The Rings

Он быстро понял, куда она едет. Хорошо знал эту дорогу. Надо было развернуться и отправиться в сторону дома, но что-то не дало: все равно все испорчено донельзя, какая разница. «Как ловко, Ри, как здорово». В глубине души горела диким огнем обида. Как вообще он мог подумать, что она может хоть что-то к нему испытывать… Пальцы изо всех сил сжали руль, нога уверенно давила на газ, но обгонять было нельзя, хотя Рината ехала так, словно никуда не торопится, и это бесило его еще больше. Пока он пытался хоть где-то припарковаться, она уже скрылась в подъезде, поставив машину на единственное свободное место. Злость только нарастала: задние колеса заехали на бордюр, помяв какие-то полумертвые облезлые кусты. «И так сойдет, блять!» — он с раздражением оценил свою парковку, понадеявшись, что все уже сидят по домам, и никому не придет в голову высказывать претензии. Подъезд естественно был закрыт, но ему повезло, ждать пришлось меньше минуты: вышел какой-то парень, и Вадим стремительно поднялся на нужный этаж, не пользуясь лифтом, рванул на себя дверь, даже не допуская мысли, что она может быть заперта. Рината стояла в прихожей в расстегнутой куртке, видимо приехала она не к Глебу, а за Глебом, потому что тот натягивал на себя кофту, стоя чуть дальше в коридоре. Нельзя было сказать, что он сильно удивился: брат давненько не терроризировал его своим вниманием. Бывало, начинал названивать без конца, но домой не являлся уже несколько месяцев, так что в его появлении здесь не было ничего особенно волшебного. Глеб уже не без удовольствия представил себе, как спускает его с лестницы, но Вадим бросил на него лишь мимолетный взгляд, как будто и не собирался вступать в разговоры. — Как удобно, Ри, правда? Не получилось в одном месте, получится в другом, да? Для тебя ведь это одно и то же, тебе совершенно похуй, с кем быть, с кем говорить, кого любить, кого ненавидеть! — голос был раздраженным, но не злым и даже не слишком уверенным. Такого, пожалуй, не ожидал даже Глеб. Он застыл, так и не натянув на голову свитер, с интересом наблюдая за взвинченным запыхавшимся братом. Рината вообще стояла, глядя куда-то в сторону, как будто обращались не к ней. — Что ты молчишь? Все равно, да? — Вадим не унимался, его видимо вообще ничего не смущало, не смущал Глеб, не смущало то, что он сейчас находится у него дома. Эмоции в конечном счете перевешивали, заставляя не думать о таких мелочах. — Нет. Мне не все равно, — Рината медленно повернулась к нему. — А теперь я пойду. Но Вадим стоял в дверях, преграждая путь, и не сдвинулся с места, чтобы ее пропустить. — Куда пойдешь? — ожил Глеб. — В смысле пойдешь? Вы вместе приехали? Зачем? Ты сказала, что тебе плохо, что ты заедешь, а этот, — слово «этот» он словно выплюнул, — че тут делает? — Ты у меня спрашиваешь? — Ри выглядела теперь еще более расстроенной. — Я не знаю, я ухожу. Но Вадим явно был против. — Зачем ты сюда приехала?! Вот зачем? — Так она не к тебе же приехала, тебе какое дело? — Глеб оставил попытку одеться и бросил свитер на полку, намечалось что-то интересное. — Я не с тобой разговариваю! — почти рявкнул Вадим. — Нихуя себе! Приперся ко мне домой, чтобы разговаривать не со мной? Ри показалось, что в его голосе слышится неприкрытая досада. Вообще Глеб выглядел сейчас куда лучше, чем тогда, когда она видела его вечером, он явно поспал, пришел в себя, хоть и не до конца, но на ногах стоял вполне уверенно, слова не путались, язык не заплетался. — С тобой я отдельно потом поговорю, — Вадим все же повернул лицо к брату. — Когда будет настроение, когда меня не будет так воротить от твоей мерзкой рожи. — Поговорите сейчас, — Ри снова попыталась протиснуться между Вадимом и стеной, чтобы ухватиться за столь необходимую сейчас ручку двери. — Я уйду, а вы поговорите, раз уж… План ее был понятен: раз уж так сложилось, и они оба рядом, в одном помещении, видят и слышат друг друга не через обвинения в телефонной трубке… Но Вадим попытку бегства пресек: он осторожно отстранил Ринату, прихватив за талию. Куртка была расстегнута, короткий свободный свитер едва доходил до ремня джинсов, и это прикосновение пальцев пришлось прямо на узкую полоску обнаженной кожи, как будто он сделал это специально. Он отодвинул ее от двери, но руки не убрал, продолжая удерживать, даже не думая, что подобные прикосновения куда откровеннее того, что было между ними раньше. Глеб внимательно наблюдал за этой странной возней, как его брат лапает «его Ринату» на пороге. К Ринате он не испытывал явного сексуального влечения: с удовольствием бы трахнул ее, сложись так обстоятельства сами по себе, но они не складывались, и он понимал, что это к лучшему. Рината интересовала его как друг, как человек, который так хорошо умеет слушать и ни разу не вышел из себя. Потому что все остальные давно вышли. Про себя он называл ее «моя Рината» — очень давно, не первый месяц, что было весьма эгоистичным, но в то же время много для него значило. Вадим очевидно имел на нее другие планы и, зная его слишком хорошо, Глеб легко это понял, считал по каждому жесту и взгляду: было похоже, что брат действительно приперся сюда не за ним, а за ней. «Приревновал ко мне? Следил за ней?» — от этих мыслей Глебу стало смешно, на лице отразилась издевательская ухмылка. «Вадик все тот же идиот, все так же готов сходить с ума по какой-нибудь женщине, от которой его перекрыло, несмотря на то, что этих женщин у него было пугающее нормального человека количество». Ринате было жарко. Жарко и неловко. Она даже не смогла разозлиться или демонстративно, как хорошо умеет, сбросить с себя чужие руки, всем видом показывая, что ей стало омерзительно неприятно. Горячая ладонь, уверенно обосновавшаяся где-то на пояснице, прожигала насквозь. Она просто замерла, явственно ощущая затылком взгляд Глеба. На Вадима она даже не поднимала глаза. — Мне тебе нечего сказать, ты мне отвратителен, если ты действительно решил со мной судиться, то тебе пиздец. Я сделаю все, чтобы ты остался под забором без нихуя, — голос Вадима стал ледяным и механическим. — Тысячу раз подумай о своих планах. Глеб не удивился и теперь. Он знал, что Ри ему расскажет, разве что не так скоро. Все в ней выглядело так, как будто она сильно не одобряет его решения, как будто она верит, что есть хоть какие-то другие пути. Но других путей не осталось: в этом он был уверен, поэтому просто мягко и снисходительно слушал ее просьбы попробовать «иначе». — А ты… — Вадим перевел взгляд на Ри, понимая, как будет звучать то, что он сейчас скажет. — Ты… — все еще было сложно это произнести. — Пойдешь сейчас со мной или останешься здесь и тогда… — Вот, перед тобой то, о чем я говорил, — вклинился Глеб. — «Вадик мудак», «Вадик шантажист», «Вадик-в-неадеквате». А ты не верила. Интересно, конечно… Нет, я все понимаю, женская тоска по сильному плечу и всё такое, но подумай, Ри, с ним никто счастлив не был. То есть был, конечно, какое-то время, он какое-то время продержится. А потом… Будет блядовать направо и налево, врать, предавать, оправдываться, проебываться, не держать слово, ссать в уши пустыми обещаниями, которые никогда и не думал выполнять, потом поймет, что снова ошибся, — Глеб не желал отказываться от Ри, собирался еще побороться: не в том смысле, в котором собирался «бороться» за нее Вадим, но все же, да и говорить о том, насколько подлый и гадкий его брат, доставляло немалое удовольствие. — Скажет тебе, что ты хороший человек, и свалит в закат, — Глеб не удержался и заржал в голос. — Не представляю, что он тебе наплел, но ни одному слову его верить нельзя. Ты мне только сегодня сказала, что он не заставляет тебя выбирать. А че он делает щас? — Глеб привалился плечом к стене, скрестив руки на животе. — Меня тошнит от вас обоих, — Ри кое-как нашла в себе силы и резко отошла в сторону, наконец-то освобождаясь от внезапных и слишком откровенных объятий. — От обоих, ясно?! Глеб вдруг подумал, что интересно, как бы она отнеслась, если бы знала правду. Знала о том, как Вадим по-настоящему к нему относится, и что они друг с другом делали. «Надо будет ей рассказать, — размышлял Глеб. — Не все, конечно, в общих чертах, например то, что Вадик не такой уж гетеросексуалист, зато какой извращенец!». От этой мысли снова стало смешно. — Ясно, — Вадим смотрел на нее, прищурившись. — Меня тоже от него тошнит. Но я отсюда не уйду, пока не услышу ответ на свой вопрос. — Какой вопрос? — Рината стянула куртку, в которой было уже невыносимо и бросила ее на мягкий пуфик. — От кого меня тошнит меньше? На чьей я стороне? Кому хочу поддакивать и кого хочу облизывать своими «ты абсолютно прав, какой же ты молодец»? — ей казалось, что остатки самообладания окончательно покидают, а еще все так же жгло кожу от ладони, которой там давно не было. — Выпусти меня отсюда! — она даже не старалась не орать, — Отойди! Пошли вы оба к черту! У меня своих проблем дохуя! Куртка так и осталась лежать в прихожей, в ее кармане так и остались лежать ключи от машины и сигареты, но Рината вылетела из квартиры, воспользовавшись тем, что Вадим отошел чуть в сторону, и через какие-то секунды была на улице. Снова шел снег. Снова не было никакого шанса успокоиться. Завтра будет больница, насквозь провонявшая хлоркой, какие-то люди, пришибленная Уля, брат, которому по рекомендации консилиума будут вводить какие-то препараты, чтобы он наконец очухался. «Никакой стопроцентной вероятности нет, но необходимо попробовать» — так сказал Стехин в их последний разговор. А дальше… Почему-то дальнейшее не пугало: у Ринаты был план, гадкий и отвратительный, но план. «Если Рома умрет, я тоже умру». И это не было теми «суицидальными мыслями», которые так тщательно и часто выпытывал у нее психотерапевт. «Приходят ли вам идеи о том, что смерть является выходом?» «Как часто вы думаете о смерти, как о решении проблем?» «Было ли у вас состояние, когда вам хотелось покончить с собой?» Никаких мыслей о «покончить с собой» Рината никогда не имела. Это были не мысли, а знание: если брат умрет, она тоже умрет. Каким образом и как скоро — лишь частности. Неоконченное медицинское образование дало ей парочку полезных знаний: где искать вены, если вен нет; что делать при передозе; и как при помощи обычных препаратов, продающихся в любой аптеке, сделать так, чтобы смерть была быстрой и легкой. К смерти она никогда не стремилась, ни разу не совершала каких-то действий, которые можно было трактовать, как желание покончить с собой. По этой части у нее был брат. Несмотря на то, что последние годы Рома совсем отдалился и жил жизнью, в которую Ринату не пускал, всегда была та самая выравнивающая мысль: «Рома живет, у него все нормально, он есть, а значит, когда-то мы снова сможем стать ближе. А если и не сможем, то сам факт того, что у него все в порядке, значит уже многое». Вадим посмотрел на Глеба тяжелым взглядом, взял куртку Ринаты и вышел следом. — Катись к хуям! Никогда больше не хочу тебя видеть! — Глеб проорал это в пустой полутемный подъезд и закрыл дверь на все замки. — Ты куртку забыла, — Вадим сел рядом на лавку. — Холодно, — куртку он осторожно накинул на ее плечи. — Спасибо, — на него она даже не взглянула. Кроме мыслей о брате, внутри неприятно щемило то, что, возможно, она все испортила: знала бы, что Вадим сегодня поедет к Глебу, никогда бы не сунулась, а так… Выходило, что он хотел с ним поговорить, но… Вадим как будто прочитал все, о чем она думала: — Я приехал не к нему. Увидел, как ты села в машину, и поехал за тобой, — он уверенно развернул ее к себе. — В том, что между нами, мной и им, случилось, в том, что происходит, виновата не ты! Если мне надо будет с ним поговорить, я прекрасно знаю, где его найти, и как это сделать. Но, мне кажется, что после этого, — он кивнул в сторону подъезда, — ты прекрасно понимаешь, насколько бессмысленны разговоры. Я очень много пытался, Ри, бесконечно пытался, я звонил сотни раз, я часто приезжал к нему, но он или не открывал, или все заканчивалось скандалом и ором, от чего становилось только хуже. Он меня не слышит и, возможно, ты права… — он отвел взгляд, — права, что уже и не услышит. — Мне жаль, — она смотрела ему куда-то в ворот футболки, не поднимая глаз. — Давай я отвезу тебя домой. Машину твою оставим здесь; если хочешь, завтра я сам за ней съезжу. Все, пошли. Холодно, — он потянул ее за руку, и она не сопротивлялась. — У меня завтра всего пара дел, недолго, я могу с тобой поехать к Роме, хочешь? — Пожалуйста, только не про Рому, не надо… — она подхватила чуть не упавшую с плеч куртку, надела ее и села в машину. — Ты же помнишь, что я не люблю делать вид, что ничего не происходит, когда что-то происходит. Точнее, не могу долго делать вид… — она задумчиво смотрела в окно. Помнил об этом Вадим хорошо. Он как будто снова оказался в той арендованной четырке перед магазином, где сказал ей свое глупое «ты мне нравишься», получив от ворот поворот. Поэтому только кивнул в ответ. — Скажи, что это вообще было? Вот это «тебе все равно, с кем, не получилось в одном месте, получится в другом»? — Ты знаешь. — Вадим просто пожал плечами. Теперь это выглядело глупо, как будто он совсем ебанутый, раз решил устроить свою неудавшуюся сцену при таких обстоятельствах. — То есть ты решил, что раз у нас с тобой… Не получилось нормального разговора, то я поехала утешаться к Глебу? А каким способом? — Это у тебя надо спросить, каким способом. — Ты правда так думаешь? Думаешь, что я трахаюсь с Глебом? — Нет, — Вадим понимал, что выглядит идиотом, он просто не справился со своими эмоциями, вышел из себя, ослепленный разочарованием и злостью, которые сейчас куда-то улетучились, не оставив после себя ничего, кроме сожаления. Что об этом сказать, он не знал, поэтому ограничивался короткими ответами. Снова повисло молчание. — Что нет? — Рината уже заметно психовала, получив такие ответы. — Я так не думаю. Снова стало тихо, шуршали работающие дворники, мерно гудел двигатель, о кузов стучали капли, летящие из-под колес. — Останови машину, — она дернула замок куртки вверх. — Останови! — Я отвезу тебя домой, тогда остановлю. — Я не хочу никуда с тобой ехать! Я ненавижу, когда со мной так разговаривают! Я спрашиваю тебя, потому что мне важно! Если ты не можешь связать двух слов, то… — она вдохнула, как будто перестало хватать воздуха, — тогда… Вадим знал, что она сейчас скажет «тогда иди на хуй». На хуй он не хотел. Машина резко вильнула на обочину, едва не задев ограждение. — Я могу связать два слова, могу и три, и десять, я просто не знаю, что вообще делать, все это невыносимо настолько, что… — он схватил ее за руку и притянул к себе, говоря это прямо в лицо, на ее щеке бликовали цветные полоски от рекламного щита за окном. — Я, блять, не знаю, что делать, мне тупо страшно, что будет потом, что ты потом сделаешь, я не хочу, чтобы ты выставила меня вон за это всё, не хочу, чтобы ты ходила к Глебу и вместе с ним тонула в дерьме, не хочу, чтобы я тебе доверял, а ты думала… что ты там думаешь… Знаю, как это звучит, как будто я тряпка и нытик. И еще трус ко всему прочему, но ты действительно мне дорога настолько, что… — невидимая плотина прорвалась, теперь он говорил все, что хотел, не раздумывая. — Я каждый день тебя вижу и понимаю, что больше так не могу, что хочу с тобой всё, что только можно хотеть, но если из-за этого нам придется попрощаться, то давай договоримся: я никогда больше не скажу тебе ничего подобного, пусть все будет так, как было… Ты мне можешь, как тогда, сказать, что я сам всё просрал, давно еще… И я не идиот, я понимаю, что сейчас не время и не место, среди всего этого пиздеца, который вокруг… Рината протянула пальцы, обняла его за шею и поцеловала сама. Совсем не так, как целовала раньше, совсем не по-дружески и совсем не из жалости, или какие там еще чувства мог приписать ей Вадим. Если рассуждать о том, что было не время и не место, то этого времени и места можно было не дождаться никогда. Обвинения закончились, половина страхов тоже. Губы были мягкими, теплыми и осторожными, как будто она все еще не решила, стоило ли это делать, но Вадим моментально утратил способность мыслить, обвивая ее талию одной рукой, а вторую впутывая в длинные густые волнистые волосы. Все ужасно мешало — верхняя одежда, ручка коробки передач, подлокотник, всё не давало притянуть ее ближе, как будто хранило между ними безопасное расстояние, как будто предлагало подумать еще. Но поцелуй быстро перестал быть робким, становясь только глубже и нетерпеливее, стало тяжело дышать, было жарко, в голове все плыло, вокруг ничего не было — ни дороги, ни обочины, ни машины — только руки, тянущие ее к себе, только язык, настойчиво исследующий ее рот. А еще простое понимание, что она этого хочет. Всего, что может между ними быть. — Здесь нельзя стоять, — выдохнула она ему в губы. — Прямо под знаком. — Совершенно наплевать. Вадим понимал, что нужно уезжать, не так уж тут и далеко. Нужно отстраниться, взять себя в руки, доехать хотя бы до дома, и там уже… Но отстраниться он не смог, губы уже шарили по ее шее, поднимались к уху, руки стянули ставшую в миг ненавистной короткую курточку, проникли под свитер, гладили плоский живот, гладкую горячую спину, упругую грудь через мягкое кружево нижнего белья. Хотелось сорвать все это к чертовой матери, сорвать и выбросить к хуям, чтобы она была абсолютно раздетой, чтобы иметь ее так, как он хотел: полностью, долго, на сколько только хватит сил. Облизать, наконец, это хрупкое округлое плечико, как он мечтал тогда, вообще всю ее облизать. От нее пахло так же, теми же едва уловимыми духами со жженым сахаром, запах которых когда-то чуть не придушил его, хотя был почти неощутимым. Она потянула свитер вверх, снимая его через голову. Все это казалось безумным, но никого не останавливало. Тонированные в ночь задние стекла, широкие кресла. Она перелезла назад по салону, он вышел, снимая куртку, оставляя ее впереди, и быстро вернулся к ней. Если бы сейчас подошло полдюжины ДПС-ников с фонариками, требуя предъявить документы и получить штраф за неправильную парковку, ни Вадим, ни Рината не отвлеклись бы от своего занятия. Она сидела сверху, сжав его бедра, красивый черный лифчик из тонкого кружева отправился куда-то на пол, когда он, сначала стянув с плеч бретельки, все же расстегнул непослушные крючки, не отрываясь губами от тонкой шеи и выпирающих ключиц, целуя все, до чего можно было достать. Красивая грудь с идеальными маленькими твердыми сосками, невероятно гладкая кожа. Ри обхватила его за шею, крепче сжимая бедра. Даже так она чувствовала его твердый член, мучительно упирающийся в ширинку. Чувствовала, насколько влажно у нее в собственных джинсах, все еще остающихся на месте. Вадим прикусил розовый сосок, потом провел по нему пальцами, сжал. Было нелепо задавать какие-то вопросы, для вопросов было поздно, но на секунду он задумался, и она безошибочно все поняла. Горячие губы коснулись его уха: — Да, я хочу, чтобы ты трахнул меня прямо здесь, прямо сейчас. Звякнула тонкая металлическая пряжка ее ремня. Вадим больше ничего не слышал и ни о чем не думал, обратно на себя он посадил ее в одних трусиках — таких же черных, как верх, и насквозь мокрых. От собственных джинсов от тоже кое-как избавился, стянув их вместе с трусами вниз, теперь они болтались где-то ниже колена, все еще мешая, но перевозбужденный член почти прилипающий к лобку, истекающий смазкой, пульсирующий и горячий был на свободе. Она потерлась о него, сначала мягкой тканью белья, а потом сдвинула трусики. Вадим впивался пальцами в ее ягодицы, гладил спину, вдавливал ее в себя, чувствуя, как скользко от смазки, как его член трется между гладкими, влажными, горячими половыми губами, раздвигают их, но не входит, как головка касается клитора. Она двигалась медленно, целовала его медленно, и стонала совсем не картинно, как-то совсем бархатно, тихо, с глубокой вибрацией. Она как будто дразнила его, но распаляюще-нежно. Он осторожно перехватил ее за талию, и пересадил на сиденье рядом, подсовывая руку под голову и опуская к двери. Кончили они быстро, почти одновременно, за несколько нетерпеливых, сильных, глубоких толчков, давясь и захлебываясь стонами, сдерживать которые было невозможно. Поворот к ее дому он без раздумий проехал, рука сжимала ее колено, и думать о том, что он просто отвезет ее домой к Уле, совершенно не хотелось. Ри только погладила его руку и ничего не сказала, а потом опустила козырек и принялась рассматривать себя в зеркало. Растрепанная и зацелованная, выглядела она непривычно для себя самой. Попыталась пригладить и убрать за уши волосы, провела пальцем по нижней губе. — Ты очень красивая, — загорелся красный, и Вадим притянул ее к себе и поцеловал. — Ага, лохматая и в кофте задом наперед, — Ри улыбнулась. — Летом было бы попроще. Напялить на себя обратно всю эту одежду действительно оказалось сложным: раздеваться было легче. Но Рината чувствовала себя совершенно счастливой, и это было настолько странно, что не верилось. — Очень красивая, — Вадим погладил ее по бедру, возвращаясь к колену. Дорога отчего-то показалась слишком долгой, было почти два часа ночи, и Ри под конец начала зевать — ничего, похожего на нормальный сон, с ней давно не случалось. Но думать, что сейчас ей удастся поспать, было, конечно, глупо. Спать и правда не пришлось еще долго, но теперь было куда удобнее, чем в машине. Она не старалась изобразить из себя прекрасную, на все согласную любовницу, эдакую безотказную шлюшку, которая ради того, чтобы понравиться, готова всячески демонстрировать свои навыки и таланты. В ней не было никаких доминирующих неуместных порывов, типа «смотри, как я умею!». Вообще подобное доминирование встречалось Вадиму часто, наверное, те женщины, которые были у него последнее время, очень хотели ему что-то доказать: что они искуснее, инициативнее, смелее и оттого приятнее, чем другие. Рината доказать ему ничего не пыталась, и даже когда она была сверху, то короткое время, пока он мог хоть как-то сдерживаться, до того, как опрокинул ее спиной на гладкую кожу автомобильного кресла и вошел в нее, понимая, что сейчас сдохнет, если этого не сделает… Даже тогда она была чарующе женственной, ничего в ней не было резким и дерганым, и уж точно ничего вульгарно не кричало «щас я тебя как выебу, щас ты поймешь, как я хороша». Но хороша она была настолько, что Вадим, совершенно не планировавший постигать эти плотские удовольствия с ней впервые в такой обстановке, просто не сдержался. Никуда бы они не доехали. Хотелось сейчас, немедленно, здесь. На обочине одного из центральных проспектов под знаком синего перечеркнутого красным крестом круга «Остановка запрещена». Рината отдавалась ему так, как женщина отдается мужчине, которого по-настоящему хочет, и это желание не было связано лишь с обычными физиологическими реакциями. Было что-то еще, та самая степень близости, та самая внутренняя глубокая потребность в нем, а не в его члене. И от этого понимания распирало все внутри. Распирало от желания ни на секунду не выпускать ее из рук, на на секунду не отводить от нее глаз. А эти насквозь мокрые трусики, ставшие такими буквально от поцелуя, когда он даже не раздевал ее и касался лишь куртки или волос… Это было слишком хорошо. Хотя Вадим и сам почувствовал мощный стояк, едва ощутил в своем рту ее язык. Если бы он мог трахать ее без остановки сутками напролет, он бы так и сделал. — Пообещай, что никуда не денешься, — он притянул ее ближе и уткнулся сзади носом во влажные после душа волосы, обнимая обеими руками. — Я тебя так всю ночь буду держать. От ночи осталось совсем немного, но поскольку ехать прямо с утра никуда было не нужно, оставался шанс выспаться. Вадим прижал ее к себе, рука скользнула по шее и остановилась чуть ниже, вторая обвила живот, губы поцеловали в плечо сзади. Рината хотела сказать, что никогда так не уснет, тесно зажатой, буквально придушенной объятиями, когда за спиной кто-то будет постоянно дышать, к тому же жарко… Но уснула она моментально, положив свою руку поверх руки Вадима и только посильнее откинув голову назад, чтобы ему было удобнее дышать ей в ухо. Впрочем спать особенно долго не вышло, проснулась она от того, что сзади в нее упирался уверенный стояк, а руки Вадима осторожно гладили грудь, легонько сжимая моментально ставшие твердыми соски. Она не поворачивалась к нему лицом, даже не открывала глаза, просто придвинулась чуть ближе, потеревшись ягодицами о его член. Трахал ее он очень медленно, мучительно медленно и прекрасно, крепко прижимая к себе обеими руками, одной обхватывая за шею, другой лаская клитор. Легко прикусывал мочку уха и плечо. В общем она и так была вся в ярких засосах, которые он наоставлял накануне — наверное, не специально, просто потому что иначе не получалось. Это было похоже на какой-то сон, неспешный, наполовину нереальный, тягучий, сон, из которого не хочется возвращаться. Между шторами, надежно хранящими мрак, все же была небольшая полоска, и солнечный свет, неизвестно откуда взявшийся после серости последних дней, пробивался через нее, падал на тонкую лодыжку и выглядел на ней как золотой браслет. — Я отвезу тебя домой, потом съезжу по делам и вернусь, — Вадим поцеловал ее в висок, открывая дверь машины. Меньше всего ему хотелось куда-то ее отвозить, хотелось взять ее с собой, вообще никуда не отпускать, но он понимал, что делать этого нельзя, поэтому только вздохнул. — Вы во сколько собираетесь в больницу? — Вечером, раньше нет смысла, сказали, — Ри села в машину и приоткрыла окно. — Дождись меня, ладно? Я быстро. Она протянула пальцы и коснулась его руки.

***

Своего последнего бойфренда Ри встретила в спортзале, куда начала ходить почти сразу после возвращения в Америку по совету психотерапевта: «Люди недооценивают эффективность физических нагрузок, иногда необходимо сбрасывать напряжение самым банальным способом». После десяти километров на беговой дорожке о своих ментальных бедах действительно почти не думалось. Несколько дней она ощущала на себе пристальный цепкий восторженный взгляд пары практически черных глаз, прежде, чем Лукас к ней подошел. И, едва рассмотрев его вблизи, она поняла: то, что надо. Выглядел он так, словно сошел со страниц мужского журнала, где рекламировал трусы, натянутые на совершенное, гладкое, загорелое, мускулистое тело. Потом оказалось, что он и правда рекламирует трусы, а еще спортивное питание, тренажеры, форму для тренировок и прочие атрибуты здорового образа жизни. В элитном спортивном клубе Брентвуда он работал персональным тренером. А еще он был мил, обходителен, общителен и лучезарен. И младше Ринаты на четыре года. «Такой точно еще лет пятнадцать и не подумает о всякой дряни, типа брака и размножения. Наверняка самовлюбленный, не способный на всякую дичь из страха потерять лицо. Из минусов: будет постоянно кобелиться, но тут как посмотреть, зато не будет круглосуточно пастись рядом» — подумала Рината и приняла приглашение поужинать после тренировки. Естественно в Лукасе она снова ошиблась. Так же, как ошибалась во всех своих мужчинах. С ним было легко и приятно: он был полной противоположностью Ри — веселый, компанейский, жадный до эмоций и впечатлений, он жил так, словно скоро конец света, мог в любой момент сорваться, сгрести ее с собой и отвезти «на край света». Примерно так Ри побывала на бразильском карнавале. В нем было столько авантюризма и несломленного духа, что вскоре она начала подвывать. Нет, человеком он был отличным, зажигательно- жизнерадостным, просто общего у них было чуть меньше, чем ничего. Пожалуй, самым большим разочарованием в жизни для него стало то, что сосед в детстве разбил его новенький плеер, случайно уронив на асфальт. Эту историю он почему-то очень любил и рассказывал с большим энтузиазмом. А еще у него была сестра Камила, которая работала фотографом, а на досуге вязала гигантские страшные мягкие игрушки, и мама Ана, которая назвала Ринату minha filha. Кейт только усмехалась, но ничего не говорила: с Лукасом они подружились быстро, и он даже снялся с ней в рекламном ролике какого-то агентства недвижимости, где они изображали счастливую семейную пару, купившую дом в Пасифик-Палисейд. Всего однажды, Кейт, задумчиво крутя в руках кофейную чашку и глядя на Лукаса, который старательно занимался приготовлением стейков на гриле во дворе, спросила: «Зачем тебе все это?». Но Рината сделала вид, что вопроса не услышала. Жизнь была нормальной. Жизнь была правильной. И в ней были и плюсы: своей упругой круглой задницей и тончайшей талией Рината была обязана исключительно ему. За год постоянных тренировок под чутким присмотром «любимого» и без того женственная фигура превратилась в такую, что она спокойно смогла встать с ним рядом и рекламировать трусы. За все это время она не выпила ни грамма алкоголя, не съела ни одной картошки фри и не выкурила ни одной сигареты, но почему-то, когда рассказывала об этом психотерапевту, он молчал и не хвалил. Было обидно и непонятно. Какое-то время непонятно. Когда Кейт осторожно и вкрадчиво поделилась с ней тем, что ее брат продал Рингс, а в Лос-Анджелесе провел последние два месяца, о чем Ри даже не узнала, потому что он ни разу не позвонил, стабильная жизнь без вредных привычек рухнула за один вечер. В дальнейшем щепотка нарциссизма в Лукасе все же обнаружилась. Трахнулась она с ним быстро, буквально на следующий день после знакомства, но после этого он никуда не делся, хотя она была готова к такому повороту событий и не особо расстроилась бы. Лукас же наоборот только крепче вцепился в нее, без конца повторяя, как она хороша. Возможно, отчасти это было связано с национальными особенностями: белокурая, синеглазая, с белоснежной кожей Рината действительно была для него чем-то типа экзотики. Он не переставал восхищаться этими природными дарами и сначала даже не верил, что волосы не крашеные, а самые что ни на есть натуральные. Рината не знала, любил ли он ее: говорил, что любит, дарил подарки, не скупился на такие комплименты, что ей становилось не по себе. «Ты богиня!». «Ты величайшее творение Господа!». «Ты прекраснее огненного заката над Монтереем!». Звучало это забавно, но она как-то научилась не испытывать особо бурного испанского стыда от особо бурных португальских комплиментов. Одно оставалось фактом: имей она другую внешность, он бы даже не нее не посмотрел. Он искренне восхищался и любил ее красоту, преувеличивая и возвышая ее, а больше, наверное, его ничто не интересовало. А еще был секс. Иногда не покидало ощущение, что они проходят кастинг в Brazzers, а не трахаются ради своего удовольствия. В общем прекрасная растяжка и физическая подготовка позволяли Ринате раскорячиться, как угодно, иное дело, что этого не хотелось. «Можешь меня трахнуть просто лежа в кровати? Как нормальные люди». Но Лукас только улыбался: познавать эстетику он желал через все, включая секс. Вся его жизнь была одной сплошной эстетикой: тела, интерьера, автомобиля с внутренним дизайном по индивидуальному проекту. Нет, был он весьма старательным, не эгоистичным, знал, как доставить удовольствие женщине, но Рината все чаще ловила себя на мысли, что думает только о том, лишь бы это быстрее закончилось. В спальне Лукаса был зеркальный потолок и одна зеркальная стена, иногда, захватив краем глаза происходящее, Ри думала, что выглядит действительно неплохо. Та самая эстетика, которой так хотелось партнеру, и от которой последние полгода ее начало тошнить. Своим гладким телом без единого волоска, идеальными линиями косых мышц и даже черной вьющейся гривой Лукас почти не вызывал в ней желания отдаться ему здесь и сейчас, в любом месте, в любых условиях и при любом удобном и неудобном случае. Он был прекрасно-лощеным, обжигающе-внимательным, обожающе-инициативным. Но все это не вызывало в ней эмоционального отклика. Вадим же любил ее самозабвенно и с особым пристрастием, что совершенно не предполагало мыслей о том, как это выглядит со стороны. И это было охуенно. От воспоминаний снова сладко пульсировало между ног, она глубоко вдохнула и постаралась переключиться на действительно важные дела. Но кроме этих странных гормональных эмоций было что-то еще: понимание, что высшая точка их отношений достигнута, дальше — ничего. Это лишь вопрос времени, потому что иначе Рината не умела. Уля читала книгу, укутавшись пледом. Где была Рината всю ночь, она благоразумно спрашивать не стала. — Я сейчас заберу свою машину, тут недалеко, потом вернусь и поедем. Собирайся потихоньку. Если все будет хорошо, а все обязательно будет, то уже к ночи уберут аппарат, там дальше по ситуации. Стехин тоже хочет поехать. Уля подняла глаза, внимательно посмотрела и только кивнула. Пропущенных вызовов было полсотни. Бесконечно звонила Кейт. Еще звонил Лукас, оставляя на голосовой почте пугающие своим хронометражем сообщения. Рината была искренне рада, что ни он, ни Кейт не могут просто так взять и явиться сюда к ней. Последний год получить визу стало еще сложнее: политическая напряженность, ужесточение миграционного законодательства с обеих сторон, дипломатические конфликты и прочие малоинтересующие ее вещи сейчас играли на руку. А то, что явиться они хотели, не оставляло сомнений. И если про Кейт все было ясно: Кейт и правда хотела помочь, то неудавшийся жених, которому Ри успела объяснить, что отношения их подошли к логическому завершению, вызывал опасения. Она ткнула «слушать», садясь в такси. Лукас нес что-то про любовь, желание поддержать, говорил, как скучает и сходит без нее с ума. «Мы с Кейт приедем, meu amor, Кейт уже все придумала!». Отказ Ринаты сочетаться законным браком или хотя бы начать вместе жить, его не остановил, скорее, наоборот. Он ежедневно заваливал ее цветами и подарками, сообщениями, иногда караулил у дома, иногда ходил в те же места, куда она ходит, даже несколько раз довез до дома, пьяную и неадекватную, только вздыхая и глядя преданными глазами. Это длилось около месяца, потом она уехала. Видимо это тоже ничуть не остудило его пыл. И когда Ри спросила у Кейт, почему она все это поддерживает, та только пожала плечами: «Я ничего не поддерживаю, человек влюблен, он не делает тебе ничего плохого, к тому же, ты сама его выбрала. Как ты там говорила? Будет таскаться по бабам и никогда не подумает о серьезных отношениях? Ты совершенно не разбираешься в людях, Ри. Если ты считаешь, что он тебя преследует, давай вызовем полицию. В дальнейшем можно получить судебный запрет». Связываться с полицией Рината не хотела. К тому же, Лукас действительно «не делал ничего плохого». Цветы дарил те, которые она любит. В машине на ее улице сидел не каждый день. Руками не трогал. На колени с кольцом больше не падал. «Боже, когда ты уже пойдешь на хуй…» — Рината выключила голосовое и вынула наушники. Что там придумала Кейт, не хотелось даже представлять. «В любом случае, получить визу за день или даже неделю невозможно. Тем более, Лукасу, который в России никогда не был и плохо представляет, где вообще находится Россия. Все его представления о моей родине сводятся к «холодно, на краю света, медведь с балалайкой пьет водку». А пока они с этим разберутся, я, вероятно, уже вернусь назад». Мысли о том, что «вернуться назад» она сейчас хочет меньше всего, пришлось быстро отогнать. — Ты ведь вообще не знаешь, какой он. Понятия не имеешь, — Глеб вытянул перед собой руки, держа телефон и что-то там тыкая, а потом оторвался от экрана и уставился на Ри. — Даже сотой части не знаешь. Я хорошо к тебе отношусь, очень, ты знаешь. Я считаю тебя своим другом, а друзей у меня крайне мало. Тех людей, которых бы я мог назвать друзьями. Просто послушай меня, ладно? Ты достойна куда большего, чем быть вадиковской подстилкой и лапшу с ушей после него тоннами собирать, — Глеб явно не планировал ограничивать себя в выражениях, похмеляясь прямо из бутылки и беззастенчиво разглядывая сидящую напротив Ри. — Глеб… — Рината уже поняла, что разговор будет неприятным. Этого разговора ей не хотелось, она зашла только потому, что стоило ей открыть дверь машины, за которой она сегодня вернулась в его двор, он тут же позвонил и попросил зайти, сказав, что курил в окно и увидел ее. — Давай не будем. Я прекрасно вижу и знаю, что Вадим не является образцом или идеалом, как и все мы не являемся. Мне не пятнадцать лет. Я не хочу это обсуждать. Чего я достойна, чего нет… Я понимаю, что… — Нет, ты не понимаешь! — Глеб всматривался в красивые черты лица, в светлые подрагивающие ресницы, припухшие губы, намазанные сегодня каким-то светло-розовым блеском и белую водолазку с высокой горловиной, надежно скрывающую все, что требовалось скрыть. — Он использует тебя в своих целях. Чтобы мне было хуже! Чтобы насолить мне. Он знает, что мы общаемся, знает, что я тебе доверяю. Он просто хочет, чтобы у меня не осталось никого, кто меня поддержит! Он этого бесконечного «я», «мне» Ринате стало не по себе. — Я поддерживаю тебя, но не в том смысле, в котором ты этого ждешь… И, если честно, то я не вижу, что Вадим… — она запнулась, и Глеб заметил, — общается со мной для того, чтобы тебе стало хуже. Мне надо ехать. За Улей и в больницу. Давай в другой раз, — она встала, так и не притронувшись к чаю, который он заботливо налил в большую красную чашку и поставил перед ней. — А зачем?! Зачем общается?! — Глеб вышел из себя довольно быстро, обычно он не позволял себе орать при ней, а тем более, на нее. — Потому что любит тебя?! Потому что хочет с тобой жить?! Да он никого не любит, кроме… — теперь запнулся Глеб. Резко замолчал и отвернулся. — Кроме?.. — Кроме себя, — нашелся Глеб. — И ты ему не нужна. — А кто нужен? — Ри стояла уже в прихожей, накинутая на плечи куртка потерлась о стену с тихим шорохом. — Никто! — Знаешь, Глеб, — она вдруг присела на пуф у двери. — Вадим правда тебя любит. И ты ему правда нужен. На лице Глеба отразилась мучительная гримаса: говорить об этом он точно не планировал. Да и миротворство, которое Рината все никак не могла засунуть подальше, порядком надоело. — Да хватит уже! Не могу это слушать! — было видно, что он действительно устал. Не устал: заебался. Под глазами пролегли тени, на нахмуренном лбу — пара глубоких морщин. — Просто мы не сможем общаться, если ты там, — он неопределенно тряхнул головой. — Я знаю, что так делать нельзя, но я по-другому не могу, не умею. Я не смогу с тобой общаться! Глеб, конечно, во многом лукавил: у него были те, кто его отчаянно и рьяно поддерживал, было свое окружение, готовое говорить, что он прав, и придавать ему решительности. Рината не была единственным человеком на земле, с кем он делился своими мыслями и печалями. Но почему-то сейчас, когда возле нее так явно замаячил брат, Глеб буквально осатанел и всеми силами пытался «уберечь ее от неверного выбора». Рината встала, с грустью посмотрела на него и потянулась к ручке двери. — Пусть он расскажет тебе правду! — Глеб не хотел признавать, что проиграл, что она вот так уйдет, не сказав ему то, что он хотел от нее услышать. — Пусть расскажет, какой он на самом деле извращенец! — говорить этого, конечно, не стоило. Что дальше — он не придумал, естественно посвящать Ринату в такие вещи он бы никогда не решился, но что-то внутри вскипело, перевернулось, требовало выхода. — Пусть расскажет, как он ко мне лез и что предлагал! Он пидор и извращенец! Глеб на секунду и сам испугался собственных слов, но отступать было некуда. «Я не сказал, что что-то было, только о том, что он хотел со мной… Хотел — не значит делал». Повисла такая тишина, что Глебу показалось, что он услышал, как собственное сердце ухнуло вниз, пропустило удар, а потом снова тяжело застучало. Рината повернулась к нему медленно, на лице было странное выражение — но не изумления, не шока, не недоумения. Наверное, человек испытал бы именно это, вывали на него нечто подобное. На лице Ринаты было разочарование и совершенно немыслимое… сочувствие? Сожаление? — Что?.. — Что слышала! — в голосе был вызов, но лишь потому, что ничего другого ему не оставалось. — А расскажи подробнее, — черты вдруг заострились, взгляд стал холодным, и Глеб неприятно поежился, понимая, что ничего рассказать он не сможет, да и не хочет. — Нечего рассказывать. Просто он… — во рту пересохло, стало вдруг холодно и совсем неуютно. — Что он? Приставал к тебе как «пидор и извращенец»? — В общем, нет… То есть да, но… — А ты что делал? — Когда? — Когда он к тебе приставал. Надеюсь, громко кричал от отвращения и ужаса, занимался самозащитой и в конце проклял его, запретив к себе приближаться? В ее взгляде сейчас было что-то такое, что у Глеба не осталось сомнений. «Она знает». От этой мысли стало настолько дико, душно и страшно, что он просто молчал, чувствуя, как кто-то стукнул ногтем по доминошке, и теперь они падают друг за другом с мерным постукиванием. «Она знает». «Вадик ей рассказал». «ОНА ЗНАЕТ». — Я надеюсь, что ты это придумал. Просто от злости, — лицо ее стало прежним, непроницаемым и спокойным. — Так нельзя, Глеб. Это некрасиво, называть кого-то пидором и извращенцем. Дверь закрылась. Глеб размахнулся и запустил бутылку пива, которую все это время держал в руке, в стену. Рината испытала от этих слов не удивление, не шок. Она испытала ужас. «Как сильно нужно ненавидеть, чтобы сказать это… Как сильно все должно быть уничтожено, поругано и проклято, чтобы…» Она прекрасно помнила, что сказал ей тогда Вадим, после ее признаний про камеру. Прекрасно помнила и была уверена, что говорил он правду.