The Rings

Рината проснулась, когда на улице было уже светло. От себя было тошно. На столике так и осталась стоять недопитая бутылка шампанского. Вадим спал. Она взяла бутылку и опрокинула ее над раковиной в ванной. Из зеркала смотрело бледное уставшее лицо. «Так и наступаю на одни и те же грабли. Жизнь начинает катиться в пропасть, Рината начинает пить, надеясь, что вот-вот, вот сейчас точно станет легче, ведь рецепт счастья прост: повысить градус, понизив уровень восприятия реальности. А потом начинаешь спать в одежде, не умывшись, — она снова уставилась в зеркало, разглядывая полоску на щеке от подушки и непослушные неуложенные волосы, — С посторонним человеком, предварительно вывалив на него охапку пьяных откровений». Пустая бутылка отправилась в мусорное ведро. «Посторонний человек» спокойно спал, уткнувшись лицом в подушку. Она подошла и осторожно поправила длинные темные волосы, убирая их с лица. Рука на секунду задержалась, но она быстро убрала ее, сжав в кулак тонкие пальцы у своей груди. Отчего-то подумалось о том самом дне после дня рождения. Когда он застал ее в Рингс после ссоры с братом, позвал куда-то поехать, а когда она спустилась, он уже самозабвенно лапал Дженни на кухне. Она пожелала им хорошего вечера и, наверное, вечер правда был хорошим. Мысль была странная, и она поспешила ее отогнать. Через полчаса чистая Рината в чистой одежде уже пила кофе в лобби отеля и договаривалась об аренде автомобиля. Телефон показывал множество пропущенных вызовов. Рома позвонил шестнадцать раз. Еще четыре — Глеб. И три — Кейт. Сообщения тоже не отставали. «Ри, я знаю, ты злишься, но возьми трубку, поговори со мной, пожалуйста!» «Я Кейт на концерт Глеба отвез и там ее оставил, а она до сих пор не вернулась! И не отвечает. Позвони ей ты!» «Ри, что вы делаете? Вы дома уже?» Она равнодушно отпила горячий черный кофе и поставила маленькую чашку на кофейный стеклянный столик. «Мне брат твой вот кого привез». Следом было фото. Кейт в розовой шубе и немыслимо высоких сапогах на немыслимо высоких каблуках позировала на фоне собора Василия Блаженного. В руках у нее внезапно было мороженое в вафельном стаканчике. «у тебя все нормально? Мы, короче, поедем в область, там концерты, не теряй. Позвони, как сможешь» «Honey, let me know when you get back to Moscow, I'll go about my business for now. It's better than sitting with your fucking brother» Следом шло селфи с Глебом, они оба улыбались и выглядели не самыми трезвыми. Ри отложила телефон. «Как предсказуемо, Рома, как предсказуемо…» «Ok, have fun» «Привет, Глеб, у меня все нормально. Надеюсь, у тебя тоже. Не обижай Кейт :)» Роме отвечать она не стала. — Ты почему меня не разбудила? — она даже не заметила, как рядом возник Вадим, — Я тебя потерял… — выглядел он даже слегка растерянно, волосы были влажными, а одежда — другой. — Думал, я уже от тебя сбежала? — она улыбалась, — Просто не хотела будить, мы не торопимся же… Скоро машина приедет. Правда, оказалось, что здесь с этим все сложно, но удалось договориться, выбрать из того, что было, так сказать. — И что было? — Увидишь. Кофе будешь? — она, не дожидаясь ответа, встала и подошла к барной стойке, ему оставалось только последовать за ней. Волосы были аккуратно уложены и убраны за уши. Светлый кашемировый костюм, все та же ровная осанка и высоко поднятая голова. Она снова была здесь красивее всех, хотя он вряд ли мог бы сказать, кто вообще там еще был. — — Серьезно? — Вадим присвистнул, обходя изумрудный бок ВАЗ-2114, — Четырка на палке? — Ага, нравится? Да не переживай, я умею такую водить, — Ри уже открыла багажник и показала ему взглядом на чемоданы, — Домчим без проблем. — Да я тоже умею… Просто… Ну блин, удивительно, конечно… — он легко закинул пару небольших чемоданов назад. — А что именно удивительно? Например, с Кейт мы ездили только на Роллс Ройсах и Майбахах, но тут не Америка, да и вообще… Просто посмотри вокруг. А в машине в это время года главное — шипованная резина. У них еще было какое-то корыто, вроде Рено, но на липучке. Но это намного круче, чем Рено, — Рината уже сидела за рулем, — Вообще маршрутка ходит и электричка, если хочешь… Вадим все же преодолел свой когнитивный диссонанс и занял переднее пассажирское место. — Удобненько, да? Комплектация люкс — навесной пластиковый подстаканник! — к дефлектору действительно было прикреплено что-то похожее на подстаканник. Он не успел даже ответить, потому что чудо российского автопрома уже сорвалось с места и дало угла так, что он еле удержался. — Ремешок забыл пристегнуть, пристегни, пожалуйста, — она нажала на кнопку магнитолы, и салон заполнился какой-то негромкой попсой. — Я уже сказал, что впечатлен? — он пристегнул ремень и смотрел на своего водителя с нескрываемым интересом, особенно на тонкие пальцы, ловко переключающие скорости, — Это брат тебя научил? — Ага, когда мне четырнадцать было. Мы у нас за городом на такой гоняли на полигоне. Ну это заброшенный полигон химзавода. Надо было только дождаться, когда первые заморозки начнутся, желательно, чтобы весь день дождь шел, а ночью резко упала температура. У Пашиных родителей была четырка, только белая. Он снова внимательно посмотрел на нее, но не увидел ни грусти, ни меланхолии. — Мммм… Полигон химзавода… — Вадим перевел глаза на лобовое стекло, о которое стучали редкие крупные капли, с утра температура почему-то была плюсовой, — Я погоду смотрел когда позавчера, тут минус пятнадцать было, а сейчас что? — Сейчас оттепель перед долгой зимой, — Ри не отрывалась от дороги, — Ну здесь так часто бывает. Сегодня может быть плюс десять, а завтра — минус двадцать пять. Хотя вру, так с середины ноября обычно может, пока рано. А в январе так и в тридцать пять градусов разница за сутки — не вопрос. Короче, метеозависимым тут делать нечего, — она улыбалась, и от этой улыбки было тепло, — Резко-континентальный непредсказуемый климат, только хардкор. — А ехать долго? — он прошелся взглядом по точеной линии скул и подбородка, в правом ухе блестели два гвоздика, — И, знаешь, еще вчера ты вообще сказала, что не сможешь поехать никуда… — Ехать недолго, но на трассе ремонт, поедем в объезд, будет подольше. Это мне в отеле сказали, точнее, я услышала разговор и спросила. — Какой разговор? — Ну что дороги роют, как обычно, когда уже снег десять раз шел и даже лежал. Правда, снова растаял. Теперь просто в лужи укладывают асфальт. В общем минут за сорок доедем, — Ри ловко переключила скорость на пятую, машина пролетела мимо указателя с зачеркнутым названием города, — На заправку только надо, тут нет культуры сдавать в аренду тачку с полным баком. Вадим глянул на приборную панель, стрелка практически поравнялась с красной нижней отметкой. — Карту надо смотреть? Или ты и так знаешь, как ехать? — ответ он уже знал, но все равно хотелось хоть о чем-то говорить, — На заправке можно кофе еще взять. — Знаю. Дороги по сути только две, одна перекрыта частично, поэтому выбираем вторую. Да и заблудиться сложно: ехать все время прямо, да и все, вон что-то похожее на заправку, — рычаг КПП снова вернулся к четверке, следом к тройке, по правой стороне виднелось большое синее табло со всеми видами бензина. — Резко слишком дергаешь, — Вадим протянул свою руку, положил ее сверху на бледные пальчики и сжал их вместе с набалдашником рычага, — Сцепление давай, — скорость плавно сдвинулась на вторую, по собственным пальцам снова пополз щекочущий холодок, поднимающийся выше, скрывающийся под манжетой рукава, Ри на него не смотрела, продолжая вглядываться в дорогу, усталые дворники мерно поскрыпывали, он провел пальцами по ее руке и снова твердо сжал ее выступающие костяшки, — Поворотник будешь включать? Уже можно, — пальцы снова погладили сверху, — И первую так же аккуратно. Сцепление. Машина дернулась и заглохла. Следом тут же послышался протяжный звук клаксона, и мимо пролетело авто, брызгая из-под колес грязью и водой. — Давай ты не будешь так делать? — на Вадима она не смотрела, руку его сбросила со своей, в замке снова повернулся ключ, — Иначе мы не доедем никуда. — Ты просто бросила сцепление, — он пожал плечами, продолжая про себя думать только о том, как ему понравилось то, что он увидел, — Извини. Я не буду. — Сейчас нам в жопу кто-нибудь въедет, вот будет весело, — машина завелась, плавно оказалась на территории заправки, останавливаясь у колонки, Ри вышла, — Если ты такой умный, можешь сам вести. Вадим только вздохнул. — Неприметная темная пятиэтажка располагалась вдали от дороги. Наверное, летом здесь было очень зелено, но сейчас почти все листья облетели, а те, что еще как-то держались на своих местах, были редкими, серыми и жухлыми. Дождь прекратился. Теперь все стало просто бесцветным. Тяжелое низкое небо проплывало над головой. Машина остановилась чуть поодаль подъездов. — Куда лучше подъехать? — Вадим повернулся к ней, за всю дорогу она не сказала больше ни слова, только название улицы и номер дома, задумчиво глядя в свое пассажирское окно. — Да здесь нормально. Дойду как-нибудь. — Хорошо, дойдем как-нибудь, — он заглушил двигатель и вынул ключ из замка зажигания. Теперь она смотрела на него с какой-то совсем отчаянной грустью. — Ты не пойдешь, посиди здесь, — она уже взялась за ручку, но Вадим проделал то же самое быстрее, вышел и открыл ей дверь. — Я с тобой пойду. Если ты пойдешь туда одна, будет намного хуже, просто поверь. Узнаёшь? Это тоже твои слова, — он протянул ей руку, — Свет горит в окнах? Дома они? — Окна на другую сторону выходят… — руку она не взяла, но вышла; дверь захлопнулась. Несмотря на то, что был день, пасмурная мрачная погода заставляла зажигать свет. Несколько окон светились тусклым желтым. На некогда свои окна она не поднимала глаз. Она выглядела здесь совсем чужой — в этом светлом пальтишке, таком же светлом костюмчике. С этими огромными синими глазами, которые теперь до краев наполнились тоской. С этими вьющимися на концах волосами, которые первый же порыв ветра растрепал и бросил ей в лицо. Все вокруг казалось слишком громоздким, слишком тяжелым, слишком грязным и серым. Слишком провинциальным. Насквозь прошитым унынием и невидимой скорбью. Еще один порыв ветра ударил теперь уже в спину, во дворе заскрипели старые качели, и она вздрогнула. — Я не могу, я не пойду, — она хотела развернуться обратно к машине, но он только осторожно взял ее за локоть. — Я с тобой пойду. С тобой, Ри, мы пойдем вместе. Куда идти, какой подъезд? Она молчала, глядя куда-то поверх его плеча. — Может, их нет дома… — Если нет, то мы подождем, — он перебил и не давая ничего больше сказать, взял за руку и повел за собой. — Мария Петровна буквально остолбенела. Несколько секунд она стояла молча, выглядывая из приоткрытой двери, а потом всплеснула руками. — Господи! Господи! Дверь тут же открылась полностью. — Ринаточка! Господи! Ты почему не позвонила?! Еще через секунду аккуратно одетая пожилая женщина обняла ее за шею, не в силах скрыть слезы, которые покатились из выцветших линяло-голубых глаз. — Как же это… Я же не знала… — она растерянно огляделась по сторонам, — Заходи скорее, заходите, — она перевела взгляд на Вадима, — Что же вы стоите? Они очутились в небольшой прихожей с полосатыми бежевыми обоями. — А я тесто на пироги поставила! Как чувствовала, — она наконец улыбнулась и вытерла щеки, — Знала, знала, что приедешь. Вы когда в Россию вернулись, дед разворчался, что приехали, мол, а сюда не суются, но я ему сразу сказала: приедут, как время придет! Всему время свое! Какая же ты красавица, совсем не изменилась, — она снова обняла Ринату, — Пришло твое время, значит? А Ромка?.. — она снова взглянула на Вадима, — Раздевайтесь, не стойте, я все повешу, давайте! — Здравствуйте, Мария Петровна, — голос Ри звучал как-то слишком глухо, — Я без Ромы. Это Вадим, — она расстегнула пальто, — Я сама. Мы сами повесим. — Ну и бог с ним, с Ромой. Ну и ладно, — она продолжала суетиться вокруг. — А Иван Петрович где? — она прислонилась спиной к стене, голос по-прежнему ничего не выражал. — Да с Сергеичем в гараже, где ж ему еще быть, вернется скоро! Руки мойте, чай будем пить, а там и пироги! Вы как приехали сюда? Из Москвы прямо? На самолете? Устали с дороги наверняка? Голодные? Погода-то вон какая стоит, тьма-тьмущая, все снег не ляжет никак, чернотроп один, последняя радость телевизор смотреть, ну вы, наверное, и не смотрите? Молодежь сейчас вся в интернете, — она продолжала засыпать их вопросами, не дожидаясь ответов. Уже на маленькой светлой кухне с голубым абажуром под потолком Вадим наконец рассмотрел ее: невысокая, сухая, с темными короткими волосами, основательно тронутыми сединой, но все еще не побелевшими до конца, одетая в цветное аккуратное домашнее платье, лет семьдесят на вид, может, чуть больше… Перед ними уже дымились белые кружки в красный горох с крепким черным чаем. — Молоко будете? — она посмотрела на Вадима, — Рината молоко не переносит, ну вы знаете, наверное. Теперь Вадим, конечно, знал. Так сказал тогда Глеб. — Спасибо, — чай в кружке из черного превратился в светло-коричневый. Мария Петровна продолжала суетиться, на столе появилось печенье, пряники и конфеты «Коровка». Ри задумчиво прокрутила одну в руках. — Сто лет их не видела… Даже забыла, что они есть… — Ну это в америках ваших нет, может, а у нас были и есть, — женщина улыбнулась и присела рядом, протянув морщинистые руки к Ри, а потом тяжело вздохнула, — Знала, что приедешь, а глазам своим все равно не верю. Вадим задумчиво жевал шоколадное печенье, решив, что сейчас нет никакой необходимости вмешиваться. Впрочем то, как выглядела Рината, все равно начинало вызывать опасения. Если в его представлении все это должно было способствовать разблокировке эмоций, то эффект был явно обратным. Мария Петровна еще долго что-то говорила, рассказывала о своей жизни, сначала Вадим даже не вслушивался, разглядывая только бледное фарфоровое личико, которое можно было назвать каменным. «Ты когда позвонила впервые, через четыре года, у меня гора с плеч упала! Живая, здоровая! К нам тогда тоже приходили, и из опеки, и из милиции. Спрашивали точный адрес Ромки в Москве, телефон, в квартире у вас что-то искали даже. Но я верить не переставала, да и дед мой хоть и кудахчет иногда похлеще кур в стайке, тоже знал, что не пропадете вдвоем. Что Рома тебя забрал, что позаботится о тебе, не бросит. Хотя разное тут говорили, злые языки, они везде есть. А оказалось вон оно как! Нашлась в Америке, где она, эта Америка… Жалко, что звонила редко, но я все понимаю», — женщина снова вздохнула, — «Ну раз приехала, то не уедешь теперь? То есть уедешь, конечно, но не завтра же?». Рината молчала, отвечать пришлось Вадиму. — Нет, завтра мы не уедем, это точно, вы ключ нам дадите? Мы бы пошли, не мешали… — Да бог с тобой, разве вы мешаете? А ключ конечно… — она растерянно посмотрела на продолжавшую смотреть в одну точку Ри, — Только не отпущу никуда так сразу, будет еще у вас время, а сейчас я пирогами займусь. Как жили хоть там? А то по телефону всегда «все нормально», а разве ж бывает так, чтобы всегда нормально? — теперь она смотрела на Вадима, как будто обращалась к нему. — Я не знаю, я не жил с Ринатой в Америке, может, она сама расскажет. Еще какое-то время звенела тишина. — Давайте я помогу вам, — Вадим удивленно посмотрел на внезапно прервавшую свое молчание Ри, — Я помню, как пироги косичкой слеплять красивой, вы меня научили… Только кофту сниму теплую, жарко… — она положила на стол конфету, которую так и крутила в руке все это время, но не открыла, — Приду сейчас, — она встала и медленно вышла в коридор. — Один момент, — Вадим тоже встал, — Мы сейчас. В ванной шумела вода, он дернул за ручку двери. Ри стояла, оперевшись ладонями о край раковины и смотрела на свое отражение в зеркале. — Слушай… — он не знал, что сказать, внезапно запоздало пришла мысль, что все могло не то, что сделать лучше, а стократно усугубить, — Ри… — Все нормально, — она зачерпнула в ладони холодную воду и умыла лицо, — Все нормально. — Если хочешь, давай уедем… — Не хочу, — она потянула за замок на своей бледно-голубой кашемировой кофте, — Пироги будем делать, чай пить, вот это все… — кофта была снята, под ней оказалась только тоненькая белая майка, — Ты пироги любишь? Она хотела протиснуться мимо и выйти, но он не дал, обеими руками взявшись за ее плечи. — Я же вижу… Давай я попрошу ее отдать ключ сейчас… — Не надо, Мария Петровна нам все детство за бабушку была. Сидела со мной, когда родители работали. Потом из школы забирала в начальных классах… Там через пустырь идти надо было, на нем собаки, я собак очень боюсь бродячих, до сих пор. Я тогда из-за собак и опоздала на экзамен в музыкалку, когда ключ… Когда первый раз дверь открылась… — она смотрела куда-то ему в шею, — А потом я ей даже не звонила, деньги отправляла, как будто за деньги… Как будто за деньги можно все купить. Я такая же, как Кейт, Кейт тоже любит все покупать. Вадиму было сложно следить за ходом мысли, потому что все это было из разных опер. — Какие собаки? Какая дверь открылась? Я просто переживаю за тебя, если тебе настолько здесь плохо… — Мне не плохо, — она погладила его руку, — Это нормально. Следующий час он еще больше охуевал от того, как Ри слепляет края пирожков. Косички были и правда шикарные. Можно сказать, высокохудожественные. Ему делать ничего не доверили. «Не мужское это дело» — сказала Мария Петровна, — «У мужиков пальцы грубые, такими только гвозди забивать, а тесто, оно грубости не любит». Ри иронично на него посмотрела, но ничего не сказала, и сам он в общем решил ничего не говорить. «Боже, какие Майбахи, какие Роллс Ройсы, какие миллионные контракты со звездами… Рингс, закрытые вечеринки, дизайнерские платья, ключи с черными бриллиантами…» Он так и продолжал смотреть на нее — на маленькой кухне советской хрущевки, в муке, которая почему-то оказалась даже на выпирающей ключице, на желтоватый свет лампы абажура, отражающийся от лица, на убранные в простой хвост на затылке волосы, на пальчики, ловко сцепляющие тесто в фигурный узор. «Какой-то, блять, сюр. Полнейший». Но ему нравилось. Здесь было куда приятнее, чем в безжизненных номерах гостиниц, чем на вечеринке Леды, и уж тем более, чем в местах типа «Красной обезьяны». Еще он был с ней в Рингс, а больше, наверное, нигде… — А листики? — Ри вытерла лоб тыльной стороной ладони, — Листики будут? — Конечно, — Мария Петровна улыбнулась, — Вырезай. Из теста на свет действительно появились листья и цветочки, служившие украшением. — Мария Петровна вышла, а когда вернулась, в руках у нее была связка из двух простеньких ключей: одного покороче, второго — подлиннее, — висели они на колечке с пластиковым брелоком в виде футбольного мяча. Она положила ключи перед ней на стол. — Ты не пугайся только, я там, как могла, все по коробкам собрала, чтобы не пылилось. То, что на видных местах было открытых. Все-таки столько лет никто не жил. А пыль, она беспощадная. Ну и мебель мы с дедом тоже, как смогли, накрыли. Тоже от пыли. Я пылесосить регулярно хожу, и тряпкой мокрой прохожусь, проветриваю. Электричество отключено, в подъезде щиток. Вода перекрыта. Мы сначала ждали, что со дня на день новые хозяева заявятся, квартира-то не нужна вам… А потом подумалось, что вряд ли. Что пока сами хоть раз не приедете еще, продавать не будете. — Спасибо, — Рината перебила, — Спасибо, что следили, что не забывали… — Мне не сложно, — Мария Петровна подвинула свой стул ближе к столу, — Сначала беспокойно, конечно, было, шастали тут все эти из милиции, а потом улеглось. Вот мы с дедом коробки из гаража достали, вещи сложили… — Я же говорила, что можете себе все забрать. Все, что нужно, — Ри снова смотрела куда-то в стену, — Или отдать кому-то, я просто не знаю, что делают с вещами в таких… Таких случаях. Мария Петровна встала и открыла духовку, и без того сводящий с ума аромат выпечки ворвался в кухню с утроенной силой. — Вещами хозяева распоряжаться должны. Там ваше все с братом. А нам не надо. Я картину забрала себе, которую Рита нарисовала, помнишь, вазу с голубыми цветами? Мне достаточно. Да и вы нам столько денег каждый месяц присылаете, а куда нам деньги сейчас? Телевизор новый большой купили, видела бы ты, как дед его любит, на диване развалится, футбол все смотрит, — Мария Петровна не могла скрыть улыбки, — Машину вон свою ремонтирует бесконечно, но ты сама понимаешь, на эти деньги уже можно было три машины новые купить, тут ведь дело в процессе, а не результате, — она снова улыбалась, — Да и куда на этой машине ездить, зрение уже не то у него, да и реакция подводит, старые мы… Часть денег мы музыкальной школе пожертвовали, ты к Вере Васильевне зайди обязательно, она ведь до сих пор детей учит на пианино играть, хоть и на пенсию в том году вышла; на эти деньги они несколько новых инструментов купили, мебель, учебники разные. Я ей сказала, что это от тебя… Вадим с опаской посмотрел на Ри. — Она помнит тебя, Ринат, я ей рассказывала, что ты в Америке живешь, что музыкой занимаешься, наверняка консерваторию закончила, по-прежнему играешь и любишь это, что это стало твоей профессией. Знаешь, как она рада, гордится, что это она тебя научила! Первой твоей преподавательницей была! У нас же в основном к ней ходят, потому что родители заставляют, большая часть бросает на полпути, ну а чтобы кто-то стал профессиональным музыкантом, так это вообще нонсенс… Вадим посмотрел на Ри с еще большей опаской. — А что до квартиры… Мне родители твои как дети были родные, своих бог не дал, ты знаешь… А вы с Ромкой, как внуки. Помогали они нам всегда, никогда в беде не оставляли. Раньше люди иначе жили. Хоть и были соседями, но жили не как соседи, как семья, можно сказать. Это сейчас вы в лучшем случае здороваетесь на лестничной клетке, если столкнетесь с теми, кто рядом живет. Тогда не так было, сама вспомни. Нас в девяносто третьем с Иваном с работы одновременно уволили. Денег нет, устроиться некуда, химзавод закрылся, мы же там всю жизнь… Стратегический объект был. Вредное опасное производство, которое забрало и здоровье, и время. А потом раз — и все. Папа твой нам все время что-то привозил, приносил. И картошку, и макароны, и кур замороженных, и масло растительное. Я ему: «Рома, ну семья у тебя, ну побойся бога», а он всегда отвечал, что вместе легче. Что люди помогать друг другу должны, просто потому что — люди. Иван заболел когда серьезно, он ему и врачей нашел, и лекарства, и с рецептами помог, хотя уже не работал в больнице, как-то по старой дружбе кого-то искал, кто помочь может. Без него бы совсем беда, не оправился бы… А помнишь, я из электрички выходила, скользко было — руку и ногу сломала одновременно. Рита несколько месяцев нам и готовила, и убиралась у меня, и стирала. И ни разу ведь не пожаловалась, хотя у самой и муж, и дети, и работа. Так что для меня иногда пропылесосить в пустой квартире — это и не труд даже. — Вы тоже нам всегда помогали… Не только родители… — Чем могли помогали: за тобой смотреть, из детского сада забрать, из школы встретить. Уроки с тобой делали, помнишь? Прописи писали, палочки считали, таблицу умножения вместе выучили. Пироги эти тебя научила стряпать. Кстати, о пирогах, они готовы. На столе появилось большое блюдо невероятно румяных пирожков, от которых шел пар. Мария Петровна снова налила им чай. — Уверена я, что мы и дальше бы друг другу помогали, и дальше бы дружно жили. Рано ушли, горе это огромное. Для вас, детей, в первую очередь. Рому я до сих пор помню в день похорон… Страшно смотреть было, но он сразу мне сказал: «Жалеть не надо нас, у нас хорошо всё будет, нас двое, я не один». А иногда нужно, чтобы просто кто-то пожалел, но он не хотел. Ты не вини его, не злись, что он с тобой не приехал. Приедет он. Приедет. Время должно пройти… — Двенадцать лет почти прошло, одиннадцать с половиной, — Ри теперь смотрела вниз, в свою чашку с черным чаем, — Сколько еще пройти должно? — А время не годами измеряется в таких случаях. Оно душой измеряется. Пока душа болит сильно, пока душа не смиряется, — одно насилие над нею. Что ни делай — всё насилие. Любили они вас очень, и вы их любили. Но вы друг у друга остались, никого нет роднее… Ты не злись на него… — Я не злюсь. Он сам злится. На всё. На всех. И с годами этой злости только больше становится. Рината могла бы сказать, что и сама сегодня оказалась здесь не совсем по своей воле. Не совсем потому, что так решила. И уж точно не потому, что душа не «болит» и «смирилась». Но не стала. Это было уже неважно. — Мертвых воскресить нельзя. Но их уход можно принять. И помнить о них. Вы помните, хоть и не приняли. Ты когда первый раз позвонила, попросила цветы носить и памятник поставить, мы же не удивились. Хоть и тишина была несколько лет. Я мысли не допускала, что вы просто уехали и забыли. Вот мы цветы носим каждый месяц, я знаю, Иван тебе фото все прислать порывается, а ты отказываешься. Я же помню, что на похороны ты не ходила, — Ри подняла на нее глаза, в которых отразился настоящий ужас, — Не надо так смотреть. Я не осуждаю тебя. Ты не ходила и фото смотреть не хочешь. Мы памятник поставили когда, я тебе позвонила, хотела показать, помнишь, что ты сказала? Вижу, что помнишь, — она вздохнула, — Но я не обижаюсь. Понимаю. Ты правильно все сделала. Правильно, что приехала. Какое сегодня число? — Двадцать второе, — молчание опять затянулось и ответить пришлось Вадиму. — Ну вот. Через девять дней тридцать первое… — Я не смогу здесь жить девять дней! — Ри сказала это слишком быстро и резко, но Марию Петровну это ничуть не смутило. — А почему не сможешь? Ты не одна, это во-первых, — она снова взглянула на Вадима, который с невообразимым удовольствием на лице жевал сладкий пирог, — А во-вторых, там есть, чем заняться. Вещи свои разберешь. Погулять схОдите. У нас вон кинотеатр даже открыли. Все меняется. Иван в свой гараж, святую святых, вас сводит. Вера Васильевна рада тебе будет. Пианино твое на месте. Вадим снова с интересом посмотрел на Марию Петровну. Если сначала она производила впечатление обычной наивной старушки, то теперь было ясно, что она прекрасно знает, что и зачем говорит. «Прессовала» она Ринату похлеще него, но весьма грамотно и ловко, вон как вывернула в итоге свои рассказы о прошлом. Можно сказать, он обрел надежного союзника. Хотя сам он и не планировал провести здесь столько времени, но в общем… Почему нет? Что там, дома? Пьяный Глеб? Психованный Рома? Дженни в классической юбке до колен? Пусть хороший, но изрядно заебавший всех незаконченный альбом Крайз? А здесь вон пироги — невероятно охуительные домашние пироги, мозги никто не ебет, Рината красивая, четырка, опять же. Назад в прошлое. Полное погружение. Мрачненько, конечно, не без этого. Он достал из кармана телефон и, не глядя в список вызовов и сообщений, просто его выключил, а потом положил на стол рядом с собой экраном вниз.

***

Ну наконец-то! Рома схватил телефон и нажал ответ. — Где тебя черти носят, блять? Почему трубку не берешь столько времени? — он был уверен, что Кейт поймет и на русском. — The courier will arrive in half an hour, give him my suitcase, — голос был спокойным и уверенным, — Don't worry, I'm fine. Он не успел ничего ответить, как трубку уже повесили. Через двадцать минут на пороге действительно возник молчаливый угрюмый парень в куртке с лого службы доставки. Чертыхаясь, Рома вытащил на лестничную площадку здоровенный чемодан. Чемодан пришлось отдать. «Я сам хотел, чтобы она убралась, вот она и убралась, вот и славно». Но легче почему-то не становилось. Никто не отвечал на его звонки и сообщения. Он как будто в одну секунду перестал для всех существовать. В соцсетях тоже было тихо. «Да вы все подохли что ли?». Он снова принялся набирать все номера подряд — сестры, Глеба, Крайз, Вадима, Дженни. Ответила только Дженни. Он успел подумать, что даже не помнит, когда видел ее последний раз. Неделю назад? Наверное, да. Когда приехал из Питера, и встретил в Рингс Вадима. Собственно и в Рингс он за это время ни разу больше не приходил. — Привет, Джен! — он попытался изобразить дружелюбный тон, — Как дела? — Спасибо, хорошо, — ее голос был ровным и ничего не выражающим. — А в Рингс как? Ты вообще на работу-то ходишь? — он использовал все это просто как повод доебаться. — Конечно, хожу. И работаю. Могу прислать отчеты за неделю, — доебаться явно не выходило, она не выразила никаких эмоций. — Не нужны мне твои отчеты! — он почти заорал, но быстро успокоил себя, — Что делаешь? Встретимся? — А что тебе нужно, Рома? Встречаться у меня нет времени, я занята. Если какие-то вопросы по работе, то я слушаю. — Нихуя себе, как мы заговорили! А что, собственно, случилось? — он понимал, что выглядит глупо, но ничего сделать было уже нельзя. — У меня хорошо все, а у тебя что случилось? — ему показалось, что она издевается. — Что у меня случилось? У меня?! Ничего не случилось! А ты знаешь, где сейчас твой Вадик ненаглядный? — это было совсем уж по-мудацки, но ему вдруг стало себя жаль. Он почувствовал себя совершенно беспомощным. — Он не мой. Нет, не знаю, и если честно, мне не интересно. Что-то еще? — на фоне гремела какая-то посуда и как будто играла музыка. Он нажал отбой. Телефон отлетел в сторону. Через полчаса попытки связаться «с внешним миром» возобновились, но уже с помощью текста. «Рината, поговори со мной» «Рината, возьми трубку!» «Напиши мне хоть что-нибудь! Напиши, что у тебя всё нормально, напизди хотя бы, что нормально!» Все было бесполезно. Телефон Вадима вообще через какое-то время стал недоступен. Он пытался задать себе вопрос, чего вообще он ожидал от всего этого. От того, что спихнет Кейт Глебу, она ведь, скорее всего, и сейчас с Глебом, она такое любит, наверняка уже примерила на себя все его цепи-кресты-кольца, да и его самого. Он открыл официальный сайт. Что там по концертам? Из ближайшего — Подмосковье, Тверь. Вот там ее и надо искать. Но искать он, конечно, не собирался. Ну хотя бы Глеб больше не будет обивать пороги у его сестры. И на том спасибо. Спасибо Катюше. Чего он ожидал от того, что отправит сестру с Вадимом к ним домой, да еще и таким способом? С Вадимом, блять! Где они там будут жить? Вместе? В их квартире? «И спать, наверное, будут вместе». Эту мысль он старательно отгонял, но было поздно. Он тут же представил себе это всё. «Этот куда наглее и прямолинейнее своего братца, любителя о вечном попиздеть и сериал глянуть, этот точно не будет сидеть просто так и сопли ей вытирать…» Почему он подумал об этом только сейчас, тоже было странно. Подумать об этом стоило раньше. А теперь… Единственное, что он снова чувствовал, — злость и ревность. Все почти так, как сказала в машине Кейт. «Че, трахаешься с ним уже? Он и поехал с тобой только чтобы выебать тебя! Бескорыстный святой помощник!» «Или ты так решила Глебу своему отомстить за то, что он с Катюшей вовсю развлекается? О тебе и думать забыл» «Трубку даже некогда взять, да? Поза неудобная для телефонных разговоров?» «Смотри, заразу какую-нибудь подцепишь, будешь потом по врачам бегать» Следующая партия сообщений отправилась Кейт, Глебу и Вадиму. Он писал все подряд, без разбора. «Не смей трогать мою сестру, урод. Зачем ты на самом деле с ней поехал? Какая настоящая причина?» «Молодец, Глеб, не растерялся, вон какую невесту тебе завидную подогнал, хоть бы спасибо сказал» «Кейт, есть идея. Пусть новый альбом тебе Глеб напишет. ПОШЛА ТЫ НАХУЙ» Сообщения летели с небывалой скоростью. Ему казалось, что он ненавидит их всех. Всех разом. Но больше всего он ненавидел себя. И отрицать это было практически невозможно. С каждым разом — сложнее. Он обхватил голову руками, сидя на полу, облокотившись о стену. Рядом появилась бутылка. Но в телефонной книге было множество и других контактов. «Алиса Большая Жопа». При каких обстоятельствах они познакомились, он не помнил, как и про еще сотню подобных «имен». Даже как выглядела Алиса он бы описать не смог. Ну кроме того, что у нее наверняка большая жопа. «У меня тоже большая жопа, хоть и не в прямом смысле» пронеслось в голове, он уже нажал «вызов». — Привет, малыш! Помнишь меня? Вот и здорово, приезжай, сейчас адрес отправлю. Нет, нет, только мы вдвоем, ужасно по тебе соскучился.

***

— Справа? Слева? Они стояли на лестничной площадке, выйдя из квартиры Марии Петровны, в руках у Вадима была связка ключей. — Вот эта. Ри показала налево, на железную серую дверь с числом 42. Он протянул ей ключи, но она только покачала головой. Дверь открылась легко. В сером полумраке коридора ровным рядом стояли коробки. Вадим щелкнул выключателем, но свет не включился. — А, щиток. Подожди, — он снова вышел на площадку. Лампа над дверью мигнула и осветила помещение ровным холодным светом. На вид было чисто, даже слишком чисто для квартиры, в которой столько лет никто не жил, Мария Петровна явно преуменьшала свои заслуги по поддержанию порядка, говоря, что пылесосит лишь изредка. Рината молча прошла чуть вперед и села прямо на пол у стены, не разуваясь. В кармане назойливо вибрировал телефон. Вадим снял ботинки и сел рядом, как будто так и было надо. — Кто там звонит все время? Брат? — он кивнул на телефон, который она уже держала в руке. — Да, твой, — Ри показала ему экран, — Мой тоже звонил, раз пятьдесят, — он не успел ничего сказать, потому что она нажала на ответ. Вадиму было прекрасно слышно, что говорит Глеб. Говорил он про Рому, неожиданно про Кейт, и еще про то, что они уже садятся в машину, чтобы ехать в Сергиев Посад. — Как у тебя дела? Я как вернусь, заеду, это послезавтра. Катька привет тебе передает. Ну если можно, — голос у него был вполне бодрый. — Меня дома не будет послезавтра, Глеб. Я не в городе… — она задумчиво провела пальцем по полу и посмотрела на подушечку: пол был чистым, — Но как вернусь, я скажу. А Кейт тебе не сказала разве? — Да сказала, что ты уехала, но я не думал, что надолго… Ну ладно, слушай… А ты… — он как будто собирался с мыслями, — Ты не знаешь, где Вадик? Ри перевела глаза на Вадима, но тот только облокотился спиной о стену и положил ей голову на плечо. — А то я ему звонил, и заезжал вчера, света не было, и телефон недоступен в основном, а когда доступен, он трубку не берет, ну вы же вместе работаете, я подумал, вдруг ты знаешь… — он словно оправдывался, и Ри улыбнулась. — Знаю, где. Все хорошо с твоим Вадиком, он привет тебе передает, не волнуйся. — Это неправда, — Вадим придвинулся ближе к трубке, — Ниче я тебе не передаю, — он тоже улыбался, — Но мне приятно, что ты так обо мне беспокоишься! — тон был шутливо-ироничным. — Фууууу, Ри, — Глеб заржал, — Ну ладно, понятно. Рад, что всё хорошо. Там это только… Брат твой по ходу совсем ебанулся, он нам тут таких сообщений понаписал. Бля, мне бежать надо, давай, целую, потом все расскажешь — в трубке раздался настоящий поцелуй и стало тихо. — А как Кейт с Глебом оказалась? — Вадим смотрел с неподдельным интересом, — Он же про ту самую Кейт говорил? Про Крайз? — Легко, — Ри положила телефон рядом с собой на пол, — Рома хотел от нее избавиться, отвез ее Глебу. Думаю, что вообще просто привез и бросил там, не особо заботясь о том, как это выглядит. Зато убил, так сказать, одним выстрелом двух зайцев. — Что ты имеешь в виду? — Ты прекрасно понимаешь… Вадим действительно понимал. Ри снова взяла телефон и показала ему присланные Глебом и Кейт фотографии. — И ты… Ты расстроилась? — этого ответа он не то, чтобы боялся, но вдруг осознал, что сейчас может быть очень неприятно. — Нет. А чего мне расстраиваться? — Ну вы же с Глебом… — что дальше, он не знал. — Что мы с Глебом? Вставай, не будем сидеть на полу в коридоре, я просто как-то растерялась, не знаю… Он встал и подал ей руку. — У нас вообще есть целый пакет пирогов! Я таких пирогов вкусных никогда не пробовал! Ты молодец, — Ри взялась за протянутую руку и тоже встала. — Моей заслуги в этом никакой нет. Но пироги хороши, никто так не умеет, как Мария Петровна. Правда, кроме пирогов, здесь точно ничего больше нет. — Ну ничего, зато у нас есть тачка, поедем в магазин как люди. Все эти разговоры как-то отвлекали. Не давали провалиться в себя. Удерживали на краю сознания, которое все еще упрямо сопротивлялось тому, чтобы во все это поверить, все это принять. Вадим дернул за ручку окна, деревянная рама скрипнула и открылась, кухня наполнилась свежим осенним воздухом, разгоняя духоту от работающих в полную силу батарей, которые начинали топить в этом месте уже с середины сентября, а отключали только во второй половине мая. На полу тоже стояли коробки, Рината открыла одну из них — там была какая-то посуда. Все полки были пусты. Простенький серый кухонный гарнитур, деревянный стол, на котором ножками вверх стояли четыре стула. Вадим снял их и поставил рядом. Еще был холодильник, обклеенный наклейками из жвачек, электрическая плитка. А вот штор на окнах не было. Он выглянул из окна, глаза сразу поймали машину, превратившуюся из зеленой в темно-серую от грязи после езды по трассе, старые качели, несколько лавок, детскую песочницу и железяку для выбивания ковров. Этаж был четвертый, — невысоко, но ничто не загораживало этот прекрасный упаднический вид. Напротив стояла такая же пятиэтажка. Людей на улице почти не было. Что-то подсказывало, что нужно продолжать отвлекаться. Благо, вопросов было много. Он сел на один из стульев, Ри вернулась из коридора с пачкой сигарет, в коробке нашлась какая-то стеклянная банка. — Никто не курил, пепельницы нет, искать бессмысленно, — она пожала плечами и тоже подошла к окну. Теперь на ней снова была теплая закрытая кофта с длинными рукавами. Курили молча. Она неотрывно смотрела во двор. Пока кухня и коридор были единственными местами, куда она зашла. — Хочешь погулять? — вопрос звучал глупо, учитывая погоду и утопающий в грязи двор, но с чего-то надо было начинать. — В магазин потом сходим, заодно и погуляем… Он еще раз посмотрел на светло-голубые мягкие кашемировые брючки. — Тебе одежда какая-нибудь другая нужна, ты во всем светлом… — Найду. Тут полно моей одежды. Я с 16 лет не набрала ни килограмма, выросла, правда, на три сантиметра, но это мелочи. Снова повисло молчание. — Почему вас всех так зовут? — вопрос и правда казался ему интересным, — Всех на «Р», и родителей ваших, и вас с братом. Ри улыбнулась. — Ну не всех. Да и почему так зовут… Звали родителей, я не знаю, — она выпустила дым в окно, — Рита — это Маргарита, но маму все звали только Рита, никак иначе. Так что может и правда всех на «р»… Ромку назвали в честь папы, это понятно. Мама так хотела. Зато когда я родилась, папа решил назвать меня Рита. Чтобы все было честно, — она вдруг рассмеялась, — Оригинально, да? Ничего не надо придумывать. Но маме ее полное имя никогда не нравилось, она всегда говорила, что слишком простая для него. Что это имя для какой-нибудь роковой красавицы тяжелой судьбы, как у Булгакова… В общем они даже поссорились из-за этого сильно, хотя не ссорились почти никогда… Мама сказала, что папу домой не пустит, если он меня таким именем назовет. У меня две недели вообще не было имени после рождения. Даже Ромку спрашивали, что он думает, — она улыбалась своим воспоминаниям об этих рассказах родителей, и Вадиму стало как-то тепло. — И что он сказал? — Сказал, что хотел брата Антоху, а родилось не пойми, что, — Вадим хмыкнул и тоже затушил окурок, — А потом мама заболела, с температурой дома лежала, а время получать свидетельство о рождении поджимало, и папа пошел в загс один, получив напутствие в виде «никаких Маргарит!», — она присела на стул рядом и оперлась подбородком о свою ладонь, — Рината — это Рита, только с «на» посередине. Поэтому и пишется через «и», а не через «е». Родители не хотели давать мне тяжелую судьбу роковой женщины вместе с именем, видимо поэтому дали необходимость постоянно по пятьсот раз проверять каждую бумажку и каждый документ. У меня даже в паспорте, который в 14 получают, сначала было написано «Рената», переделывать ходили. Про школьные всякие журналы я вообще молчу. Я так всю жизнь и проверяю теперь, «не отходя от кассы», когда получаю какие-то документы. Ну это папина, конечно, идея, мама в шоке сначала была, а он сказал: «Не Маргарита? Не Маргарита! Вот и всё!» — Я бы не подумал даже… — Вадим улыбался, — У тебя все истории такие… — Дикие и странные? — она поправила выбившиеся волосы и смотрела на него с ухмылкой. — Необычные и теплые, чего только шкатулка стоит… Пойдем искать шкатулку? Улыбка с лица Ринаты пропала. Она снова встала. — Давай потом, пожалуйста. — Слушай, тебе все равно придется искать что-то среди своих вещей. Да ту же одежду придется, как мы гулять пойдем? — Вадим каким-то шестым чувством понял, что она боится идти в свою прошлую комнату — так же, как в свою прошлую жизнь, — Пойдем. Заодно мне все покажешь. На столе снова завибрировал телефон. Снова звонил Рома. — Давай я отвечу? — Вадим кивнул в сторону стола, — Он же не уймется. — Это плохая идея. Там прорвало канализацию, и кроме тонны дерьма оттуда ничего не выльется, уж поверь. — Да мне не привыкать. Можно? — Я предупреждала, — она застыла в проеме, — И еще раз предупреждаю. Трубку Вадим взял, несколько минут они молча слушали поток сознания, то и дело сбивающийся с любви на ненависть («никого нет ближе тебя, никого роднее, но я бы тебя убил своими руками»), с оскорблений на похвалу («конченные долбоебы, но смелые, не трусы, как я»), с обвинений на извинения («снова бухаю, все из-за тебя, сука, господи, прости меня, прости пожалуйста»). В конце он сказал: «Не читай мои сообщения, удали их не читая, я так не думаю, я написал это от злости, удали, не читая». Потом связь прервалась. — Какая знакомая хуйня, — Вадим задумчиво почесал подбородок, — Разве что Глеб прощения никогда не просит, а так один в один. Рината только усмехнулась. — Рада, что ты уже натренирован, и мой брат не вызывает у тебя ужаса, как у других. Ну когда он в таком состоянии. Ладно, пойдем, хватит на сегодня звонков. Я тоже телефон лучше выключу. А то мало ли… Сообщения она прочитала. И удалила только после этого. — Комната была точь-в-точь такой, как описывала ее Ри, когда рассказывала про шкатулку: маленькой, светлой, у стены стояло пианино, накрытое белой простыней. В углу — стол и полки. Напротив — кровать. Еще шкаф. На полу так же ровным рядком стояли коробки. Рината сдернула с Прелюдии белую ткань. — В моем представлении в квартире, где столько лет никто не живет, должна быть тонна пыли, а тут ее даже на этой простыне нет, — Ри задумчиво смотрела перед собой, в воздухе действительно взвилась пыль, но не больше, чем если бы квартира была жилой, — Мария Петровна явно лукавит… — Тоже об этом подумал. Еще в коридоре. Сыграешь что-нибудь? — он подвинул стоящий в углу стул, — Пожалуйста. — Интересно, насколько сильно оно расстроено, — она провела пальцами по клавишам, не извлекая ни звука, — Что хочешь? — Не знаю, — он сел за ее спиной на кровать, на которой тоже была такая же белая простынка. Мелодия была грустной, драматичной и знакомой. Когда последний звук отразился от стен и повис в воздухе, она повернулась, развернув стул. — Почти не расстроилось… — Знакомое что-то. И грустное, — между их коленями был какой-то сантиметр, и смотрел он почему-то именно на колени. — Это «Времена года» Чайковского. «Октябрь», — она перевела взгляд на окно, на котором тоже не было штор, — Как сейчас. — Слушай, Ри… — он хотел положить свои руки на эти колени, но в последнюю секунду так и замер, не доводя начатое до конца. Она проследила за его жестом, но ничего не сказала. — Слушаю. Он уже забыл, что хотел сказать. Все это было как-то чересчур, как-то необычно, как-то слишком, эта музыка, эта обстановка, этот мир, словно никого больше не было. Все как будто стало другим. Она пересела к нему на кровать. — Шкатулка где-то в коробках наверняка, на полках ничего нет… Но я не хочу сейчас искать, правда. Давай отложим это на потом, и вообще, уже ночь скоро… — Тогда завтра, — он встал, стараясь отогнать от себя странные ощущения, как будто она имела над ним какую-то совершенно невидимую и неведомую власть, как будто могла запросто вогнать в состояние, когда он даже забыл, о чем говорил, — Поехали куда-нибудь, пока не очень поздно, я подожду тебя на улице. У подъезда он закурил, снова разглядывая мрачный пейзаж. Уже горели фонари, но картины это особо не меняло. Разбитый тротуар был покрыт лужами, которые начали покрываться тонкой ледяной пленкой. Ветер потрепал голые ветки и затих. — Ты ключи забыл, — она протянула ему брелок от машины, — А я нашла одежду по погоде, а главное, по цвету подходящую для этого всего. На ней была простая черная теплая куртка и такие же черные джинсы. Разве что белоснежные кроссовки нарушали баланс. — А шапка? — Шапку я не нашла. У тебя тоже шапки нет. И мы вроде на машине поедем. «Какая же невероятно странная хуйня происходит». Он снова оглядел машину и Ринату. «Какой-то, блять, косплей». Но ничего не оставалось делать, кроме как завести эту «изумрудную зверюгу» и отправиться в ближайший супермаркет. В этот раз странное ощущение, которое так часто посещало его при близости Ринаты, никуда не делось. Не проходило. Казалось, только усиливалось. «Она же не делает ничего, даже не смотрит, как обычно бабы смотрят… А ты уже поплыл, как дебил малолетний. Нет, это точно всё пироги, все дело в пирогах». Он, как мог, старался отвлечь себя. Магазин оказался в паре кварталов от дома. Машина, стукнувшись днищем о большую яму, надежно прикрытую лужей, въехала на парковку. — Приехали, — он открыл дверь и над ней зажглась лампочка салонного освещения. — У тебя лист какой-то в волосах, — она протянула руку и тонкие пальцы коснулись его чуть выше виска, — Вот. На ладони действительно лежал маленький желтый листочек, наверняка сорванный ветром, пока он стоял во дворе. Почему-то от этого совершенно простого и не несущего никакого посыла действия, ему стало совсем невыносимо. Он взял с ее ладони листок и выбросил в открытое окно. А потом сжал ее руку, которую она так и держала перед ним ладонью вверх. — Блять, — он вздохнул, понимая, что не может подобрать никаких слов. — Что? — она внимательно смотрела на его руку, но свою забрать не пыталась. — Я все равно никак не смогу этого объяснить. Пойдем, — он попытался выйти, но тонкие пальцы продолжали его держать. «Откуда только столько силы?» — Объяснить что? — теперь она смотрела прямо ему в глаза. «Началось, блять, время бежать». — Мы приехали, пойдем уже, а, — выглядело это максимально глупо. В любой другой обстановке и ситуации он и допустить не мог, что будет так себя вести. Что будет вырываться, когда его за руку держит красивая девушка. Что будет мечтать сбежать в магазин за растворимым кофе, лишь бы не видеть больших синих глаз с длинными ресницами. — Хорошо, — она отпустила его руку, но сама не сдвинулась с места. — Ты сама все видишь и сама все знаешь, и всегда так было. Сколько мы знакомы, столько и было, — он снова закрыл свою дверь и остался сидеть за рулем, — А я просто чувствую себя конченным идиотом, потому что будь хоть что-то иначе… Будь вместо тебя кто-то другой… — он замолчал. — То что бы было? Ты бы не вел себя как идиот? А как бы вел? — ему показалось, что она снова издевается, но в ее глазах он не увидел и тени издевки. — Я не знаю… Не знаю! Как и почему, как ты это делаешь, я спрашивал уже, и ты ничего не ответила толком… — Я ответила. Просто ответ тебя не устроил. Ты что хочешь услышать, что это какая-то магия, да? Что я, пока ты отворачиваешься и не видишь, вожу у тебя над головой руками и читаю заклинания, — она рассмеялась, — Примерно вот так? Рината провела у него перед лицом тонкими пальцами, изображая какой-то выдуманный магический ритуал. «А теперь, Вадим, ты будешь краснеть и бледнеть передо мной, как юная гимназистка, и вести себя как идиот после прослушивания в моем исполнении Чайковского! Да будет так!». Она произнесла это, стараясь исказить голос до грозного полушепота. — Ты это хочешь услышать? — она снова провела ладонью перед его лицом, но теперь он перехватил ее и сжал еще сильнее, чем до этого, продолжая удерживать у своей щеки. — Значит, я краснею и бледнею перед тобой как юная гимназистка? — Сравнение можешь выбрать другое, если хочешь. Он потянул ее на себя, теперь между ними было каких-то несколько сантиметров. — И ты это прекрасно видишь? — Я, конечно, в каком-то смысле с дефектами, но дефекты зрения в них не входят. Ты же сейчас натурально сбежал просто. Так «Октябрем» впечатлился? От нее снова пахло этими духами, на таком мизерном расстоянии это отчетливо чувствовалось. — Ну раз видишь, зачем спрашивать? — он хотел отвести глаза, чтобы слова звучали увереннее, но снова не смог. — Я и не спрашиваю. Это ты спрашиваешь. «Да и похуй, хуже уже не будет». — Ты мне очень нравишься, Ри. Намного больше, чем надо. Намного больше, чем, наверное, допустимо в такой… в такой ситуации. Помнишь, когда на озере ты сказала, что я могу задать тебе любой вопрос… И Глеб, будь он неладен, воскрес из своей алкогольной комы. Так вот, примерно с того самого дня я постоянно ловлю себя на мысли, что что-то происходит. Такое, чего не должно… я не знаю, как это объяснить. Не то, что не должно происходить. А не происходило со мной хуй его знает сколько… И это непривычно. Это в какой-то степени даже страшно. А тогда, на озере этом, я ничего не знал: ни про Рингс, ни про Крайз, ни про тебя, — у меня был миллион вопросов, меня злило и раздражало, что ты ничего мне не рассказываешь. Потому что я считал, что имею право знать. Но все они, эти вопросы, вдруг стали неважны, единственное, чего я хотел — поцеловать тебя. Вадим старался даже не задумываться, как все это звучит. И без того было понятно, что звучит это как пиздец. Глупо, дебильно, косноязычно — да хоть тыща подобных эпитетов. Особенно учитывая обстановку. Но от этого не менялся смысл. От этого никуда не девалось то, что он постоянно о ней думал, даже не отдавая себе в этом отчета. От этого не менялись слова Глеба «тебе ничего не светит, лучше сразу найди себе кого-нибудь другого». Не менялись слова Джен о том же самом, и что «не стоит с ней связываться». И сейчас, сейчас они были здесь не за этим. Приехали сюда не для того, чтобы слушать его внезапные откровения. Тем более этих откровений он и сам от себя не ожидал. Даже не хотел. Он продолжал держать ее руку. Продолжал смотреть на нее. Она выпрямила свои сжатые им пальцы и погладила по лицу. — Так сильно тебе нравилась, так сильно хотел поцеловать меня, что на следующий день самозабвенно лапал и облизывал Дженни на кухне Рингс? А почему ее не трахнул там же при мне? Ведь именно так ведут себя, когда кто-то нравится намного больше, чем надо и допустимо. Тогда я бы точно поняла, что ты ни капельки не врешь, говоря о своей ко мне… симпатии. Последнее слово она выдохнула ему практически в губы. Его обожгло горячим дыханием. Он бы мог сейчас схватить ее за тонкую шею, мог бы коснуться этой ямочки над ее верхней губой, мог бы наконец-то поцеловать ее. До него даже не сразу дошло то, что она сказала, потому что какое-то другое притяжение совершенно мешало думать. Ему даже показалось, что она сама не может отстраниться, что она буквально на долю секунды вдруг потеряла над собой этот железный контроль. Но в следующую минуту пассажирская дверь открылась и снова захлопнулась. — Весь растворимый кофе раскупят, пока мы тут сидим, пошли, — это она сказала, уже находясь на улице. Он вышел и посмотрел на нее, ожидая увидеть снова лишь холодную усмешку. И, конечно, довольный взгляд победителя, так прицельно метнувшего свою стрелу. Но ничего этого не было. Она взяла его за руку. Он хотел что-то сказать, но понял, что и так сказал достаточно. Достаточно, чтобы понимать, что она говорит все правильно, так, как есть. Что свой выбор он уже сделал тогда, и глупо сейчас пытаться что-то объяснить.