The Rings

Ни Стехин, ни его дочь Ринату не интересовали. Было даже странно, что Тимур, который звонил за последние сутки раз восемь, вместо того, чтобы насладиться последним днем отдыха, говорил в основном категориями преступления и наказания. Справедливости и возмездия. Обещал со всем разобраться и всех привлечь к ответственности. Сама же Рината и не думала о том, чтобы нести возмездие во имя Луны, точнее, во имя Романа. Все, чего она желала: чтобы брат пришел в себя. Чтобы не было неизвестности и убивающего, душащего ожидания. Перестать вздрагивать от каждого звонка, тут же думая, что, возможно, звонят из больницы. А больше сейчас ничего и не хотелось. Да и было ли возможным то, о чем говорил Тимур? Про Тимура она знала не особенно много. О той части его жизни, которая была до Рингс. Кажется, он воевал в Чечне, служил в органах, откуда был уволен за превышение должностных полномочий. Как Рома с ним познакомился, история умалчивала. Но он действительно сделал для них немало. Клиенты у Рингс были сложные, все требовало соблюдения жесткой конфиденциальности, чтобы было не подкопаться. Конфликтные ситуации возникали с завидным постоянством. И Тимур, как начальник службы безопасности, тащил на себе все: начиная с того, что кто-то не отдал в срок арендованное дорогостоящее оборудование, заканчивая вопросами крайне личными. Он неоднократно вытаскивал Кольцова из дерьма разной степени глубины. По пьяни тот творил много чего «веселого». После того, как Рината уехала, Тимур по-прежнему оставался с Ромой. Пьяные дебоши незаметно ушли в прошлое, и Тимур занимался более скучными делами: проверкой партнеров и контрагентов, безопасностью новых магазинов, спорами с налоговой, разъяснительными беседами с конкурентами и расследованием разных происшествий, типа разбитой ночью витрины каким-то алкашом и пропажей в рабочее время сумочки одной из продавщиц. Ринате всегда казалось, что относится он к ним как-то по-отечески, как к неразумным детям, которым требуются забота и снисхождение. Но при этом свою работу он выполнял идеально и четко. Рома много ему платил, справедливо считая, что подобное не может стоить дешево. Как-то еще в начале их сотрудничества он помог Тимуру, когда у его жены обнаружили рак груди на начальной стадии, Рома без вопросов занял денег и договорился об операции. Тема доверия, которая всегда возникает, когда начинаешь работать с новым человеком, между ними больше не стояла. Но Рината понимала: Тимур не всесилен. У него много связей, он имеет доступ к разной закрытой информации, знает, как действовать в нестандартных ситуациях. Но всегда найдется тот, кто сильнее. У кого больше ресурсов, больше возможностей и больше прав. «Все равны, но кто-то равнее». Ри помыла кофейные чашки и устроилась на диване. К Стехину ненависти она не испытывала. Он пришел, потому что так было надо. По нему было видно, что он и сам не в восторге от того, что делает, но осуждать его за это казалось неправильным; она бы просто предпочла его не видеть и не слышать. Это было лишним. Смерть Дарьи Осиповой тоже была какой-то далекой и чужой: по-человечески можно было сочувствовать, но не углубляясь. Дарью она не знала, никогда не видела, и, погибни та в какой-то другой машине, никогда бы и не узнала о ее существовании. Спать не хотелось. Наступил отложенный джетлаг; вчера она вроде легла по московскому времени, но нормальным сном это было назвать сложно. Скорее, это был полуобморок. А теперь, хоть и близилась полночь, сна не было ни в одном глазу. Как и желания хоть что-то делать. Зато имелось большое желание выпить, дабы сократить время мучительного ожидания, но для этого нужно было одеваться и куда-то идти. Гору таблеток она предусмотрительно вытряхнула из сумки и заперла в ящике в ванной. «Надо быть в адекватном состоянии, хотя бы попытаться». Все доступные способы забытья были отвергнуты. За окном медленно летели крупные хлопья снега: зима напоследок решила побаловать белизной. От созерцания оторвал телефонный звонок. Рината вздрогнула, как и от всех звонков за последние двое суток, но было не страшно: звонил Глеб. — Доброе утро! — голос был даже веселым, на заднем фоне отчетливо слышалась музыка и какофония из чужих голосов. — Как дела? Специально даже посчитал, что у тебя сейчас не ночь, чтобы не разбудить. — Привет, — Ри улыбнулась про себя. — Что делаешь? Я хотел спросить, ты говорила, что собираешься приехать в конце января, уже февраль. Не приедешь? — Приеду. Точнее, я уже приехала. — Правда? — Глеб заметно обрадовался. — А чего не звонишь? — Не успела просто. Приехала вчера только. — Блять, у меня снова не получилось позвонить тебе не ночью, — он усмехнулся. — Так что делаешь? — Ничего, в окно смотрю, как снег идет. — Заебал этот снег! Увидимся? Я тебе адрес скину, приезжай, тут весело, — как будто в подтверждение его слов кто-то громко рассмеялся почти в трубку. Ринате такая перспектива совершенно не нравилась. Было не до веселья, да и поговорить нормально в такой обстановке казалось весьма сомнительным. Она только коротко вздохнула. — Нет, я не поеду, извини. Сегодня не до развлечений, поздно уже, да и… — Да и тебя бесят всякие веселые компании, — закончил за нее Глеб. — Я помню. Думал, может что изменилось, — он снова хмыкнул. — Тогда давай встретимся в другом месте. Или ты спать хочешь? — Чего не хочу, так это спать, — она невесело улыбнулась сама себе. — С этим временем еще придется помучиться. А давай я за тобой приеду, хочешь? — Хочу, — Глеб не стал возражать. — Я все равно собираюсь уходить отсюда, по пути решим, куда. Сейчас отправлю адрес. Она быстро оделась, не особо выбирая наряды. Что-то подсказывало, что максимум, куда они сегодня поедут, — это к Глебу. Точнее, она отвезет его домой. Несмотря на то, что Глеб был прилично навеселе, вышел он почти сразу, как она позвонила: искать и ждать его не пришлось. С Глебом ей всегда было интересно. И всегда хотелось говорить. Хотелось говорить с Глебом о Глебе. Так было, когда она жила в Москве, так было и после переезда, потому что связи они не теряли. Бывали периоды, когда разговоры были короткими. Бывали периоды, когда все сводилось к поздравлениям с Новым годом, днем рождения и восьмым марта. Тем не менее, Ринате всегда было интересно с Глебом и видимо это было взаимно, потому что за три года желание говорить никуда не делось. Рината вообще ни за что никуда бы не поехала сегодня. Но это было другое. Глеб сгреб ее в охапку, выглядел он вполне сносно, хоть и нетрезво. Какое-то время они просто молча стояли возле машины, обнимаясь. — Я рад тебя видеть, очень. Ты такая же красивая, нет, еще красивее, — он слегка отстранился и беззастенчиво ее разглядывал. — И шуба у тебя крутая. — Это шуба Кейт, — Ри тоже не сдерживала улыбки. — Кейт передает тебе привет. И я рада не меньше. — Куда поедем? — Домой. К тебе. Я тебя отвезу. Глеб если и хотел возразить, почему-то не смог. — Считаешь, мне на сегодня хватит? Я, если честно, тоже так считаю. Но очень хотел тебя увидеть, — говорил он искренне, и это было заметно. — Новостей куча. Никаких «опасных» тем Рината не поднимала. Машина влилась в поток, Глеб рассказывал про последние концерты своей группы, о новом альбоме. Эмоционально, увлеченно, иногда сбиваясь с мысли, но всегда возвращаясь в нужное место. Если ничего не знать, могло показаться, что у него все отлично: да, со своими сложностями, куда без них, со своими проблемами, суетой, но из этого и состоит жизнь. На какое-то время Рината расслабилась и погрузилась в эти истории. Слушать Глеба в живую было куда интереснее, чем по телефону. Так они проехали больше половины пути. — Я очень сильно виню себя, Ри. Что повелся на всё это, это огромная ошибка, и теперь ее сложно исправить, если вообще возможно. Я не должен был его слушать, не должен был соглашаться. В итоге вышло невообразимо хуево, — Рината даже не заметила, как собственные рассказы увели Глеба в другую плоскость. — Ты смотрела, кстати? — Глеб попытался изобразить безразличие, но у него не получилось. — То, что ты скидывал? Да, — Рината уже поняла, что избежать этого не выйдет, хотя была надежда, что, может, хотя бы не сегодня, не так сразу. — И что? Скажешь, это не пиздец? — он смотрел на нее пристально, пальцы отбивали чечетку на собственном колене, и она мельком покосилась на его ногу. — Скажу, что это два с лишним часа непрерывной трагедии. Или драмы. Кому что больше по вкусу. — Два с лишним часа? — он перебил. — Я тебе скидывал отрывок. — Мне стало интересно, что такого страшного там случилось, — теперь она перехватила его тяжелый взгляд, но тут же вернулась к дороге. — Моему бойфренду, кстати, понравилось, мы вместе посмотрели. Он сказал… — Ри задумалась, как лучше это перевести. — Не то, чтобы мне было очень интересно, что сказал твой бойфренд… — Глеб театрально закатил глаза и сделал в воздухе рукой странный жест. — Я спрашиваю, что бы сказала ты? — Он сказал, что это похоже на то, что пили вместе, а вштырило по-разному, — Ри пропустила мимо ушей замечание Глеба. — Это, конечно, не точный перевод. Глеб не удержался и заржал, и Рината, воспользовавшись моментом, что напряжение слегка отступило, продолжила: — В общем для человека, который не знает, как может быть, как должно быть, как было в конце концов, выглядело… — она была очень осторожна в выражениях. — Нормально. И я думаю, что тысячам людей очень понравилось, они были рады и благодарны за такую возможность, — Глеб теперь смотрел на нее с легким сарказмом, как бы говоря взглядом «ну, ну, как ты дальше будешь выкручиваться», — А это ведь главное. Для публики. То есть не то, что было совсем нормально, но… — Иными словами, пиздец, — пришел на помощь Глеб. — Вадик очень просил меня… — Но решение ты принимал сам, — Ри поняла, что теперь точно не съехать. — Ты говоришь прямо как он, — Глеб усмехнулся. — Да, принимал сам. И теперь жалею. Разве у тебя не было решений, о которых ты впоследствии жалела, и даже ненавидела себя, считала себя полной дурой? — Таких решений полно. Почти все, — Ри остановилась возле круглосуточной кофейни. — Кофе будешь? — Буду. Давай я схожу сам. Я помню, да, никакого сахара и молока. Она улыбнулась. — Все верно. Глеба не было минут десять, и все это время она почему-то думала об одном и том же. По телефону эти разговоры воспринимались проще. Глеб звонил, говорил, что его брат мудак, Ри слушала, а потом шла заниматься своими делами. Спать, например. Сейчас же она чувствовала, что все в ней протестует. Не против Вадима. Точно не против Глеба. Протестует против того, что все вот так. Может быть вот так. Глеб протянул ей стакан и вернулся на место. Она так же молча выехала на оживленный проспект. — Просто я… — Рината запнулась. — Я хорошо отношусь к Вадиму, — вообще Глеб не спрашивал, как она относится к Вадиму, и даже слегка удивился, что она об этом заговорила. — А почему ты вдруг задумалась? — Глеб хмыкнул. — Засомневалась, что хорошо к нему относишься? — Нет. Дело не в этом. Он не сделал мне ничего плохого и очень во многом помог. В чем никто не помогал до этого, — Рината сжала руль слишком сильно, и Глеб это заметил. — Я знаю, Ри! Я понимаю. Ты рассказывала, да и он рассказывал о вашей поездке. Он был рядом с тобой в непростое время, как-то тебя поддержал, хочешь знать, что я думаю? — ответить она не успела, но он и не нуждался в ответе, продолжая говорить: — Ты просто испытываешь чувство благодарности, и это нормально. К тому же я и не хотел сказать, что Вадик не может быть хорошим. Может, еще как. Он неравнодушный, умеет сопереживать, у него даже есть чувство справедливости, иногда чересчур обостренное. Но вот в чем прикол: все эти хорошие качества перестают существовать, когда дело касается меня, — Глеб откинул спинку кресла сильнее и поерзал на сидении, отпивая свой кофе. — Я так не думаю, — Ри смотрела на дорогу, не отвлекаясь, хотя чувствовала, что Глеб уставился прямо на нее. — А я думаю! Точнее, вижу и знаю. Он поступил со мной как полный урод, и продолжает это делать, хотя я много раз говорил. Даже по-хорошему просил, но теперь поздно. — Что ты имеешь в виду? — Рината бросила на него короткий взгляд. — Я имею в виду, что я больше не буду терпеть. Я написал свои песни не для того, чтобы они превратились вот в это… — Во что — в это? — пришлось вставить вопрос, потому что никакого продолжения не последовало. Рината понимала, что сейчас, вероятно, откроется портал в ад, но чего уж теперь? — В то, что с ними сделал Вадик, — Глеб поставил стаканчик в подстаканник между сиденьями, и шумно вдохнул воздух, словно это могло успокоить. — В дешевое представление для политической повестки, в средство агитации и навязывания «нужных» ценностей. То, что он стал их петь — само по себе не так страшно. То есть страшно, конечно, до охуения, но мы совместно разрешили друг другу это делать. Потом он кинул меня на деньги. Потом поехал в большой тур, накинув на него название несуществующей группы, словно ничего не было. Стал устраивать пляски на политических мероприятиях. И, знаешь, большинство людей, они ведь считают, что то, что сейчас — та же самая группа. А группы никакой нет. Я так не хочу, — Глеб говорил довольно спокойно, но от Ри не ускользнуло то усилие, с которым он пытается держать себя в руках. — А как ты хочешь? — портал в ад не открылся, по крайней мере, ей так показалось. Приоткрылся разве что. — Вот смотри, у тебя хорошая красивая сумка, — Глеб уже повернулся назад, разглядывая женский аксессуар. — Очень дорогая? — Ну это Эрмес, поэтому да, вполне, — Рината не особо понимала, к чему он ведет, предпочла бы не понимать и дальше. — Представь, что я ее сейчас возьму, сначала просто поставлю себе на колени, потом начну там что-то перебирать, перекладывать, а в конце повешу себе на руку и уйду с ней. — Это очень кривая аналогия, ты можешь лучше, — Ри почему-то стало неприятно, она еле уговорила себя замолчать, потом вздохнула и продолжила: — Ты не имеешь к моей сумке никакого отношения, поэтому если бы ты ее забрал, это было бы воровством. А твой брат имеет отношение к тому, что вы делали вместе. И когда ты звонил мне в прошлом году, помнишь?.. — Помню, — Глеб перебил, даже слегка смутившись. — Я был бухой, почти всегда, извини за это, если что. — Ты говорил, что Вадим все спиздил и просто над тобой издевается, мстит тебе и делает назло. Ты вообще мне не раз и не два звонил, повторяя одно и то же, — Ри перехватила его взгляд. — Нет, ты знаешь, я всегда тебя послушаю, я не в качестве упрека… Я даже рада, что ты со мной поделился. И в какой-то момент мне показалось, что ты прав, но всегда есть и другая сторона. Откуда взялись в ней эти неуместные сейчас миротворческие позывы, она не понимала. Совершенно бесполезные слова: Глеб наверняка слышал это сотни раз. Это точно не могло ничем помочь. Конечно, она не считала, что Глеб врал, когда в красках рассказывал о том, как вел себя с ним брат. Он даже присылал ей скриншоты его сообщений: вот уж чего она точно не хотела видеть. Но тогда, за океаном, это было понятно и просто. Да, Вадим мудак. Да, он поступает отвратительно. А Глеб совсем этого не заслужил. Теперь что-то как будто изменилось. Может быть, слова о том, что она испытывает чувство благодарности, были правдой. Вадим действительно снова ей помог. Он поехал к Уле, поддержал ее, сделал все, что мог. Хотел отвезти Улю домой, а потом отвез их вместе. Он каким-то непонятным для Ринаты образом им сочувствовал, но в отличие от молчаливого сочувствия, на которое способен практически любой, он сделал намного больше… Снова стало противно от себя: их встречу она помнила, как в тумане, но хорошо понимала, что вместо благодарности пыталась его в чем-то обвинить, нагрубила и вроде бы даже сказала, что он хуёво выглядит. Молчание затянулось. Глеб смотрел в окно. — Я просто хотела сказать, что в мире очень мало однозначных вещей, и у того, что происходит, должно быть объяснение. — Хорошо, — Глеб снова повернулся к ней и сейчас выглядел серьезно, как будто разом избавился от хмеля. — Какое объяснение у подлости и у кидалова? — Всегда есть другая сторона, и если… — Нет другой стороны. В прошлом году Глеб действительно звонил часто. И всегда ночью. То есть в Москве в это время был день, но Глеб был уже пьян. Иногда она не понимала и половины слов, но чувствовала: он просто хочет сказать, а она просто может послушать. Некоторые рассказы повергали в ужас. Тот образ Вадима, который был у нее в голове, никак не вязался с тем, который предлагал ей Глеб. Но она слушала. Слушала и не могла себя убедить, что Глеб врет. Последний ее бойфренд, каким-то чудом продержавшийся аж полтора года, только морщился и говорил: «Как меня заебал твой русский друг, его счастье, что он далеко, иначе прибил бы». Но Рината молча вставала и уходила в гостиную или на террасу. Ни одного звонка Глеба она не проспала и не пропустила. Молчание неприятно звенело, навигатор показывал, что они почти приехали. — Я тебе звонил, потому что мне надо было поговорить с кем-то, кто в этом не участвовал, кто не сильно предвзят, — Глеб открыл окно и закурил. — И все, что я рассказал — правда. Я ничего не придумываю. И какие он мне сообщения писал, и как меня грязью поливал — все это правда. Когда он понял, что я не собираюсь снова в этом участвовать, он вообще с катушек слетел, довольно быстро слащавые уговоры сменились на хамство и помои. А если ты считаешь, что я не прав, то спроси у него сама, встреться с ним. Просто спроси у него, и ты сама все увидишь. Не знаю правда, где он, наверное, в очередном звездном туре развлекает непритязательную публику, которой похуй на все, лишь бы кто-то спел, — окурок улетел в окно, машина остановилась у ворот во двор. — Здесь он, в Москве. Я его уже видела. — Когда ты успела? — Глеб удивленно поднял бровь. — В больнице его встретила, — голос стал совсем механическим. — В больнице? — Да. В больнице у Ромы. Теперь Глеб совсем ничего не понимал, и Ринате пришлось коротко рассказать о том, что случилось. Тезисно и сухо. На большее сейчас не осталось сил. — Пиздец, я не знал… — выглядел он растерянно. — Везде об этой аварии пишут, но я и не думал, что Рома… Говорят в основном о Стерхове или как его там, о пострадавших вообще ничего не слышал, никогда бы не подумал… Сочувствую, Ри, надо было сразу сказать, а то я целый час тут со своей хуйней, — он положил свою руку поверх ее на руле, — Блять! — Это не хуйня, все нормально, — она погладила его по рукаву. — Просто я вряд ли могу сказать тебе что-то иное, чем… С близкими людьми нужно договариваться, не всегда это просто, иногда чудовищно непросто. Но ведь он твой родной брат, единственный, — Ри вдруг показалось, что она сейчас заплачет, потому что снова подумала о Роме, но сдержалась. — Я не знаю, что может быть важнее этого… — все же пришлось быстро смахнуть со щеки слезу. — Приехали. Давай поговорим в другой раз, я, наверное, надолго здесь. Приезжай в гости, как захочешь. Позвони только сначала. Глеб молча ее обнял, на секунду задержал взгляд на белом фарфоровом личике: — С Ромой все будет хорошо, держись. Я завтра позвоню. И извини за это. Если я чем-то могу помочь, ты только скажи, ладно? Домой она вернулась уже под утро, бесцельно нарезав множество кругов по району, и почти сразу уснула. Следующий день был занят тревожными мыслями и поездкой в больницу. Им с Улей никто не сказал ничего нового, выслушав речь главврача, Рината отвезла Улю домой: та ни в какую не согласилась поехать где-нибудь посидеть, погулять или просто остаться у Ри. «Я буду богу молиться, я не хочу никуда ехать». Рината удивляться не стала, взяла с нее обещание нормально поесть, высадила у подъезда, и Порш вылетел со двора, вздымая снег. С Улей ей было тяжело. Наверное, взаимно. Она уважала ее талант, безоговорочно его признавала, восхищалась трудолюбием и этой «правильностью». Правильностью, от которой тошнило. Рома никогда не говорил ей, что счастлив с ней: она соврала. Использовала ту сладкую ложь «во спасение» из желания поддержать. Но при этом Ри понимала: Уля сделала для брата то, что никто не мог. Не могла она сама. И Рината винила себя за те слова. Сейчас это казалось страшно неуместным, чудовищно некорректным и грубым, но после торжественной регистрации брака, когда Уля подошла к ней с бокалом минералки в белом изящном платье, которое, конечно, сшила сама, Ри сказала только: «Тебе будет очень сложно». Дальше были месяцы терапии, криво поставленные диагнозы, разные, порой взаимоисключающие, и попытки хоть как-то жить «своей жизнью». Брат был холоден. Брат больше не подпускал к себе близко. За те полгода, что они с Улей прожили в Калифорнии, виделся с сестрой он всего ничего. «У меня все хорошо». «Мы с Улей завтра поедем по делам». «Рад, что ты в норме, Ри. Люблю тебя». «Уле здесь плохо, мы вернемся в Москву, она перевелась на дистанционное обучение». «Мы будем приезжать в гости, не грусти». В гости они не приезжали. Точнее, они приезжали в Америку еще несколько раз, но не к ней. И в последний такой визит он позвонил только из аэропорта в ожидании обратного рейса в Москву: «Извини, не было времени совсем, увидимся потом, может, через пару месяцев прилетим снова». Когда Ринате исполнилось тридцать, он прислал огромный букет бордовых роз и очередной платиновый ключ. Бордовые розы она ненавидела, и он об этом хорошо знал. Большой мусорный бак на заднем дворе с готовностью принял такой шикарный дар. Ключ она повертела в руках и засунула на дальнюю полку. Были большие сомнения в том, что это вообще от Ромы. Возможно, Рома забыл. Хотелось просто оказаться дома, забраться под одеяло и свернуться там в клубок. Она быстро доехала, но у подъезда стоял черный тонированный Лексус. — Добрый вечер, — Стехин появился прямо у входа, преграждая ей путь. — Вы что, меня преследуете? — на скандалы у Ри не было сил, но ситуация раздражала. — Нет. Просто жду. Есть разговор, — сегодня он выглядел куда более собранным и спокойным. — Не интересно, — она попыталась обойти его, но тот не дал. — Посмотрите, пожалуйста. Я кое-что привез, — в руках была папка с бумагами. — Это медицинские документы по поводу вашего брата. — У меня они есть и так, — она мельком взглянула и отвернулась. — Не сомневаюсь, но я думаю, вы знаете не все. Роман не был пристегнут ремнем безопасности, это спасло ему жизнь, как ни странно; дверь он успел открыть за те секунды полета с моста. Лед был тонким, он получил ушибы внутренних органов, сильное переохлаждение, но даже не потерял сознание. Врачи приняли решение ввести его в искусственную кому… — Я это знаю, — Ри уже схватилась за ручку двери. — Убирайтесь отсюда. — Искусственная кома должна быть контролируемой, — Стехин не собирался останавливаться. — То есть при снижении дозировки лекарств, когда жизненные показатели приходят в норму, врачи мягко выводят больного из этого состояния. Он как бы просыпается. А ваш брат не проснулся. — Что? — рука застыла, отдернувшись от входной двери. — Они пытались его разбудить, два раза, и оба раза дали остановку сердца. У меня есть документы, я направил историю болезни вашего брата профессору Ясеневичу, доктору медицинских наук. Он считает, что решение о коме было неверным. Но вы понимаете, наверное, что у всех свои правила. В сороковой больнице никто никогда не скажет вам, что их врачи ошиблись. Профессор предложил собрать консилиум, чтобы принять верное решение. Это непросто. Не делается по щелчку пальцев или личному желанию. Занимает длительное время, но я готов способствовать. Я готов организовать консилиум из лучших врачей этого города в ближайшее время. Мы с вами не врачи, не имеем соответсвующего образования, Рината Романовна, поэтому верим всему, что говорят нам белые халаты. Но все ошибаются. Абсолютно все могут ошибаться. Я надеюсь, вы понимаете, что нахождение в коме, под серьезными препаратами, никого не делает сильнее и здоровее. И каждые сутки, когда ваш брат лежит как овощ, а дышит за него аппарат искусственный вентиляции легких, забирает у него эту самую жизнь. У меня есть реальная возможность помочь. Я хочу вам помочь. — Там не было никакой вентиляции легких, в тех документах, что мне дали… — Потому что сначала он дышал сам, а теперь — нет. Думаю, это достаточное доказательство того, что его состояние не то, что не меняется, оно стало только хуже. Рината стояла молча, не поднимая на него глаз. Об этом ей никто не говорил. Ни о каких остановках сердца. Ни о каких неверных решениях. — Откажетесь от моей помощи из гордости? Из желания сохранить независимость? — Стехин пристально разглядывал тонкий профиль и вьющиеся волосы, на которые бесшумно и красиво ложился снег. — Нет, — Рината помолчала. — Мне плевать на вас и вашу дочь. Мне ничего от вас не нужно. Мне нужно только, чтобы мой брат был жив. Потому что я его люблю, вам, наверное, сложно такое понять, — Рината подняла голову и теперь их глаза встретились. — Запишите мне свой номер, в ближайшие пару дней я все организую. Кстати, сегодня возбудили уголовное дело. Я понимаю, что у вас были опасения, что ничего подобного не случится. Но все будет по закону, уверяю вас.

***

Рината закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. В квартире было темно и тихо. Не снимая одежды, она быстро достала телефон и нажала на вызов. — Извини меня за всё, что я наговорила, я была не права, — говорила она быстро, как будто боялась передумать. — И была не в себе. Мне очень стыдно, и я не хочу, чтобы ты… — Все нормально, Ри, — Вадим вздохнул. — Как ты? Как Рома? — Без изменений, — почему-то рассказывать о том, что она узнала от Стехина, сейчас совсем не хотелось. Внутри все словно было перекручено в фарш, она знала, что стоит сейчас дать слабину, и конец: она снова впадет в истерику, нажрется своих таблеток и наделает кучу глупостей. — Где ты? Я вчера хотел заехать, но не смог, много дел, — Вадим как будто оправдывался, хотя оправдываться ему было не за что. — Дома. Приедешь? — Приеду. Рината постояла в коридоре еще несколько минут, уговаривая себя успокоиться. Не было ни малейшего представления, что делать дальше. Устроить в больнице скандал? Ничем не поможет, да и слова Стехина о врачебных ошибках писаны вилами по воде. Медицина — не физика, не математика. У разных врачей разные мнения, кто-то считает, что нужно лечить так, другой считает иначе. Рома жив. С Ромой все будет хорошо. Пусть будут еще врачи, пусть хоть кто-то поможет. Она была согласна на что угодно: если ради жизни брата надо общаться со Стехиным и делать вид, что он ей приятен, — она будет. Если надо что-то подписать, отказаться от претензий, например, на возмещение ущерба за дорогущую тачку, — они подпишут. Рома подпишет, когда придет в себя. Если надо будет сказать в суде, что Валерию Стехину они простили, любят и просят не наказывать, — ради бога. Между справедливым судом и братом Рината безусловно выберет брата. — Расскажи мне все. Я правда хочу послушать. Расскажи про Рому, как вы общались все это время… — сегодня Вадим не увидел в Ринате ничего странного: она была грустной, расстроенной, но вполне адекватной. Ничем не обдолбанной. Ему очень хотелось спросить, что вообще это было, но он разумно посчитал, что пока не надо. — Не знаю, с чего начать, — Ри села рядом с ним, закончив с завариванием чая. — Спасибо, что приехал. Еще раз извини за всё это… А Рома… Он сильно отдалился. Пока он лежал в клинике, первое время нельзя было пользоваться телефоном. Точнее, телефон можно было брать на час в день, чтобы связаться с близкими, но от этого можно было добровольно отказаться. Он позвонил мне, попросил, чтобы я не обижалась, но ему хочется побыть в полной изоляции. Потом позвонил снова, рассказывал о лечении, мы о чем-то говорили, но… — она замолчала, как будто пытаясь справиться с собой. — Что но? — В основном, мне рассказывала Уля. Она ездила к нему по выходным. — Ри, скажи… — Вадим смотрел внимательно, стараясь ничего не упустить. — То, что ты испытываешь к Уле, это… — Нет. Это не ревность. В каком-то смысле я очень рада, потому что… Уля, она очень хорошая. — И твой брат как будто под присмотром. — Не надо… — весь спектр эмоций отразился на красивом лице, она даже не пыталась ничего скрыть. — Я просто хочу понять. Извини, — ему казалось, что понимать тут особо нечего, все было ясно. — Они приехали через полтора года в Америку, там же поженились. Уля пошла учиться. Прожили они там примерно полгода, но мы почти не виделись… И я снова радовалась, что у Ромы своя жизнь. Точнее, пыталась радоваться. Знаешь, мой психотерапевт говорит, что это нормально, что ты идешь часть пути с одними людьми, часть — с другими. Он говорит не так, более заумно, но смысл в том, что нельзя ожидать, что кто-то будет с тобой всегда. И это касается всего. Жены, которую сегодня ты считаешь единственной любовью, а потом разводишься и женишься на другой. Родителей, которые умирают и оставляют тебя жить дальше. Детей, которые вырастают и покидают дом. Партнеров по бизнесу. Друзей. Всех. Мы с братом последние двенадцать лет до моего отъезда всегда были вместе, не расставались дольше нескольких дней. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе ездили в отпуск, какие-то периоды вместе жили, в одной квартире, в одном доме. Он всегда был со мной. А потом я осталась без него и очень старалась убедить себя, что это к лучшему. Он бросил пить, женился, было видно, что по любви. Что его жизнь наладилась и обрела смысл. Что он чем-то увлечен. — И все-таки, Ри. Что не так с Улей? Ну, по-твоему. Это чувствуется ведь. — В Уле нет червоточины. Она совершенно не такая, какие нравились Роме. Пожалуйста, только не говори мне о том, что ебут одних, а женятся на других. Я не об этом. — Ну вообще это правда. А о чем? — Это очень хуевая правда, если для тебя это правда, я могу только посочувствовать. О том, что сложно победить свою природу. Роме всегда хотелось чего-то не такого, он встречался с женщинами, которые одним взглядом могли положить на лопатки. Да, ужасно порочными и эмоциональными, но только с такими, наверное, ему было по-настоящему интересно. Я рассказывала тебе про Нину, она вообще выглядела так, как будто вокруг нее сейчас все загорится. В переносном смысле, в общем очень яркая, импульсивная. Бля, я уже по лицу твоему вижу, что ты хочешь сказать, — Ри улыбнулась, наверное, впервые за вечер. — Да, люди взрослеют, они понимают, что внешность — не главное, к тому же Уля весьма красивая; понимают, что эмоциональные качели — не то, с чем стоит жить всю жизнь. А еще понимают, что пора остепениться, завести огород и солить огурцы. Но я почему-то не верю… — Не веришь, что Рома женился по любви? Ты же сама сказала… — Не верю, что он изменился, Вадим. И это не противоречит тому, что он может любить Улю. Утопающий до безумия любит свой спасательный круг. Потому что понимает: без него он бы уже отправился на корм рыбам. Уля мне рассказала, что он от нее ушел после Нового года, кстати. — Ушел? Почему? — Вадим искренне удивился. — Она не знает. Сказал, надо побыть одному. — Такое тоже бывает… — Конечно, бывает. Чего только не бывает! — Ри усмехнулась как-то зло. — Охуеть можно от этого! Люди просто так уходят от тех, кого любят, не считают нужным даже поговорить. Вот как бывает! Не пытаются сохранить то, что имеют, и занимаются хуйней вместо того, чтобы хотя бы попытаться друг друга понять. Понимать — сложно. Я сама нихуя не понимаю, честно. Но пока ты пытаешься, не все потеряно. Пока еще можно поговорить, не все потеряно, потому что в любой момент может случиться так, что и поговорить будет нельзя… В один момент все закончится, и ты будешь думать: «Как глупо, как нелепо», а ничего изменить уже будет нельзя. Точка невозврата поставлена, и живи с этим дальше, как хочешь, — она так на него смотрела своими печальными глазами, что стало не по себе. — Ри, Рома придет в себя. Все будет нормально, — он потянулся и легонько ее обнял, погладив по волосам. — Придет. Я верю, что он меня не бросит. Но вообще я говорю не только о Роме. — А о ком? — Вадим отлично сделал вид, что ничего не понял, и Ри отступила. — Ни о ком. Извини. Эмоции. Ты знаешь, что он продал Рингс? — Не знаю. Я как-то был там недалеко, видел другую вывеску… — Год назад. Когда я об этом узнала, у меня случился настоящий истерический психоз. А ведь я сама ему отдала все документы и сказала делать, что он хочет. И он сделал то, что хотел. Вложил деньги в новый бизнес, в Улю, платья, магазины. Продал здание и землю в центре, а не саму студию как бы. То есть часть оборудования и людей переехали в другое место, это сейчас работает за счет аренды, раз в десять меньше масштабом. Остальное тоже продано. Он знал, что это для меня значит. Короче… Я просто себя в очередной раз обманула, посчитав, что так будет правильно. Что это его, и он сам решает. Он решил. У меня не должно быть к нему никаких претензий! — Но они есть. — Он знал, что для меня это значит. А теперь этого нет, нихуя нет! Как будто… — Ри запнулась, по щекам уже катились слезы. — Как будто нас… — Ничего больше не связывает, — с готовностью помог Вадим. — У меня есть охуенный двадцатипятилетний Лафройг, думаю, настало его время, — Ри быстро вытерла лицо и встала. — У тебя есть какие-нибудь дела? — Есть, но они подождут. — Отлично. Тогда хотя бы на сегодня предлагаю закончить с траурным нытьем и заняться действительно важными делами. — Ты что, это из Америки привезла? — Вадим разглядывал красивую бутылку. — Да, мои вещи Кейт собирала, я только сегодня увидела, когда наконец попыталась их разобрать. Наверное, решила, что мне пригодится, ну мне и пригодилось. Хочешь мне что-нибудь рассказать? Вадим молчал. Рината не спеша достала откуда-то из коробки стаканы, сполоснула их под краном и поставила перед ним. — Хочу. Очень хочу. Но не сейчас, ладно? Ты же сказала, что на сегодня хватит траурного нытья, — Вадим отчетливо понял, что сейчас просто не вывезет подобного разговора. — Я бы не сказала, что ты нытик, совершенно нет. Уж кто-кто… — Не нытик, но, боюсь, мой рассказ будет очень на это похож. Давай отложим. — Давай, — Ри и сама понимала, что, наверное, не время. — Могу тогда рассказать еще веселых историй минувших лет, если ты не устал. — А вот это я с удовольствием, — Вадим выдохнул с заметным облегчением. Слушать Ринату было приятно. Приятно и интересно, как и всегда. В какой-то момент он поймал себя на абсолютном спокойствии, как будто ничего вокруг не существует, кроме этого голоса, этой улыбки и этих тонких пальцев, держащих толстый стеклянный стакан. Через полчаса они оба уже сидели на полу, там же стояла и бутылка. Ри откинула голову на диван, передвинула пепельницу. — Кейт настояла, что мне нужно обратиться в клинику расстройств, ей кто-то посоветовал. Если вдуматься, то «клиника расстройств» — потрясающее название. Расстройств там и правда было достаточно, например, нельзя было курить, иметь сигареты, и каждый день тщательно проверяли все номера. Когда мы вернулись, Кейт по-быстрому меня туда определила, я и не сопротивлялась, мне это тоже показалось сначала нормальной идеей. Ну а что, за городом, чисто, красиво, выглядит совсем не как больница, скорее, как пятизвездочный отель, — Ри поморщилась, отхлебнув из своего стакана, сигарета перекочевала в пальцы Вадима. — Приехала я туда трезвой и без какой-либо ощутимой тяги к алкоголю, но уже через пару дней бухать захотела неимоверно, — она рассмеялась и подставила руку под щеку, опираясь локтем о диван. — Какой же там был ебучий цирк… Короче, каждый день с утра, после того, как все сожрут свои таблетки, надо было собираться на групповую терапию. Мне, кстати, ни одной таблетки так и не дали, что весьма обидно. Были такие плетеные кресла, их ставили по кругу в саду, и люди разной степени психической нормы могли поделиться, чем посчитают нужным. Можно было рассказать, сколько раз за ночь ты блевал, или как в детстве получил какую-то психотравму, из-за которой твоя жизнь скатилась в пизду. Я это все слушала и находилась в перманентном ахуе. Группа мне досталась по зависимостям, в основном из наркоманов. Вообще там большой спектр услуг, они лечат различные психические и психологические расстройства, не только зависимости, но меня сунули туда, потому что я сказала между всем прочим, что люблю выпить. Потом мне стало казаться, что все это выглядит, скорее, наоборот: как пропаганда наркотиков, а не как терапия против их употребления, потому что истории в основном были веселые и интересные. Задорные. В общем через несколько дней я сказала Кейт, что не хочу там оставаться. Только не подумай, что это было какое-то принудительное лечение: уйти можно было хоть когда, просто деньги не вернут. К счастью, Кейт надо было срочно записать несколько фонограмм, и она, послушав мои рассказы, согласилась, что толку от моего там нахождения мало. — А плюсы какие-то были? — Вадим смотрел на нее с интересом. — Там я познакомилась с интересным мужчиной, он был каскадером, снимался в куче голливудских фильмов и даже в одном из фильмов о Джеймсе Бонде. У него была зависимость от сильных обезболивающих и очень интересная жизнь, но на тот момент он был в клинике уже десять месяцев, и у него откуда-то были сигареты. Так что можно сказать, что я продалась за сигареты, — Ри снова улыбнулась, и Вадим улыбнулся в ответ. — Но из этого ничего не вышло, мы виделись несколько раз после того, как он вышел оттуда, но я быстро поняла, что… В общем, что это не моя история совершенно. — А почему? — Вадим не мог упустить возможности послушать истории о личной жизни, которыми она делиться не любила, как он помнил. — Потому что он хотел другой жизни. Ну знаешь, жениться, детей, большой дом с детской площадкой, выходные с родственниками, барбекю, бассейн с надувным мячом, собаки, которых я до сих пор боюсь, семейные ужины с рассказами, как прошел день, значки за трезвость, типа «я не обжираюсь колесами уже тыщу пятьсот тридцать два дня». Он мне очень нравился, и как человек, и как мужчина, но я решила, что не стоит даже связываться, когда сразу ясно, что наши цели не совпадают. Не хотелось обманывать себя в духе «можно попробовать, может, я изменюсь». Я знаю, что не изменюсь, вот и всё, — она какое-то время молчала, откинув голову назад на диванную подушку. — Ну тут не поспоришь, Ри, — Вадим извлек из ее руки стакан и поставил его рядом на пол. — А дальше что было? — Первый год я жила вполне нормально, даже хорошо. Наверное, на эмоциях от того, что что-то в жизни изменилось, я смогла принять это решение уехать, оставить Рому. Мне казалось, что эта созависимость осталась в прошлом. Было много интересной работы, я снова была с Кейт и никто не тянул меня на дно. За Рому я переживала, конечно, но как-то получилось переключиться на другое. На себя. Я не бухала, пять раз в неделю ходила в спортзал и бассейн, продолжала заниматься делами Кейт. В общем я все три года ходила в спортзал и доводила там себя до полуобморочного состояния. Хоть какая-то польза, теперь я могу подняться на седьмой этаж пешком и не умереть, — она улыбалась. — Ну и выгляжу получше, все, что должно быть больше, стало больше, а что меньше — меньше. Это Вадим заметил и без нее и весь вечер отчаянно пытался туда не смотреть. Рината и раньше была очень женственной и ничуть не плоской, но сейчас виднелась основательная работа над собой. «Боже, какая жопа, какие ноги», — от этой мысли Вадим спастись так и не смог, когда она открыла ему сегодня дверь в обтягивающих светлых лосинах и свободной футболке. Одежда была обычной, простой, домашней, но на Ринате все выглядело так, что можно хоть на бал. — Да и вообще было много всяких историй, но это уже, наверное, в другой раз, — она пожала изящными плечиками и вытянула ноги перед собой, сидеть на полу было все же неудобно, а потом продвинулась к нему и положила голову на плечо. Рината снова была слишком близко. С ней можно было говорить, на нее можно было смотреть. Ее можно было даже потрогать, в чем Вадим не стал себе отказывать, перекинув руку через ее плечо и притянув еще ближе. — Я очень рад, что ты здесь, — наверное, алкоголь неплохо толкал на сентиментальности. — По дерьмовому поводу, жаль, но знала бы ты, как я рад, что с тобой все хорошо. — У тебя странные представления о «хорошо», — Ри уткнулась носом куда-то ему в шею. — Но в целом… — Знаешь, я увидел в новостях твою машину. Номер твоей машины на этом мерседесе, я его помню. — И что? Мою машину Рома продал, номера естественно оставил себе. Мерседес он купил Уле. Подарил на Новый год. Но она боится ездить, и видимо Рома ездил на нем сам. Не знаю. Она приехала ко мне на Порше, помяла забор возле клумбы, заехала на газон, меня сосед чуть не проклял за такую парковку, прибежал и ломился в двери, крича, что я охуела. Ей правда лучше еще поучиться… Подожди… — Ри вдруг замолчала. — Ты увидел мои номера на той машине и подумал… — Это глупо, я знаю. Я поэтому и поехал в больницу… — Чтобы не пропустить мои похороны? — Ри сначала смотрела на него с удивлением, а потом рассмеялась. — Ну нет, не так быстро. На душе было легко. Он тоже смеялся. И, наверное, этот общий пьяный смех был тем, что действительно спасало от беспросветной темноты, пусть и ненадолго.