"Losing dogs"

Как будто само пространство вопреки всем законам физики начинало неестественно сжиматься в обсолютно омерзительный, плотный комок раскаленного метала обволакивающий тело так, что даже малейший вдох, лишь на половину запооняющий грудную клетку казался чем-то утопичным и несбыточным. Он был там: задыхался на полу жаркого и пропахшего машинным маслом и возможно мочой в вперемешку с гнилостным медным запахом крови, фургоне. Сжираемый чуством безысходности и вины за всех тех людей, что он посмел так оскорбительно и жестоко обмануть, не спасти. За товарищей из участка: некоторых ещё совсем молодых, зелёных и только вылетивших из под крыла Петербуржской школы полиции. Некоторых уже бывалых, семьянинов, что ласково улюлюкали в трубку каждый раз, когда высокий детский голосок навязчиво допрашивал мать или отца, когда же их родитель вернётся домой со смены? А человек в погонах к коему тот вопрос и поступал в трепетно, почти по детски наивной клятве заверял свое чадо, что как только поймает всех злодеев, то сразу вернётся к любимому ребёнку с тортом, пироженым или другим весником детского сахарного диабета. Были и холостые, но от того не менее бравые служители полиции. Те что пропадают безвести на работе до того момента, пока огни города не объявляют байкот, ослепляя ночные проспекты, дома и улицы. Засыпающие прямо за рабочими столами, без остатка отдающие себя службе. В рядах последних раньше был и сам Гром, в этих рядах с недавних пор зачесался и Димка. Совсем ещё молодой, но уже переживший встречу с чумным доктором. Дима перестал быть таким зелёным, пытающимся работать по втюканому в голову учебниками протоколу. Наконец-то стал полноценным "ментом", как их ласково, ну или не совсем, кличал давний друг детства Грома, когда они захваживали в его подпольный клуб за информацией. Чуть огрубевший по краям, уже без тех ярко жёлтых, таких же солнечных, как он сам, очков, но все ещё свой, по безумно тёплый, нежный, родной. За Юлю, его дорогую, милую и ласковую Юлечку. Такую смелую, страстную..Он никогда не мог заслуживать кого-то вроде неё,как бы жалко это не звучало. И Прокопенко. При воспоминания о предсмертное гримасе чистого ужаса и боли, желудок вновь скручивает. Этот человек стал его названным отцом, приютил его несмотря на то, что он убил его лучшего друга... И какой была плата Грома? Прокопенко стал тем кого он обрек на смерть, так же, как и сделал со своим отцом ещё в далёком детстве... Грому тошно. До того, что горло сдавливает спазм и комок вставший где-то под кадыком отказывается двигаться дальше по пищеводу. Тошно от себя, от того, что он натворил, от воспоминаний о перечеркнутом красным крестом лице Димки и ещё десяти и более знакомых и незнакомых знакомцев Игоря. Они мертвы, мертвы из-за него, как и Прокопенко с Димой, как и Сергей, не тварь с жёлтыми глазами, что запустила "Black Margo" и истерично орала о мести, а тот зажатый, чуть дурковатый, не более чем мальчишка Разумовский. Он тяжело пытается схватить ртом воздух, но кляп уже казалось бы сросшийся с протертыми им же уголками Громовских губ, не помогает. Он лишь слабо хрипит вдыхая заложеным то-ли от запаха, то-ли от слез носом. А треклятое чуство вины снова волной накатывает, плавя и без того ужаленый черепномозговой и тепловые ударом разум. И все от чувства вины. Вины за то, что посмел выжить сам. За то что не уберег. За то.. Машина резко тормозит заставляя связанного по рукам и ногам грома в следствии действия инерции проскользить по металическому полу и врезаться в стенку фургона. Эта не то ощущение когда они резко замедляли ход автомобиля из-за лежачих полицейских, а в дальнейшем и кочек появляющихся на дорогах так вырожено, как бывает только в сельской и лесной местности. Это давало определённую надежду, возможно Волков все же планирует с ним расправиться, просто без лишней мароки с телом. Гром был обезвожен и по собачьи голоден, оставаясь без каких либо питательных веществ ближайшие пару дней, из-за чего и сил на жгучую ненависть и сопротивление не осталось совершенно. Если он конечно не сбился со счета о время нахождении его, Игоря, в этой "маленькой компании". Ведь темнота, сначала помещения похожего на подвальное,с отсыревшим, холодным полом и затхлым без церкуляции воздухом. А после фургон, где божий свет с улицы тоже даже не пытался проникнуть и дать Грому знак того, насколько скоро наступит, уже ставшая долгожданной, расправа. Двигатель "места временного заключения" на колёсах окончательно затихает, вразрез все более гулко и быстро отбивающему ритм сердцу майора. Практически полностью лишенному обняния, из-за въедающегося в слизистую запаха, и зрения мужчине не остаётся особых ориентиров, кроме как на слух, так что совсем слабые, привыкшие скрываться шаги по земле с трудом, но удаётся различить. Дверь с гулким звуком открывается ударяясь метал об метал и яркое солнце по которому он, вроде как, даже успел соскучиться с силой бьёт по глазам, не смотря на тряпье плотно закрывающее очи Игоря. Он морщится под повязкой и слабо мычит то-ли проклятия в адрес проклятого учителя, то-ли ещё какое-то неясно вырожение недовольства, что он и сам уже разобрать не может. А Волков с ним не говорит. Острый язык наемника, будто бесследно исчез с того момента, как они покинули студию "новый Петербург", оставляя лишь глухую тишину , что режит уши ещё больнее чем колкие замечания и обвинения бесконечно летящие от бывшего Наемника в его сторону. Ну и к черту, путсь молчит, главное быстро - боль он уж заслужил, с лихвой после причененной им самим. Но Олег не стреляет в лоб, не перерезает бьющуюся на шее сонную артерию. Вместо этого, сильные руки обхватывает его за лодыжки и вытягивают из фургона, роняя на застелиную игольчетым покрывалом землю, тело майора. Игорь охает, когда воздух выбивает из лёгких после столкновения с землёй, а плечо на которое пришёлся больший удар неприятно саднит. Конечно, что марать фургон...