Нежные лезвия

Гудящий шлейф ветра ударяется в напряженную спину – Рюджин не шевелится, раскинув худые запястья. Обращает их к рассветным лучам и, подглядывая за утренним сиянием из-под трепещущего веера ресниц, дожидается, пока кожа начнет тлеть под июльским зноем подобно спичке. Ленты расплавленного в волосах банта взмывают вверх и бережно сцеловывают влажные дорожки со скул, нашептывая одному ветру понятные заклинания. Еще немного. Совсем чуть-чуть. Скоро темная река примет ее в свои воды и прижмет к ледяному дну. Шарканье потертых временем кед заставляет инстинктивно повернуть голову – Рюджин сталкивается с ярким рыжим пятном распушенных косичек, прикрытых толстой тканью угольной толстовки. На лице незнакомки – в два ручья растертая тушь, а на костяшках блестят свежие ранки с алыми кровоподтеками. Откуда такая идет – непонятно, но по какой причине проходит мимо известного моста для суицидников – вполне очевидно. Рюджин не грустно. Ей колко от того, что кому-то так же, как и ей, не хочется больше в этом мире быть. Просто быть. Под свист ветра вдруг выглядывает шмыгающий румяный нос, а два больших бездонных глаза цвета жженых кофейных зерен глядят на нее так, будто в чужой радужке могут прочесть ответы на все вопросы. – Ты уверена? Рюджин застывает от волшебного мерцания слез в чужих доверчивых, но разбитых глазах, не сразу сообразив, что слова предназначаются ей. – Ты собралась... туда? – вновь шелестит хриплый сорванный голос. Рюджин едва не обмякает от внезапной теплоты, разливающейся по телу, и на секунду теряет равновесие, едва заметно пошатнувшись. Ветер слабеет, но не перестает кусать впалые щеки. – Нет, – зачем-то врет Рюджин. Она сама не знает, почему захотела сказать неправду. Может, так убережет себя от лишних расспросов и лицемерных заявлений о том, как прекрасна жизнь. – Тогда зачем залезла на парапет? Девушка пачкает толстовку, стирая рукавом последствия собственной истерики, и топчется на месте. Вокруг нет ничего, кроме пыльной дороги на старом мосту, грязно-розового рюкзака, брошенного за ненадобностью, и необычной болезненно тощей светловолосой девушки с милым бантом на голове. Но незнакомка все равно беспрерывно озирается по сторонам, словно кого-то ищет. Рюджин, например, ищет желание существовать на протяжении долгих лет, однако, находя лишь чужие рыжие локоны очаровательными, а лисий прищур даже немного соблазнительным, вдруг осознает, что ей хочется пожить еще немного. Ее творческой душе больше ничего и не нужно – отыскать музу и вдохновение в простых вещах и жить ради неуловимой вспышки эйфории, пока пыл не иссякнет вместе с живительной силой из внутреннего колодца души. – Я умею держать равновесие, – пожимает плечами Рюджин. В ответ незнакомка подходит ближе, и ее бархатные губы трогает легкая улыбка. – Вот как? Тогда мне тоже стоит сделать это? Девушка крепко хватается за поручень двумя руками, собираясь подняться на него, и у Рюджин отчего-то сжимается сердце. – Не стоит, если не уверена. – Да брось, я тоже занималась балетом, – выдает незнакомка и громко вздыхает, устав совершать так много телодвижений. – Всего два года, правда, но какая, к черту, разница, если меня оттуда выперли. Ее кеды расшнуровались. Завязки переплетаются подобно косам и беспризорно болтаются в воздухе, подгоняемые ослабшим ветром. – Что? – хмурит брови Рюджин. – Как ты... – Твоя осанка, – заявляет о своих наблюдениях девушка и, вместо того чтобы встать, усаживается на перила. – То, как повернуты стопы. А еще из твоей сумки торчат пуанты. Рюджин поджимает губы и вновь возвращается к разглядыванию золотистого неба. Выходящие из-за пушистых облаков лучи оставляют завораживающий отпечаток на водной глади. Как же хочется коснуться. – Я Хван Йеджи. Протянутая ладонь заляпана мозолями, странной белой краской и потекшей тушью, но выглядит так, словно перед Рюджин расстелили шелковую ткань. Девушка нерешительно вкладывает в нее свои хрупкие, тонкие пальцы, и уголки губ Йеджи вновь ползут вверх. – Рюджин. Чужое тепло распространяется по всему телу, обволакивая неосязаемой нежностью каждую частичку робкой души. Рюджин встряхивает головой, не до конца веря в существовании этой удивительно обаятельной и доброй девушки. Спустя пять минут тишины образ перед глазами не исчезает. Не привиделось. – Давно ты танцуешь? – С пяти лет. – Вау... – ахает Йеджи, болтая ногами в воздухе. – Ты, наверное, выступаешь в театре каком-нибудь, да? Я бы хотела посмотреть. – Нет. Меня не приняли. – Почему? Рюджин оборачивается, оглядывая рыжеволосую девушку с ног до головы, пытаясь забраться к ней в голову и найти какой-то подвох в ее поведении и такой решительной заинтересованности в жизни совершенно незнакомого ей человека. Однако на дне тоскливых зрачков помимо липкого налета грусти есть маленький проблеск глубокой веры во что-то хорошее, и ни капли хитрости. В сердце Рюджин что-то щелкает от этого крошечного наблюдения, отпирая внутренние замки, – она снова смотрит на то, как золотистые лучи обнимают водную гладь, и позволяет себе немного расслабиться. – Сказали, что я странная, – погружаясь в болезненные воспоминания, рассказывает она. – Что у меня нет техники. К тому же я не обучалась в балетной школе. А для них это все равно, что дворняжка. Йеджи задумчиво перестукивает худыми пальцами по перилам и хмурит брови: – Странная? – Я показала номер, который придумала сама, а им, оказывается, нужна была только партия Авроры. Я разучивала ее, но, как они сказали, без профессионального преподавателя результат не достоин заявленного уровня. – А что за номер? Покажи мне. Рюджин спрыгивает с парапета легко и грациозно, словно пушинка. Аккуратно вытаскивает пуанты, искоса наблюдая за тем, как широко распахиваются чужие глаза. По длине пуант прикреплены заточенные лезвия ножей по два на каждый. Рюджин перевязывает тонкие лодыжки атласными лентами, закрепляя обувь, и, цепляясь за перекладину, поднимается на лезвиях, становясь на десять сантиметров выше. Йеджи завороженно спрыгивает следом, уставляясь на розовые пуанты, словно на чудо света. Она не замечает, как приоткрывается ее рот, как округляются выразительные лисьи глаза и как забавно хлопает веер ресниц. А Рюджин видит и запечатлевает в памяти все до мельчайших подробностей, вдруг ощущая на собственном лице отпечаток косой улыбки. Рюджин делает плавный пируэт, медленно прикрывая веки. Выполняет арабеск, становясь на одну ногу и вытягивая другую почти под прямым углом. Устремляет руку к бледному солнцу, оглаживая силуэт сияющего диска, и едва заметно растягивает потрескавшиеся губы в улыбке. Танцует то, что показывала строгому преподавательскому составу, полностью отдаваясь противоречивым чувствам. Первыми выплескиваются обида и злость на судей за несправедливость. Затем ярость в отношении себя – за то, что не подготовилась лучше; за то, что ее тело не способно выполнять фуэте так же технично, как у выпускников балетных академий. И вместе с тем непередаваемая эйфория от того, что она танцует для кого-то. Для кого-то, кто смотрит на нее с искренним блеском в глазах. Ветер создает незамысловатую мелодию. Рюджин улавливает каждую ноту, растворяясь в ощущениях и подсказках природы. Майская прохлада обволакивает чувствительную кожу, пуская горсточки мурашек по всему телу; развевает прозрачные ленты крупного банта, застрявшего в светло-русых волосах, и оседает пылью на горящих свечением лезвиях. Рюджин бездумно запрыгивает на парапет, едва удержав равновесие. Корпус заваливается вперед – перед глазами раскидывается сияющая водная гладь и вдруг проносится светлое пятно банта, слетевшего с ломких прядей. Как хочется вслед за ним. Фарфоровая ладонь, словно зачарованная, тянется к привороженной воде, и Рюджин слепо идет у нее на поводу, вмиг теряя все мысли. Йеджи нежно касается запястья, разворачивая к себе. Рюджин моргает, стряхивая наваждение, и сталкивается со слезными, бесконечно красивыми глазами, глядящими на нее с таким неподдельным восхищением, что сердце начинает глухо поскуливать от этого волнительного трепета. Рыжий цвет косичек под золотистым сиянием утренних лучей становится еще ярче, превращаясь в огненный. Зажигает пламя в груди Рюджин, заставляя дышать, пылать и жить. Их лица трогает расслабленная улыбка. Рюджин мягко освобождает руку и распрямляет спину, до хруста выгибаясь в позвоночнике. Раскидывает руки врозь, оголяя перед солнцем животрепещущую душу, и распахивает горящие глаза, наслаждаясь приятной сказкой ветра. Непослушные пряди цепляются за подрагивающие ресницы и нос, путаясь между собой. Рюджин заправляет их за уши и прыгает. Назад. В объятия Йеджи. – Это... невероятно, – лепечет околдованная танцем девушка, не моргая всматриваясь в мягкие черты лица Рюджин, словно перед ней ангел, сошедший с небес. Рюджин становится обратно на стопы, чтобы сравняться в росте, и расплывается в смущенной улыбке, чувствуя, как щеки окрашиваются пунцовым румянцем. В груди расцветают горячие бутоны белых лилий. Их бархатные лепестки опоясывают кости и сливаются с нитями бирюзовых вен. Согревают, исцеляют и возрождают из пепла. Йеджи сдергивает со своей огненной косички потрепанную резинку и делает шаг за шагом, пока стертые мысы ее кед не упираются в нежные лезвия. Она осторожно заводит руки к затылку Рюджин, ласковыми пальцами сгребая светлые, пушистые волосы в небрежный низкий хвост и почти невесомо скрепляет. Внимательный взгляд балерины с золотистым отливом от рассветных лучей не спадает с притягательных зрачков, подрагивающих от трепетной близости. Рюджин не сдерживает улыбку, пропадая в необъятном притяжении к рыжеволосой незнакомке, и вздыхает полной грудью, почувствовав, как воздух в мгновение становится необходимостью, без которой невозможно жить. Сама жизнь вдруг наполняется смыслом. Рюджин случайно ловит взглядом свежие порезы на тонких запястьях из-под задравшейся ткани толстовки и убеждается, что Йеджи, как и она, почему-то бежит, чего-то боится и от чего-то хочет спастись. – Спасибо, что стала моим зрителем, – шепчет Рюджин, ласково прикасаясь к израненным запястьям. Йеджи дергается от испуга и тут же замирает, понимая, что рядом нет никакой опасности. Есть лишь Рюджин, ее нежные, невесомые прикосновения и добрый взгляд мерцающих глаз. – Ты права, я хотела прыгнуть, – продолжает балерина, и ее признание не удивляет. Йеджи понимающе кивает, словно под гипнозом глядя на то, как Рюджин поглаживает исполосанную, изуродованную лезвием кожу. Почти таким же, какое прикреплено к розовым пуантам. – Ты стала моим спасением. Позволь теперь мне стать твоим. Рюджин крепче сжимает мягкие ладони, чувствуя, как идеально сочетаются температуры их тел. Йеджи улыбается сквозь слезную пелену и дает молчаливое, искреннее согласие. Нежные ладони сцепляются в единое целое. Неосязаемая связь, словно красная нить, скрепляет потерянные души. Нежные лезвия больше не коснутся нежной кожи. Ведь два нежных сердца нашли свое спасение друг в друге.