Dépendance

      Наша поездка в очень людном автобусе была гнусной.       Уставшие, как кобылы, люди, на чьих лицах читалось презрение, как только ты обращал на них совсем крошку внимания и капельку интереса, толпились, толкались сумками и портфелями, стараясь как можно быстрее ухватиться за свободное, ещё теплое местечко. По вечерам многие возвращаются с работы, это не странность. Для меня не странность, но парижский мальчик же, как только его нога коснулась ступени автобуса, впал в заметный ступор, пытаясь наспех извиниться перед всеми, кого он не толкал. Перед теми, кто его толкнул.       Он был совсем недотёпой, как маленький утёнок, что выбился из остальной группы утят и теперь жалостно высматривал среди толпы прохожих свою маму.       Тогда я и заметил, как тот, держась крепко за поручень, бросал на меня неловкие и даже намекающие взгляды из-под редких дрожащих ресниц. От этого становилось плохо, но никто меня досконально не поймёт.       Совсем не знаю, как моя совесть позволила мне разрешить мальчику посчитать себя за уютное одноместное кресло и бесплатную поилку в зной, но это было определенно тем, чего какая-то моя мерзкая сторона отчаянно хотела.       Поездка и продолжала быть гнусной, если бы салон не рассекал озорной смех Рики, который практически скатывался с моих вспотевших колен, пока мои разгоряченные ладони придерживали его за спину. Мне казалось это самым безопасным местом по отношению к ребёнку. Я чувствовал его острые позвонки и упругую кожу поясницы, как его тело пахло миндальным молоком, слишком сладко и аппетитно.       Рики рассказывал о себе абсолютно всё, лишь бы не ехать в удушающей тишине. Рассказывал, что в школе он отличник и невероятно старается, чтобы в конце девятого класса получить грамоту. Рассказывал, что очень любит уроки немецкого, потому что мечтает посетить Мюнхен одним разом (неужто ради пива?), астрономию, потому что хочет однажды увидеть шаровое скопление звёзд в созвездии Стрельца, что было его знаком зодиака, через телескоп. Ненавидел он математику. Поначалу меня это не удивило:       «У всех детей так», — тогда сказал я, но последующие слова мальчика меня огорчили.       «Чтобы получить грамоту нужно по всем предметам иметь оценку не ниже шестнадцати баллов. С математикой у меня проблемы, немного не дотягиваю до шестнадцати, ну и что? Учитель математики не хочет войти в моё положение, сжалиться, и завысить балл. А я очень хочу грамоту. Я ведь так стараюсь, месье, разве я этого не заслуживаю?»       Я сам не замечал, как мои губы дергались, лишь бы от столь печального рассказа не расхохотаться. Как ему это удавалось? Как ему удавалось заставить меня улыбаться с этой секунды и до вечности, когда сам он выглядел кислее лимона?       «Конечно ты заслуживаешь, птичка. Тебе обязательно стоит поговорить с родителями насчёт этого», — я стер каплю пота со своего лба, замечая, что с Нишимуры такой льется градом. — «А родителям с учителем математики. Ты явно не глупый».       Я приврал немного, и что? Не высказал ведь вслух, что в его наивной голове, скорее всего, гуляет ветер.       Лицо Рики оттого не посветлело. Он задумался, уже молчаливо думая о чем-то другом. Больше я его не тревожил, лишь изредка тянул ближе, чтобы всё-таки он не свалился на пол при резких толчках автобуса, и подавал бутылку с прохладной водой, что под конец поездки опустела.       Но благодарности Рики ради, это того стоило.       Я провёл его по темной дороге деревни до его двора. Электричество у нас стабильно раз в день отключают, потому фонари не могут освещать путь каждодневно. Здесь было опасно не только потому что темно, а потому что ночь есть временем, когда хозяева спускают с цепи своих «они и мухи не обидят» псов, когда те, на деле, слопали бы подобного Рики ребёнка до самых косточек и записки не оставили.       Так мы и разошлись по дворам.       В остальные дни, по прибытию Рики в бабушкины апартаменты, мы виделись реже, чем мне того хотелось.       Вот моя веранда, и вот шаг — её дом.       Каждый день со своей веранды я видел Рики на заднем дворе, то играющего в салки с дворовым белоснежным котёнком (он и сам на него похож), который следил тёмными глазками-бусинками за босыми ногами мальчика и пытался ухватить их короткими лапами, то катающегося на трёхместной самодельной качели, не выпуская того же котёнка из рук.       В тот же вечер я услышал, как ему была дана кличка «Лаки». Лаки, как счастливчик с английского. На его шею был завязан крупный красный бант, который котёнок норовил достать коготками и сбросить с шейки, а на качели образовался новый предмет — мягкая подстилка.       Сегодня моё утро началось с сигары и пива, я давненько не начинал утро так. Обычно сначала шло пиво, а после сигара.       Сегодня моё утро началось и с того, что Нишимура по-особенному меня удивил.       — Я сам справлюсь, бабуль, не маленький уже!       Рики, одетый в то, что и был одет на автобусной остановке, не учитывая отсутствия рубашки, самоуверенно выхватил садовые грабли из рук мадам Нишимуры. Вокруг него — множество свежескошенной травы, что предстояло убрать и в лучшем случае скормить скоту. Парижский мальчик ни секунды не раздумывая принялся работать заместо бабули, которая стояла в сторонке и не могла нарадоваться тому, какой всё-таки её внук воспитанный джентльмен, а не городской ленивец.       В саду много различных цветов было посажено: голландские тюльпаны, розы, маргаритки и иные цветы. Так что по его периметру, при самой траве, были расставлены оборудования для автоматического полива газона. Рики не очень-то на газон похож, но и его возбужденного тела коснулись мелкие струи воды, внезапно увлажняя волосы, ноги и грудь.       Не очень хороший фильм напоминает.       А он всё пританцовывал под музыку из едва дышащего радио, подпевая себе игривые строчки под нос и сметая траву.       Почему-то мне голос Рики казался подходящим песне, которую пела женщина. Как будто он на постоянке пел в школьном хоре, чего я не мог утверждать.       А его движения... Он двигался подобно новорожденному теленку — поспешно переставлял ноги, шатался и шел почти вприприжку. Он был так беззаботен, что даже не замечал меня, палящегося на него с виранды так долго, так пристально, что возникало желание сходить на кухню, прихватить полотенце, смоченное под проточной холодной водой, и приложить ко лбу. Да у меня мозги плавились, клянусь.       От такого вида я посмел лишь закусить нижнюю губу и пригубить слабоалкогольного пива из металлической банки. Со стороны это могло показаться так, будто этот худощавый веснушчатый подросток меня интересует и волнует, но нет, вовсе нет.       Он ведь просто забавный. Забавный, как и все дети его подросткового возраста, которые едва зазубрили то, что на ноль делить нельзя.       Забавный, как дети, что вот-вот проходят этап полового созревания. На них горстью лезут прыщи, а они, из полного непонимания, норовят выдавить эти красные пупырышки, твердо думая о том, что так те пропадут скорее. Их тело деформируется, растёт, а они совсем глупышки боятся спросить об причине этих существенных измен у своих всезнающих родителей, ведь: «Вдруг это что-то плохое и мама с папой рассердятся, как узнают?» Этап полового созревания так же приносит очень дикие плотские желания, что не есть забавным, ведь именно тогда дети совершают что-то абсолютно непоправимое.       — Чёто он совсем на ребёнка похож, — выдает один из моих товарищей чуть старше меня, прикуривая сигару от моей протянутой спички. — Хина говорила, что её внук заканчивает лицей!       — Это второй внук, балбес, — шиплю я, закидывая нога на ногу, но тут же бросаю эту вальяжную позу. От нее, обычно, отекают ноги. — Ты удивлен, но я удивлен не меньше, поверь.       Тот в ответ лишь хмыкает и морщится, улавливая смех Нишимуры. Он даже намеренно тычет в его сторону пальцем, пытаясь что-то доказать, только вот его скептический взгляд на ситуацию не доказан логикой.       — Но она никогда не говорила о втором внуке. И тут из неоткуда возьмись этот малявка.       Я не принимал его сомнения на свой счёт. Бывает ведь и такое, когда родственники расстаются надолго, подолгу не видятся, либо же вовсе не имеют возможности навестить кого-то. Вот, это буквально случай Рики. Да и зачем ему, отличнику, который идёт на школьную грамоту, морочить себе голову ежегодными поездками в скромную деревушку Марселя, где из развлечений для детей только самодельные качели да наспех сделанный турник?       — C'est tout à fait normal. Столичным детям здесь нечего делать, они не будут ехать в Марсель с охотным желанием. Некоторые — только под дулом пистолета, — я пожал плечами, закашливаясь от едкого табачного дыма, но не получая помощи от своего товарища, ведь эти сигары как раз он и притащил ко мне домой. Несколько пачек. — Эти сигары полная дичь, Леон.       — Эти сигары полная дичь, Леон, — с копированием моей гримасы у того зелёные глаза так закатились, что можно было разглядеть собственный мозг. — Зато бесплатные, Хисын, бесплатные. Бери чё дали и не выделывайся.       — Куда я денусь?       Совершенно бесплатно и совершенно безвкусно. Точнее слишком «вкус», но вообще без «но». Горькие, как жжёный старый ботинок на костре. Ладно, пускай. Желание иметь всё за бесплатно иль подешевле не поймут только те, кто не трепещет как осиновый лист при мысли, что нужно сэкономить на горячей воде и электричестве. Ну, что-то типа этого парижского мальчика.       — Малявка случаем не к тебе?       Калитка к моему входу свойственно ей заскрипела. На тропинке из брусчатки мгновенно всплывали мокрые следы крошечных рикиных ног, слишком быстро испаряясь под безжалостными лучами солнца.       Сбоку донёсся разочарованный вздох.       — Что ж, бывай, — Леон вдруг положил ладонь на мое плечо и надавил на него, специально, ведь по-другому я бы вряд-ли пришел в себя.       — Уже уходишь? — приличия ради спросил я, глядя как Леон спрыгивает со второй ступеньки, сует руки в карманы спортивных брюк, а после, не вынимая сигару изо рта, смотрит на подходящего к нам мальчика.       — Ненавижу детей, хоть убей.       Я кивнул. Он сбежал быстрее, чем я успел моргнуть глазом. Рики же подошёл быстрее, чем я успел встревоженно взмахнуть рукой и убрать нотки сигаретного дыма из воздуха, поднятого над моей головой. Детский нюх ведь такой чувствительный.       — Salut, сосед!       Нишимура, подобно фарфоровой куколке, стоял перед сидящим на плетёном кресле мною. Мои ноги было некрасиво раздвинуты, я каюсь, мне стыдно от того, когда моя бескультурная сторона проявляет себя таким образом, ведь ноги Рики почти что были между моими, и сжать их так, чтобы тот не сбежал, было проще простого.       — Здравствуй, Рики, — я поднял взгляд, невольно улыбаясь. Сигарета зашипела, будучи потушенной об пепельницу с водой на донышке. — Только третий день пошел, а бабуля тебя уже запрягает?       — Есть такое. Но мне не в напряг! Мне нравится помогать другим, если я могу помочь, — Нишимура хихикнул, а его плечи сдвинулись вверх. — Тем более здесь вообще нет интернета. Как вы так живёте, месье?       Он запрыгнул на край веранды, тыкая пальцем по воздуху, указывая на кресло возле меня. Я кивнул:       — Да, садись.       Нишимура тут же плюхнулся, свешивая ноги. Только когда у того из надутых губ полез приличный такой розовый пузырь, я понял, что Рики всё это время жевал жвачку.       — Почему в гости не приходили? Вчера бабуля испекла такой вкусный вишневый пирог и блинчики со сгущенкой... И чай из самой настоящей смородины!       — Тоже испекла?       Я рассмеялся. Обида Рики не была поддельной и это заставило моё сердце упасть в самые пятки.       — Смородины у меня навалом. Не знаю куда от нее деваться. На сгущёнку у меня вовсе что-то типа аллергии.       — И что с того?       Рики как-то нахмуренно на меня зыркнул, толкая ногой воздух, что мне пришлось ответить на столь милый протест.       — Я бы пришел, голубушек, честное слово, пришел, но не думал, что меня там ждут, — я говорил быстро-быстро, дыхание сбивалось. — Твоя бабушка зовёт меня лишь по нескольким причинам: электрический прибор больше не электричит или нужно сварганить новую полку в погребе. Сколько у нее этих полок? Страшно подумать.       У Нишимуры глаза на лоб полезли, и пузырь меж губами лопнул.       — Вы что, электрик?       Я ощутил себя пристыженным.       — В-вовсе нет.       — Тогда, смею предположить, вы делаете всё наугад?       Я ощутил себя слишком пристыженным и на смех ребенку униженным. Я бы прямо сейчас выгнал его со своего двора, шлёпнув новостной газетой по голому бедру за то, что не следит за своим поганым языком, но сдержался. Слишком быстро остыл к этой идее, ведь идея о том, чтобы подольше удержать его у себя и посмотреть, к чему это приведет, меня привлекала более.       — Я делаю всё правильно. Не стоит сомневаться в моих способностях, птичка. Я помогу твоей бабушке ещё много-много раз, — отмахнулся я.       Тот что-то угукнул себе под нос, накручивая светлую прядь на указательный палец в некий «завиток».       — Всё так по дороге и забыл спросить. Сколько вам лет? — неразборчиво прошепелявил Рики, сунул палец в рот, пытаясь отодрать прилипшую жвачку от стальной пластины брекетов.       И без того моё красное лицо побагровело. Ох, ребенок... Тебе действительно было так интересно?       — Твоя бабушка тебе ещё не говорила? — конечно же я прощупал почву.       — Не-а, — так по-детски выдал мальчик.       — Вот ты бы мне сколько дал?       — Один.       Как грубо.       — Один... Чего один? Я похож на младенца? — я был готов вот-вот вспылить.       Нишимура лишь загадочно оглядел меня вообще непонятным мне взглядом. Это дало мне хоть какое-то время всё взвесить, искусать губы до ямок и выдать:       — Мне двадцать три года.       Рики задумался. Видимо подсчитывал в уме нашу разницу в возрасте.       — Какой вы взрослый, месье!       Ты даже не представляешь насколько я взрослый на самом деле.       — Хочешь узнать обо мне ещё кое-что? — мои темные глаза столкнулись со светлыми мальчика, образуя искру. — Я работаю учителем в центральной школе Марселя.       Его жвачка, недавно пребывавшая во рту, уместилась на моей пепельнице.       — Можно сказать, вы знаете как иметь дело с такими как я?       — О, нет-нет, Рики, ты уже достаточно взрослый для моих методов воспитания. Я учу совсем крошек. Ты для меня — что-то совершенно новое и не разгаданное.       Тот просто-напросто пожал плечами.       — У вас впереди всё лето чтобы разгадать меня.       «И воспитать?» — слова Рики дополнили мои нахальные мысли.       Мы были одни во дворе. Абсолютно одни, даже мадам Хины не было видно за кронами фруктовых деревьев с такого расстояния. Соответственно, ей не было видно и нас.       Мои глаза словно за невидимыми стрелочками следили. Я невзначай потянулся к запястью Нишимуры. Вырвется?       — Рики...       — О нет, ненавижу пиво, даже не предлагайте, — отмахнулся он, когда вместе с пустой рукой с места сдвинулась и рука с жестяной банкой. Дурак какой. Я не из тех людей, которые пытаются перевести свои вредные привычки на детей.       — Могу предложить что-то другое, mignonne.       — Так предложите!       Пол веранды прогнулся под моим весом. Я встал и вытер потные ладони о штаны.       — Позволь угостить тебя холодным лимонадом?       — Было бы чудесно, месье.       Согласился. Принимая, так сказать, «заказ», я прошел мимо Нишимуры, но остановился за его спиной. Его нагой молочной спиной, на которой выпирали окрепшие лопатки, усыпанные множеством родинок и совсем малостью покрасневшими высыпаниями.       — Зайдём внутрь? Там есть кондиционер, — кадык дёрнулся, мой голос заметно изменился и, когда Рики обернулся на мой голос, я побледнел.       — Нет-нет, мне хорошо здесь.       Отказался. И в глазах мелькнуло что-то такое... такое осознанное, что не мог его насильно в дом затащить.