пенициллин подают без трубочки

Прелесть оружия в том, что оно безэмоционально. Совершенно бездушно к чужому горю, радости и тем более жизни. Донджу любит автоматы - громкие щелчки перезарядки, ощутимый вес в руках, терпкий запах железа. Донджу вообще только что из армии - вроде как отдал долг стране, пусть и не той, где когда-то родился, и вроде как - это его обязанность любить оружие для “больших мальчиков”. Впрочем, не то, чтобы хоть у кого-то из них было ощущение патриотизма и дикое желание защищать мир и покой. - Ты скоро? - Донджу орет откуда-то снизу, и Донмён считает секунды - тяжелые шаги, что почему-то напоминают звук вколачиваемых в гроб гвоздей. Вода в ванне давно остыла, но, если подумать, он так-то никуда не торопится. Донмён взводит курок и целится в слепящую белизну стены напротив. Автоматы он любит только продавать. А в револьверах оставлять одну единственную пулю. * У Донджу взгляд спокойный. Он внимательно слушает покупателя - слишком миловидного, чтобы быть беспощадным тираном - и с легкой улыбкой кивает, словно понимает хотя бы одно слово. - Я могу повторить на английском, - говорит Джошуа, и в его глазах мелькает злость - мимолетная и жгучая, и Донмён вздыхает. Не любит он говорить на корейском. Родной язык отдается болью в висках и привкусом крови во рту. - Нет, все понятно. Но почему мы? - Донджу слишком заметно косится на него, но не спросить Донмён не может. - Последние два года мы такие заказы не брали. - “Ты” последние два года заказы не брал, - улыбается Джошуа и отточенным движением поправляет воротничок у рубашки. Интересно, сколько снайперов сидят где-то по периметру, страхуя эту звезду перепродаж? Двое или больше? - Теперь твой брат вернулся, а Ёнхун перешел на вещи посерьезнее. Вот поэтому. Ясно. Не потому, что репутация наконец-то вывела его в топы. Не надо было уходить на покой. - Ждем поставку в пятницу. - Будет в десять, - кивает Донджу и внимательно смотрит Донмёну прямо в глаза. Почему-то хочется ему врезать. И - что еще хуже - поцеловать. * Возвращение Донджу из армии не было откровением или громом посреди ясного неба. Даже не было внезапностью. Донмён знал, что именно в эту минуту, в этот день, он зайдет в их дом в Санта-Монике, что стоит чуть на отшибе, но зато с таким уровнем защиты, что пентагон бы охуел, поставит на пол сумку и улыбнется. Он только не знал, что вместо привычного наглого взгляда и сучьих фразочек, он встретит того, кто наконец-то что-то понял о себе. Кто успокоился, выдохнул и - к несчастью - подкачался. Донмён даже не успел допить свое остывшее капучино с приторным кокосовым молоком, когда его прошибает осознание, что все изменится. Не через год, не через десять. Донджу глубоко вдохнет, уронит сумку на пол и скажет: - Ну вот я и дома, брат. Хрупкое равновесие, что Донмён выстраивал долгие месяцы рухнет, попытки стать приличным членом общества - исчезнут, а забитые когда-то корни совсем не братской любви воскреснут и станут еще болезненнее. Донджу говорит: - Привет, - сумка аккуратно ставится на пол, тяжелые армейские ботинки глухо ступают по паркету, а Донмён считает до трех. На счет четыре он отвечает: - Давно не виделись, придурок. И действительно искренне улыбается. * Донджу смотрит на него молча и внимательно, и это немного так раздражает. - Ну что? - Донмён с громким стуком ставит чашку на стол, скрипит зубами, смотря на разлитый кофе, и понимает, что он устал. У него стучит в висках, болит шея и ему совершенно точно хочется в отпуск. Который даже не поставить в привычный забитый график календаря. - Почему ты не хочешь работать с Сохо? - Потому что он платит кокаином, - не то, чтобы это была сильная проблема, но где они и где рынок наркоторговли. Донмён точно не хочет в это лезть. Не сейчас, не в таком состоянии, не… Просто нет. - У нас достаточно оплаты в наличке, мы могли бы… - Донджу не успевает договорить, потому что Донмён все-таки взрывается - голова раскалывается слишком сильно, чтобы терпеть это все, и даже если придется орать на собственного брата, то плевать. Не убьет же он его, в конце концов. - Я, блять, сказал “нет”! Значит - нет. Это мой бизнес! Донджу не отшатывается, не скрипит зубами, не злится. Донджу за каких-то четыре года стал взрослее него, просто держа в руках автомат, что когда-то продал армии Донмён. Ему было шестнадцать, когда он в принципе взял в руки оружие и получил за него деньги. Ему было восемнадцать, когда он схватил брата за руку и потащил в эту заварушку. Донджу сейчас двадцать восемь, и Донмён не хочет признавать, что они теперь не одно целое, а два разных и - кажется - практически незнакомых друг другу человека. - Просто… Давай пока уберем Сохо и его предложение на потом. Я хочу… - Мы не станем лучше Ёнхуна, - голос Донджу звучит хрипло, тихо и ужасно - просто до одури противно - спокойно. На его фоне именно Донмён выглядит и звучит как подросток, мамолетка с пистолетиком, что только играет в богатого и сурового продавца, а не владелец целой оружейной империи. Пусть и не самой большой, но все-таки. - Я и не пытаюсь. Донджу молчит. Он смотрит свои непроницаемым взглядом и ничего не делает. Донмён отворачивается - ему не понять человека, прошедшего пару недо-войн где-то на ближнем и не очень востоке, что даже видя ужасы бойни, решил вернуться и продавать оружие. Но зато ему очень понятно ощущение кислого на языке после сказанной лжи. * Харин на ощупь привычный - горячий, спокойный, до сих пор нежный, несмотря на количество мозолей на пальцах от винтовки и ножа. Привычный - но такой ненужный, что даже смеяться хочется. - Это было такое странное прощание или воссоединение? - спрашивает Харин, поворачиваясь на бок. Простынь с его плеча соскальзывает ниже, и Донмён зачем-то аккуратно и отстраненно поправляет ее, словно это как-то поможет с его проблемами. Хотя какие тут проблемы - чисто катастрофа в терминальной стадии, когда уже даже спонтанный секс не помогает. - Донджу вернулся, - сигареты находятся в верхнем ящике тумбочки, и как назло - ментоловые, что он когда-то купил и так и не смог докурить. Он любит крепкие, жесткие, с привкусом горечи и жженой травы, а не эту сладкую херню. Впрочем, зажигалка находится там же, и вариантов уже особо и нет. - Еще полгода назад. Харин непонимающе хмурится: - И? - И все, - Донмён пожимает плечами, садится в подушках, никак не беспокоясь о своей наготе и закуривает. Приторный вкус ментола оседает в горле, а в голове никак не проясняется. - И просто уже абсолютно все идет по пизде. Донджу до армии - ехидный брат-близнец, что любит подкалывать, говорить назло и фыркать в любой непонятной ситуации. Он бесит чуть больше, чем его хочется любить, а кулаки сжимаются, чтобы дать ему в рожу. Донджу после армии - чем-то напоминает Харина. Объемом мышц, спокойствием, постановкой речи. Тяжелым взглядом человека, что убивал. Донмён ненавидит его за это. И до одури любит. Он бы признался ему в чувствах, только вот есть маленькая проблема под названием “мы с ним братья-это-блять-ебанный-инцест”. То есть, скорее большущая проблема. Не то, чтобы Донмён уважал закон до последней запятой. Но некоторые постулаты, кажется, не стоит переступать. - То есть все-таки прощание, - спокойно говорит Харин и встает с кровати. Донмён не смотрит на него - сигаретный дым клубится почти бесцветным туманом под потолком, сливаясь в нечитаемые узоры. Завораживающее зрелище. Когда-то и Харин был завораживающим. - Мы же останемся друзьями? - спрашивает Донмён, делая последнюю затяжку. Почему-то вспоминается, как мать ругалась, когда он курил в кровати. Только он не помнит, из-за того, что он вообще курил в свои двенадцать или потому, что ей всегда было жаль простыней, прожженных пеплом. Харин тяжело вздыхает - его голос кажется глухим и очень уставшим, словно он старик в свои тридцать. Он долго шумит застежкой ремня и задумчиво ходит по комнате, что они сняли в далеко не дешевом мотеле. Донмён переводит взгляд в окно - там, за стеклом, ярко горят огни шумного Нью-Йорка, который так и не стал домом. Как и Корея - не осталась им же. - Тебе звонят, - Харин кидает ему сотовый, где видится знакомый номер телефона - без подписи, без фотографии. Безопасность во всем ее проявлении. - Ты бы ответил, если не хочешь потом получить порцию яда. - Он уже не такой. - Твой брат всегда такой, - фыркает Харин, надевая бейсболку. Он методично хлопает себя по карманам, удовлетворенно кивает и берет с пола рюкзак - абсолютно невзрачный и практичный. - Просто теперь он умеет это скрывать. - Ты не ответил, - замечает Донмён и все-таки сбрасывает. Он хочет услышать голос Донджу, хочет поговорить, поругаться, помолчать с ним на двух разных концах телефона. Но - не хочет при свидетелях. Харин во многом прав - хотя бы в том, что он сейчас понимающе и как-то нежно смеется: - Иногда я жалею, что знаком с вами - особенно с тобой. Но честное слово, - он подходит к кровати и очень вежливо и целомудренно целует Донмёна в лоб, - эту дружбу будет очень сложно разорвать. Звони, когда нужно будет прикрытие. Или выпить пива. Донмён молча кивает. Харин выходит из номера тихо - его походку крайне сложно уловить, потому он настолько и эффективный убийца. Иногда Донмёну даже кажется, что его жертвы даже в момент смерти не понимают, что они уже мертвы. Кто знает, вдруг и он сам уже мертв после такого-то мерзкого поступка? Звонок телефона снова продирается сквозь тишину, и в этот раз Донмён все-таки отвечает: - Слушаю. Донджу в ответ только громко молчит. * Работать с Сонхва - приятно. Неприятно только общаться с его двумя соглядатаями, которые появляются, как черти из табакерки каждый раз, когда что-то идет не так. - Ну да ладно тебе, друг мой, - улыбается во все свои тридцать два Уён. - Ты любишь такие сделки. - Любил, - поправляет его Донмён и нарочито-вежливо снимает с плеча тонкие пальцы - слишком сильные для простого парня с модельной внешностью. - Я сейчас не торгую с Кореей. - Пересылка через Тайвань, путь по воде, все будет в ажуре, отвечаю, - Уён снова кладет руку ему на плечо и подходит почти вплотную. Донмён невольно морщится - со стороны может это и выглядит как-то даже горячо, но ему совсем не нравится этот его напор, да еще и посреди аэропорта. И сцену не закатишь, и оружием не начнешь угрожать. Тем более, что он вряд ли тут один - скорее всего Сан тоже где-то в толпе маячит. Все-таки стоило написать Харину. Ну или не настолько самонадеянно думать, что сегодня ему повезет нарваться на Гиука. - Все равно не заинтересован. - Ой, ну да ладно… - Он сказал, что нас это не интересует, - слышится откуда-то сбоку голос Донджу, и Донмён даже вздрагивает от неожиданности - его не должно быть здесь. Какого черта он делает в Тайбэе, когда должен быть в Мехико? Уён со все той же яркой улыбкой осматривает Донджу, медленно меняясь в лице. Донмён даже ехидно усмехается - да, у него тоже есть защитник за спиной. Ну, или точнее справа, но суть ситуации приятным теплом согревает изнутри - пусть и не по плану, но он чертовски рад видеть Донджу. Особенно здесь и сейчас. - Ясно, - кивает Уён и вдруг смеется, пугая окружающих своим смехом. - Сразу бы сказал, что работаешь не один. А то в прошлый раз… - Во-первых, я всегда работал не один, - просто так получалось, что с Сонхва он всегда встречался в одиночестве. - И во-вторых, в прошлый раз у меня было хорошее настроение. Больше такого не будет. Ни за что и никогда. Опыт был интересный, но Уёна выдержать может только Сан. Раз уж даже Сонхва нашел себе еще одного телохранителя, с которым чаще всего и находится рядом. Не то, чтобы Уён сумасшедший, но без его безумия мир был куда более спокойным и предсказуемым. - Понял, принял, - Уён вежливо улыбается, пожимает руку Донмёну и даже не пытается - Донджу. - Но о сделке подумай. Сейчас хороший момент снова наладить торговлю - у нас в стране напряженка. - Хорошего дня, - прерывает его Донджу, и Донмён не видит - ощущает - какую-то злость исходящую от него. Тяжелую и густую, напоминающую те взгляды, что он кидал на их собственную мать и приемного отца. Ту, после которой их обоих нашли мертвыми в переулке. Никто никогда ни о чем не говорил, но Донмён знал. Знал, и всегда был благодарен за это убийство. - Все хорошо? - спрашивает Донджу, даже не смотря на него. Он цепким взглядом солдата высматривает кого-то толпе, не замечая, как шевелит губами. То ли считает, то ли кого-то проклинает. - Хули ты не в Мехико? - спрашивает он, ловя в ответ полный изумления взгляд. Донджу теряется на мгновения, снова вылезая из-под маски отрешенности, становясь на пару секунду тем самым придурком, что готов сейчас послать его нахуй. - Спасибо. Теперь я точно не смогу разлюбить тебя, думает Донмён. Теперь все точно скатится в адское пекло. * Где-то сверху слышатся крики. Донмён тяжело вздыхает и пересчитывает патроны - один в револьвере, пятнадцать - в глоке. Парочку пиратов он еще убьет, но их там явно больше двух. И явно - уже успели прикончить его малочисленную охрану. Что-то говорило же ему - не соглашайся на эту работу, в ней что-то не так. Но всего один слух, что Ёнхун наладил поставки с Россией, и голос разума был нещадно задушен. Как и голос Донджу, что требовал не делать хуйни. Донмён тяжело вздыхает, переводит взгляд на облупившуюся со стены танкера краску, и смеется. Сломанная рука болит нещадно, глаза слезятся от дыма, а в голову приходит только резкое, обиженное и немного злое “ну и придурок”, сказанное на прощание. Придурок, конечно. Так и не повзрослел. Он крутит барабан револьвера, сжимает зубы и приставляет дуло к виску. Где-то сверху слышится взрыв. * - Какой же ты уёбок! - крик Донджу осознается примерно в ту же секунду, когда слышится хруст ломающегося носа. Донмён даже не успевает вскрикнуть - только в ошеломленно упереться спиной в стену больничной палаты и недоуменно заморгать. Боль растекается по всему телу, снова напоминая о том, что рука то у него тоже сломана, как и пару ребер, и обожженная кожа на спине совсем не приносит удовольствия. А он только успел порадоваться, что как же ему повезло, что взрыв где-то на судне напугал пиратов и те решили не добивать оставшихся, а сбежать от греха подальше. В итоге с танкера то он спасся, а вот от брата - кажется не получится. У Донджу дрожат руки - это чувствуется даже через боль, через злость и обиду. А еще - он что-то шепчет, но что - разобрать нереально. Донмён закрывает глаза - он тянет Донджу к себе здоровой рукой и утыкается лбом ему в шею, размазывая собственную кровь по его белой рубашке. - Прости меня. - Еще раз такую херню… - Еще раз не выйдет, - смеется Донмён, чувствуя сильные руки на своей спине. Он на деле не ощущает чуда спасения - ни перерождения, ни какого-то откровения. Только оглушительное осознание, что он мог никогда больше не увидеть Донджу. Может ему и не стоит больше гнаться за призраком величия в лице Ёнхуна. Может ему просто стоит уже перестать себя обманывать. Донмён поднимает голову и прижимается губами к щеке Донджу. Он не открывает глаза - только полузадушенно всхлипывает, когда понимает, что его никто не отталкивает. * Как сказал бы Харин - к этому давно уже все должно было прийти. У них жизнь далеко не порядочных людей, что чествуют букву закона, кодекс чести и постулаты морали. И - в конце концов - они пытались идти не таким путем. Донджу целует жадно - как человек, что наконец-то дорвался до чего-то, что так давно желал, и Донмён только и может, что сдаться под этим напором. Он подставляет шею под поцелуи-укусы, сжимает пальцы в волосах и громко стонет, когда член входит в него до упора. Ему больно - но не телу, а где-то внутри него разгорается жар агонии, врываясь в голову осознанием, что же они делают. Фантомный голос матери рычит ему что-то на ухо, а Донджу целует так, будто это единственно, чего он хочет делать до конца своей жизни. - Ты много думаешь. Донмён смеется - он срывается в крик при очередном толчке, царапает спину Донджу и прижимается к нему так близко, как только может. Когда-то в детстве он злился, что они не одно целое - так было бы куда проще. Сейчас - думает, что никак уже не будет просто. Он целует его, ощущая, как тело предательски сдается перед приближающимся оргазмом, и практически задыхается - от все такого же жуткого осознания того, куда ему будет путь после смерти. - Я серьезно, - выдыхает Донджу, скатываясь с него на мятые простыни - он тяжело дышит, шарит рукой в тумбочке в поисках сигарет и совсем не стесняется своей наготы. - Прекрати. - Кто-то из нас должен думать, - фыркает Донмён и садится - поясницу простреливает болью, и хочется реально рассмеяться в голос - вот тебе и старость, даже потрахаться нормально сложно. Хотя, может это кара за такой вот вопиющий акт полового недержания в компании с собственным братом. Донджу вздыхает - его разочарование слышится слишком уж очевидно, и Донмён закатывает глаза - это его право грузиться из-за таких вещей. В конце концов он… - Я люблю тебя, - собственное признание вылетает абсолютно неожиданно, непостижимо и необоснованно, и разбивается о тишину в ответ. Донджу даже не поворачивается, задумчиво крутя в руках незажженную сигарету. Ясно. Вот оно значит как. * Вот оно значит как, - проносится в голове у Донмёна, когда он пожимает руку Ёнхуну. Он чуть морщится от легкой боли в пальцах, но кто же знал, что у этого с виду мягкого и воздушного подобия человеческой булки такая силища. Канхён, что стоит недалеко и воодушевленно общается с Донджу, явно не его телохранитель - скорее напарник. - Рад, что мы договорились, - говорит Ёнхун и практически искренне - только губами, в глазах нет ничего, кроме пустоты - улыбается. - Всегда приятно работать вместе, а не соревноваться. Не правда ли? Донмён вздрагивает - он поспешно убирает руку, натягивает улыбку и делает шаг назад: - Интересные у тебя подходы к сотрудничеству. А если бы я тогда умер? - С мертвецами сложно договориться, - Ёнхун пожимает плечами и поправляет абсолютно безвкусную вельветовую кофту. - Хотя они и не вставляют палки в колеса. Не лезть мне поперек пути, - понимает Донмён подтекст и сглатывает. Он молча кивает, провожает взглядом Ёнхуна до машины и даже не вздрагивает, когда чувствует прикосновение к собственной руке. Донджу, кажется, что-то спрашивает. А Донмёну кажется, что он снова заперт на тонущем корабле. * Наверно, пить было плохой идеей - он и так не особо хорошо переносит крепкий алкоголь, а тут еще и общая атмосфера вседозволенности. Кажется, он еще и принял пару таблеток, но все это бессмысленно, потому что руки, что прижимают его к стене - не те, что ему нужны, а поцелуи скорее влажные и безэмоциональные, чем что-то приятное. Парень - Гонхи, кажется - отрывается от его шеи, заторможенно моргает и спрашивает: - Что-то не так? Все не так, но Донмён молчит. Он смотрит в стену, где яркими пятнами переливаются какие-то странные брызги флуоресцентной краски, и ждет гребанный знак. Хоть что-то, что сейчас скажет ему, что он все делает неправильно и пора уже взять себя в руки. - Что-то не так, - вздыхает Гонхи и отходит - в его глазах отражается какая-то странная мягкость, глубокое понимание проблем и ни капли алкогольного помутнения. Ну прямо случайно забежавший спрятаться от дождя прохожий, а не посетитель клуба. - Я влюблен в своего брата. - Не самое приятное обстоятельство, - кивает Гонхи и достает из кармана пакетик с белым порошком. Донмён тянется отобрать у него наркоту, но теряет равновесие и утыкается лбом ему в плечо, вдруг понимая, как ему нужен самый обычный разговор с незнакомцем. Харин хорош всем, кроме того, что он так похож на Донджу. Гонхи - тем, что похож на него самого. - И мы с ним спали. - Надеюсь удачно. - Я ему признался, - выдыхает Донмён и закрывает глаза - Гонхи каменной стеной стоит и не рушится от признания, понимания и охуевания. То ли герой, то ли отбитый. - А он промолчал. В громком шуме клуба слышится только шуршание пакетика с кокаином и тихий смешок: - Пошли бить ему морду. - Он, вообще-то, был в армии. - Ну и ладно, - Гонхи отодвигает Донмёна от себя - он ярко улыбается, целует зачем-то в лоб и говорит. - Я же не сказал, что мы должны уйти от него живыми. В этом есть смысл, - звучит в голове голос Харина, и Донмён внезапно для самого себя громко и заливисто смеется. Пора уже поставить точку в этом дерьме. Пусть даже и окончательную. * Он просыпается с жутким сушняком - голова болит адски, руки и ноги дрожат, а из воспоминаний - только крики и громкий выстрел. Донмён медленно оглядывается - он почему-то лежит в собственной ванной, на кафельном полу, разве что заботливо укрытый полотенцем. Он медленно встает с пола, смотрит на себя в зеркало и ужасается - выглядит он так, что краше в гроб кладут, и - Господи, блять, боже. Что вообще произошло после клуба? Не мог же он кого-то убить. Точнее не кого-то, а… Донмён выходит из ванны - мятая постель раскурочена, его собственный револьвер валяется на покрывале, а на подушке и полу виднеются засохшие пятна крови. - Нет, нет-нет-нет. Он и правда был зол, он и правда хотел сделать больно, но не мог же он на самом деле застрелить Донджу? Он же никогда не думал - точнее думал, но всегда мысли были о двойном некрологе, потому что жить без него Донмён не собирается. Донджу сидит на кухне - его левая рука перевязана чистым бинтом, а на столе стоит чашка с кофе. Он поворачивается на звук и в его глазах такая усталость, что Донмён хочет просто исчезнуть. В конце концов - он старший, и ему надо быть умнее и брать на себя ответственность. - Чтобы больше твоих придурков тут не было, - Донджу медленно встает со стула и подходит ближе, аккуратно придерживая простреленную руку. - Ни Харина, ни этого вчерашнего мудилы, никого. - Прости, я… - И я выкину нахуй твой револьвер, ясно?! - орет Донджу и прижимает Донмёна к стене. Он смотрит почему-то очень испуганно и обиженно. - Что, блять, я настолько тебя заебал, что ты меня прикончить хочешь? Словами сказать не можешь, чтобы я свалил из твоей жизни? - Да я не хочу тебя убивать, придурок, - хрипит Донмён - он внезапно осознает, что он очень и очень устал. От себя, от Донджу - от неопределенности, недосказанности. Донджу ему не ответил. Пули больше нет. Пора уже заканчивать это дерьмо, в котором он варится с пятнадцати лет. - Я люблю тебя. Хочу тебя. И - блять - меня это убивает. Думаешь, мне легко быть рядом, зная, что у нас нихуя не будет, потому что мы родились в один день от одной матери?! Донджу молчит. Снова ничего не говорит, и Донмён уже не злится - просто закрывает глаза и вздыхает. Вот и всё. Вот и простое человеческое всё. - Ты не просил, - говорит Донджу - его голос звучит глухо, недоуменно и как-то удивленно, словно он сам не понимает, что должен говорить. - Я думал, что все так - по приколу. - По приколу?! - взрывается Донмён и еле сдерживает в себе порыв ударить его. - Ты совсем уже охуел? Я передумал - я реально тебя убью. - Но Харин и Уён, - Донджу неловко пожимает плечом здоровой руки и немного отступает. - И вчерашний парень. Я думал… - Говнюк ты не изменившийся! Приехал такой спокойный и умный из своей армии, а на деле нихуя не поменялось. Все такой же дурак, только нервы мне треплешь! - Ну извини. Сам придурок - мог бы и сказать. - Я говорил! - Мало ли, что твое “люблю” значит. Ты мне это с детства говоришь. - Так я и с детства, - говорит Донмён и обрывает сам себя - Донджу замирает напротив, медленно моргает и вдруг расплывается в улыбке, такой привычной и родной. Он касается пальцами щеки Донмёна и почти неслышно выдыхает: - Правда? - Говна ты кусок. Ну и почему я промахнулся? Как же ты меня бесишь. Смех Донджу растекается где-то под кожей, а тепло его тела обволакивает до самых костей. Дрожь в ногах и руках успокаивается, и наконец-то все становится просто и понятно. Никто из них не менялся - просто оба умело бегали друг от друга по разным концам света, ломая себя до основания. Никто из них не становился взрослее. И умнее - тем более. Донмён целует Донджу сам - мягко, нежно, так как хотел делать всегда. Без жадности, боли и отчаяния. - Ничего, ты меня тоже бесишь. Но револьвер я все равно выкину. Донмён фыркает. Не такое признание в любви хотелось. Впрочем, пока и это сойдет.