, не улавливая сути. - Прости, я задумалась… Она принялась заново проверять задачи по арифметике, которой начала учить подругу, как только та освоилась с грамотой. Дачия была старательной ученицей и все схватывала на лету, так что ее почти не нужно было поправлять, вот только мысли самой Арте норовили то и дело упорхнуть вслед за ветерком, овевающим набережную реки Арно, где они расположились. - Давай продолжим в другой раз? – предложила Дачия, заметив, что Арте вновь водит кончиком карандаша по одной и той же строчке. – Нынче такая славная погода. Может, погуляем, и ты расскажешь еще про Венецию? - Да, пожалуй, ты права, - Арте сложила стопку листов на коленях и поднялась с парапета. – Все равно не могу сосредоточиться. День в самом деле выдался чудный, солнце светило, но не жгло летним зноем, и от реки тянуло приятной прохладой. Арте шла рука об руку с Дачией, любуясь водными бликами и цветами, усыпавшими узкую полоску берега, но что-то так и не давало ей покоя. - Должно быть, я сама устала от цифр, – проговорила она. - В последние дни мастер Лео начал обучать меня работе с учетной книгой, расчётам цен, распределению дохода… - Это же так непросто! - ахнула Дачия. - Разве подмастерьям доверяют такую работу? - В том то и дело, - Арте потеребила кончик пояска. - Лео всегда сам ведет бухгалтерию. Но когда я спросила, он сказал, что мне все равно рано или поздно понадобится все это изучить, если я хочу однажды стать самостоятельным художником. - Звучит разумно. Да и мастеру виднее… - Дачия, как и большинство тех, кому довелось даже мимоходом сталкиваться с Лео, робела перед хмурым мастером. - Так-то оно так, - протянула Арте, но не стала объяснять подруге, что это лишь одна из множества странностей, которые она стала замечать за наставником. Арте была отнюдь не глупа, ей хватило пары дней, чтобы понять, что с Лео что-то не так, и что он тщательно старается это скрыть. Порой он ни с того ни с сего покидал мастерскую или без видимой причины уходил к себе в комнату, но Арте все равно могла слышать приглушенный кашель. Вдобавок, у Лео пропал аппетит, даже в те дни, когда на столе было мясо, он ел через силу. Кроме того, мастер стал чаще засиживаться за работой допоздна, хотя вставал по-прежнему раньше Арте, так что ей начало казаться, что Лео вовсе не спит – об этом явственно говорили и тени у него под глазами. Однако, когда Арте набралась храбрости и спросила мастера напрямик, тот ответил, что подхватил простуду и, чтобы ученица не заразилась, велел ей тоже держаться от него подальше. Это в равной степени и успокоило, и встревожило Арте. Она уже успела заметить, что мастер как будто бы ее сторонится, а его наставления стали еще более скупыми и резкими. Сперва Арте думала, что за время ее отсутствия Лео привык к тишине и покою, и теперь недоволен необходимостью вновь мириться с присутствием шумной ученицы. Затем она начала подозревать, что могла ненароком обидеть Лео. Может, она слишком редко писала ему из Венеции или чересчур похвалялась своим успехом у семьи Фалье?.. Как бы там ни было, Лео перестал класть руку на плечо Арте, когда склонялся над мольбертом, чтобы указать на ошибки, и больше не трепал ее по волосам, хваля за проделанную работу. И хотя Арте уже давно не вздрагивала и не краснела в присутствии мастера, ей вдруг стало до смешного не хватать случайных прикосновений, прежде приводивших ее в смятение. И если виной всему была всего-навсего простуда, наверно, это лучше, чем если бы Лео вдруг решил, что ему нет проку от назойливого подмастерья! Однако у Арте в голове не укладывалось, что Лео мог вдруг заболеть. Ей всегда казалось, что мастер обладает отменным здоровьем и стойкостью, по крайней мере, за все то время, что она провела в мастерской, Лео никогда не проявлял признаков даже легкого недомогания. И все же скоропостижная кончина отца научила Арте, сколь коварна может быть даже пустяшная на первый взгляд болезнь. И если Лео болен – почему он не обратится к лекарю, не купит лекарств у аптекаря?.. Неужели он готов настолько на себе экономить? - Глянь, Арте, какая красота! – возглас Дачии выдернул Арте из пучины размышлений, и та не сразу сообразила, на что указывает подруга, но затем тоже ахнула от восторга. Чуть впереди река делала изгиб и на берегу образовалась болотистая коса, которая теперь сплошь поросла цветами, среди которых особо выделялись изящные растения с копьевидными листьями и голубыми цветами, похожими на взметнувшиеся и замершие в воздухе водяные струи. Арте вспомнилось, что такие же цветы росли в окрестностях родительского дома, и каждую весну отец выкраивал пару дней, чтобы погулять с женой и дочерью по цветущим лужайкам и нарвать цветов, которые потом еще несколько дней наполняли комнаты имения тонким ароматом. Мать Арте была человеком более практичным и собирала растения не из-за красоты цветов, а ради корней, из которых готовила душистую воду и целебный настой, который давала дочери, когда у той болело горло – в ту пору Арте даже в голову не приходило, но теперь она осознала, что то была одна из уловок матери в ее стремлении сократить расходы и хоть немного сберечь скромное состояние их семьи… Вот оно! - Арте, ты чего? – опешила Дачия, увидев, как подруга перемахнула каменный бортик набережной и стала спускаться по склону берега, - Там же очень топко! Ты платье выпачкаешь! - Не впервой! – бодро откликнулась Арте, привычно подбирая подол и перевязывая его свободным концом пояса. – Я рассказывала, что Венеция стоит на островах? Кругом вода, каналы вместо улиц, и все передвигаются на лодках. По весне даже на главных площадях воды по щиколотку, но мы с Катариной все равно гуляли. Вот так! С этими словами Арте стянула с ног туфли и босиком пошлепала по влажной земле к самой яркой поляне. - Хочешь, тебе тоже цветов нарву?

***

- Арте, еще рано готовить ужин, что ты тут де… - Лео замер на пороге кухни. - Мастер, простите, скоро будет готово, нужно еще немного доварить! - Арте выпрямилась над котелком. - Это отвар от кашля, я вспомнила, как моя мать готовила его и… Девушка осеклась, заметив, что взгляд Лео устремлен вовсе не на котел, а на обеденный стол, где в кувшине красовались, источая свежий аромат, нежно-синие цветы. - Ой, это… я использовала для отвара корни, а цветы выкидывать жалко. Они такие красивые… Воздух на кухне сгустился в тяжелой тишине. Лео смотрел на цветы так, словно вместо них видел клубок ядовитых змей. - Мастер, вы не любите ирисы? – нерешительно предположила Арте. Мужчина вздрогнул, и выражение в его глазах привело Арте в еще большее замешательство. Страх, злость… тоска? – она так и не успела распознать, потому что Лео шагнул вперед и выхватил у нее из рук черпак, а другой ухватился за дужку котла и снял его с огня так резко, что часть варева выплеснулась на раскаленные угли, обдав их обоих густым жарким паром. - Осторожнее! – вскрикнула Арте, - Вы же обожжетесь! Но Лео, не обращая внимания ни на девушку, ни на сердито шипящей котелок, уже отступил от очага. Арте следовала за ним, суматошно размахивая руками. - Погодите, еще не гото… - слова замерли на губах, когда Лео вылил отвар прямо в корыто с грязной посудой. Бледные полувываренные корневища бултыхнулись прямо на грязные миски и кружки. - Арте, как идет работа над портретом жены главы гильдии виноторговцев? – холодно осведомился Лео, вновь оборачиваясь к девушке. - Ох, ну-у, - Арте перевела взгляд на мастера и машинально ответила, - я утвердила эскиз и начала отрисовку, но... - Вот и ступай работать дальше, - оборвал ее Лео, потирая выпачканную в саже ладонь. – Вечером надо будет еще поработать с бухгалтерией, я покажу тебе, как составлять смету расходов. - Но я хотела… - Арте вновь беспомощно оглянулась на загубленный отвар в корыте, от которого по всей кухне плыл фиалковый аромат. - Это ведь для вас. От кашля… - Это ни к чему, - отрезал Лео, сверля ученицу раздраженным взглядом. - Возвращайся к работе. Он явственно видел, как внутри девушки кипит борьба, как она стиснула кулаки и закусила губу, сдерживая рвущиеся с языка слова. Но затем плечи Арте разом поникли, она отрывисто кивнула и, развернувшись, бросилась по лестнице вниз в мастерскую с такой скоростью, что Лео невольно встревожился, как бы она вновь не пересчитала ступеньки. Однако от него не укрылся взгляд исподлобья, полный еле сдерживаемых слез. И тотчас незаслуженная обида Арте срикошетила в него, ожгла, как удар хлыста по ребрам! Мужчина согнулся пополам, давясь поднимающейся в груди царапающей болью. Лео с детства не чувствовал себя таким беспомощным, с тех самых пор как стоял на коленях рядом с матерью, умоляющей прохожих о куске хлеба. Уже тогда он учился не давать слабины, даже после самых жестоких драк с другими подмастерьями не позволял себе лежать и жалеть себя. Он старался как можно скорее встать, перевязать раны и идти работать дальше, игнорируя злобные взгляды и презрительные смешки. Но никакой силы не хватало, чтобы превозмочь кашель, мешающий сделать вдох, вытягивающий жилы и последнее желание сопротивляться. Тем более что в глубине души Лео знал, что заслужил это. До сих пор он надеялся, что, если держаться с ученицей отстраненно, избегать ее, ожесточение поможет справиться с болезнью. Лео почти поверил, что это сработает, когда число приступов сократилось до одного-двух в день – чаще по утрам, когда Арте с неизменной радостью приветствовала его, спускаясь из своего домика. Но со временем каждый огорченный взгляд Арте, каждая улыбка, померкшая от резкого его слова, стали отзываться в нем глубже и горше. Лео уже пожалел, что вылил дурацкий отвар, ведь можно было сделать это потом, незаметно, а пока притвориться признательным, просто чтоб успокоить Арте. Но в тот миг, увидев цветы и вдохнув их ненавистный запах, Лео не сумел поверить, что это совпадение, а не жестокая шутка! Он посмотрел на Арте, такую трогательно взъерошенную, не подозревающую ни о чем... и у него будто на миг помутился рассудок! И теперь расплата настигла сторицей, вынуждая онемевшими пальцами цепляться за стол, лишь бы не упасть, пока из горла с влажным шелестом выскальзывали ажурные лепестки. Такие обманчиво мягкие… Такие красивые - так она сказала. Лео уперся подбородком в столешницу и с ненавистью уставился на ирисы в кувшине. Ему даже почудилось, что отогнутые вниз лепестки похожи на языки, которые проклятые цветы вывалили из своих пастей, насмехаясь. С трудом сдержавшись, чтобы не запустить кувшин в стену, Лео принялся собирать цветы, что выкашлял сам. Их стало больше. Гораздо больше, чем за предыдущие дни. И все лепестки были густо запятнаны кровью.

***

Аккуратными мазками тончайшей кисточки Арте выписывала нитку жемчуга, украсившую локоны госпожи Франчески. Супруга главы гильдии виноторговцев была миловидной женщиной, нарисовать ее в наиболее выгодном свете не составило труда, но Арте хотелось особо подчеркнуть мягкие черты ее лица и красивый оттенок волос. Кроме того, ее муж, заказавший портрет в качестве подарка на именины, настаивал, чтобы картина отражала род деятельности и достаток семьи, так что помимо россыпей жемчуга Арте предстояло еще написать усыпанный драгоценностями бокал с вином в руке женщины. - Мастер Лео, у нас еще есть киноварь? - На второй полке сверху, третий слева горшок, - откликнулся Лео, не отрываясь от своей работы. - Спасибо, мастер. Прошло уже несколько дней с истории с отваром, и с тех пор атмосфера в мастерской веселее не стала. Пожалуй, только в подобные моменты, когда они оба работали, и тишину нарушал лишь скрип мольбертов и тихий шорох кистей по доске, все казалось привычным и обыденным. Арте по-прежнему добросовестно следовала указаниям Лео, но стоило отвлечься от работы, как между мастером и ученицей тут же повисало гнетущие напряжение. Их общение теперь свелось к подчеркнуто вежливым обращениям и пожеланиям доброго утра и спокойной ночи, обеды проходили в тишине, поскольку Арте, обычно заводившая разговор, теперь нарочито смотрела в тарелку. Лео тоже помалкивал, впрочем, для него это было куда как привычнее. Арте понимала, что ведет себя по-детски, дуясь на мастера. Возможно, с точки зрения Лео, она и впрямь поступила бестактно, предложив помощь, о которой тот не просил... Но все равно оправдывать грубость мастера Арте не хотела и упорно хранила молчание, лишь украдкой поглядывая на Лео, пока тот был погружен в работу над картиной. Арте всегда восхищалась искусством мастера, но картина над которой он работал сейчас, была особенно хороша. Лео писал Мадонну с младенцем в окружении лилий, которую заказчик, один из городских глав собирался отправить в дар союзникам в Неаполь. Возможно, учитывая важность заказа, Лео работал с особым тщанием, но Арте казалось, что в эту картину он вкладывал все свое мастерство. Она не могла оторвать глаз от мягких черт, от ненавязчивого, но утонченного пейзажа на фоне, и главное, от лилий, обрамлявших фигуры. Белоснежные соцветия были выписаны так искусно, что казалось, протяни руку - и коснешься нежных лепестков! Однако лилии вновь напомнили Арте о дне, когда она принесла злополучные ирисы. Хотя девушка тем же вечером потихоньку выбросила цветы, их аромат так и не выветрился из мастерской. Вскоре Арте даже стало казаться, будто запах усиливается, когда Лео находился рядом. Запах был приятным, но почему-то вселял в девушку необъяснимую тревогу. - Неплохо. Арте едва не подскочила, услышав над ухом голос мастера. Она и не заметила, что Лео тоже наблюдает за ней. Супротив воли у Арте внутри потеплело от похвалы, но она приложила все усилия, чтобы не подать виду. - Я планирую закончить работу и отдать картину заказчику завтра, - обронила она как можно более бесстрастно. - Хорошо. И вновь в мастерской повисло натянутое молчание. Или, может, лишь Арте оно казалось таковым? Она заерзала на стуле, борясь с побуждением взглянуть на мастера и нежеланием выдать беспокойство. - Арте… - Лео запнулся, приглушенно откашлявшись, как в последнее время делал всё чаще, - …завтра, после того, как отдашь картину, нужно будет пойти со мной к нотариусу. Надо переписать твой рабочий контракт. - Что? - в первый миг Арте поразилась, как голос Лео, обычно такой глубокий, с приятными бархатными нотками, вдруг стал хриплым и надсаженным, и лишь следом осознала смысл сказанного. - Зачем это? - На случай, если со мной что-то произойдет, - Лео неопределенно дернул плечом, - чтобы никто не имел права выдворить тебя отсюда. Формально ты не имеешь права наследовать мастерскую, но я впишу в твой договор условие, по которому следующие три года, до окончания официального обучения у тебя будут все права жить здесь и работать. Теперь Арте уже без утайки развернулась и впервые за последние дни посмотрела на мастера долго и пристально. И как она прежде не замечала, каким изнуренным Лео выглядит, как обострились его скулы, а смуглая кожа приобрела болезненный землистый оттенок?.. - Я уже поговорил с главой гильдии, он назначит попечителей, однако они будут осуществлять лишь формальный надзор, - продолжал Лео, почему-то избегая встречаться взглядом с ученицей. - На деле мастерской будешь управлять ты. В тишине стало слышно, как муха колотится в оконное стекло. - Управлять мастерской? Вашей мастерской? – переспросила Арте, чувствуя, как внутри все сжимается от непонятного страха. - Мне это не по душе! Звучит так, будто… Три года? А где все это время будете вы? Лео наконец посмотрел на Арте, и девушка вздрогнула, увидев в его пронзительных серых глазах какой-то новый лихорадочный блеск. - Я же сказал, это на всякий случай… - Не хочу я никакого такого случая! – Арте тут же стало стыдно от того, как капризно по-детски это прозвучало. - Арте… - в голосе Лео прорезалась бесконечная усталость взрослого, пытающегося растолковать очевидные вещи, и Арте это расстроило еще сильнее. - Нет! – девушка вскочила, и прежде чем Лео успел сказать еще хоть что-то, распахнула дверь мастерской и выскочила на улицу. - Вот же упрямая… - Лео поймал дверь, не дав ей громко хлопнуть, после чего привалился к косяку. Кашля пока не было, но он уже научился предчувствовать его по жжению в груди – наверное, это цветы разрастались, глубже впиваясь в плоть. И вдруг где-то там же, внутри него проклюнулась иступленное желание броситься следом, догнать Арте, схватить ее в охапку и не отпускать, пусть бы даже девушка сопротивлялась и кричала… Мужчину окатило холодным потом от ужаса и отвращения к себе, тем более, что он не был до конца уверен, было ли это порождением болезни или отражением его собственных тайных желаний. Лео медленно вернулся к мольберту, на ходу доставая платок, который теперь все время держал пи себе, чтобы промокать выступавшую на губах кровь. Ее медный привкус постоянно стоял во рту, перебивая опостылевшую цветочную приторность. Болезнь развивалась быстрее, чем Лео рассчитывал. Должно быть, тот матрос протянул дольше, потому что был разлучен с объектом своих чувств, оставшимся на берегах чужой страны. Трудности дальнего плавания отсрочили болезнь, да и ее виновница не маячила у него каждый день перед глазами… Пожалуй, он тоже мог бы спровадить Арте под каким-нибудь предлогом – например, чтобы она навестила мать, которую не видела с тех пор, как стала подмастерьем… но это бы лишь ненадолго отсрочило неизбежное. Теперь у Лео не осталось сомнений - все попытки вытравить незваное чувство не увенчались успехом, а значит не стоило упускать оставшееся время. Уж лучше потратить его с толком, подготовить Арте, хочет она того или нет… И подготовиться самому.