union ice company

紅白 Скука — бич сильного. Это известно Сукуне больше, чем кому-либо еще хотя бы потому, что он и есть тот самый сильный. Непревзойденный. Пучина ада для него — нежные барашки прибрежных волн. Единственный, кто может развеять его скуку — это Ураумэ. Сукуна ценит любой уникальный опыт, будь то интересная драка, красивое тело или великолепная еда, но при его могуществе становится всё сложнее искать уникальное, ранее неизведанное, поэтому Ураумэ, способный, наверное, даже из ничего создать чудо кулинарии, нужен рядом. На расстоянии вытянутой руки. Под ладонью. — У меня появилась идея, — Ураумэ появляется рядом, как будто соткавшись из тумана. — В предвкушении. Сукуне и правда интересно. Что это будет? Его пиршества всегда между жизнью и смертью. Его пиршества — та точка, где скука, не способная вынести пограничных состояний, исчезает и заменяется азартом гурмана. Ураумэ улыбается одной стороной лица, почти невесомо, как идеально отточенный нож: не ощущается, но режет. — Вы мне доверяете? — спрашивает он, заглядывая в глаза. — Без доверия ничего не выйдет. Сукуна смеётся. — Ты уже кормил меня рыбой фугу, в которой остался яд. Не знаю, что еще может прийти в твою голову, но пожалуйста. Злодействуй. Он притягивает Ураумэ к себе и приобнимает за талию. Сукуне нравится то, что он может, не прилагая усилия, сломать Ураумэ пополам, но никогда этого не сделает. К слову о доверии. Доверие — это вера слабого в милосердие сильного, а подобным Сукуна не страдает. Он не доверяет, он просто не считает, что кто-то или что-то может нанести ему достаточный вред, чтоб об этом задумываться. Особенно если речь идет об Ураумэ. Иногда Сукуна начинает считать его продолжением себя. Пятой и шестой рукой. Дополнительными глазами. Третьим лицом. Ураумэ вытаскивает из широкого рукава кожаный чехол с ножами и раскладывает их прямо на коленях у Сукуны. Гюйто, суджихики, сантоку. При наличии третьего остальные два не обязательны, но Ураумэ любит разделять. И властвовать. — Рыба фугу слишком скучна. Знаете, в нынешние времена её едят слишком часто, полагаясь на медицину. Теряется весь смысл. При всей внешней холодности Ураумэ азартен. Иначе зачем бы он столько лет служил ему, Сукуне? — Так что ты приготовишь мне на этот раз? — спрашивает он, когда Ураумэ откладывает ножи и сам усаживается на колени к Сукуне, запуская руки под ворот кимоно. Ладони у него ледяные. — Самое лучшее из всех блюд. Вас. Ураумэ распускает на нем пояс и проводит пальцами по животу, от чего рот на нем сам приоткрывается, выпуская язык. Сукуна хотел бы съесть Ураумэ, но ждать, пока тот переродится, будет слишком долго, так что он отметает эту идею, как не имеющую смысла, и просто ждет. Что бы Ураумэ не имел в виду, это будет как минимум интересно. — Приступай, — Сукуна откидывается назад, опершись на локти, и подставляет себя всего под касания холодных рук. Вот что отличает его от магов, вот что делает богом — нежелание ограничивать себя ни в чем и способность эти ограничения откинуть. Ничто не может остановить его, тогда как люди навсегда заперты в своих коконах из плоти и костей. Все эти жилы, вены и хрящи для Сукуны — хруст на зубах, а не объективная реальность, все эти волосы, ногти, кожа — лишь украшение его храма, набивка его дзабутона. Он хочет, и он может. Прекрасный мир. Ураумэ дополняет его так же прекрасно, как сладкий вкус дополняет соленый. Ураумэ коротко кивает и переносит сферу своего интереса с тела Сукуны на его лицо, берет его в ладони и заглядывает в глаза, что-то там ища. Сукуна в свою очередь не может так просто оставаться спокойным. Ему нужно чем-то занять свободную пару рук, и он, в свою очередь, использует их, чтоб залезть Ураумэ под одежды. Слишком сложные, слишком много ткани. И как ему хватает желания каждый раз наматывать это всё на себя. И ладно бы был реальным монахом, но ведь нет. Вместо Будды у Ураумэ свой собственный, просветлившийся дальше некуда, гневный бог. Просветление через силу. Под рясой, подрясником и нижним кимоно у Ураумэ эластичные бинты, которыми в этом воплощении он утягивает грудь, потому что ему слишком непривычно. Говорит, центр тяжести смещается. Как будто там прям большая грудь, ха. Сукуна в этом разбирается, и ему в целом всё равно. Он постепенно раздевает Ураумэ до того момента, пока тот не остается только в дзюбане и бинтах. Кажется, Ураумэ всё равно. Он всё так же с интересом изучаем глаза Сукуны, глазницы, брови и надбровные дуги, гладит, разглядывает и разве что вздрагивает слегка, когда Сукуна принимается разматывать бинты. — Будет ли у нас сегодня ужин? — плотоядно скалится Сукуна, и язык на животе лижет живот Ураумэ. Тот берется за ножи, долго примеряется, а потом будто передумывает. — Для данной процедуры у меня нет необходимого оборудования, Сукуна-сама, уж извините. Но я верю своим рукам, а также тому, что вы не будете дергаться, — отвечает Ураумэ, улыбается и вдруг показывает Сукуне язык, как разыгравшаяся обезьянка. Видимо и правда грядет что-то интересное. Ураумэ возвращается к нему на колени, прижимается совсем близко, его тело горячее, а руки как всегда холодные, грудью ложится на грудь самого Сукуны и тот опять со смехом отмечает, как разница их комплекция. Тело, которое было у Ураумэ в эпоху Хэйян, если честно, не было сильно крупнее, чем сейчас, так что эта разница скорее комичная, нежели удивляющая. Контраст всегда придаёт жизни вкус. С Ураумэ все — будто войти в онасэн среди снежной зимы. Сукуна проводит по его ребрам пальцами, пересчитывая так, будто там что-то могло поменяться, Ураумэ извивается и задевает коленом его пах, как бы случайно. У него всё всегда невзначай, ведь из всех видов физической близости Ураумэ всё так же предпочитает совместную трапезу. Незабываемый телесный опыт, воистину. Сукуна считает, что нужно пользоваться всеми возможностями тела. Убийства, секс и еда явления одного порядка, так что бессмысленно отрицать что-то одно, но спорить тут бессмысленно, да и не хочется. В случае Урауме Сукуне нравится поддаваться, потому что и в этом контраст и разнообразие. — Наш мозг, — говорит Ураумэ, — состоит из множества отделов, каждый из которых отвечает за определенные задачи, поэтому травмы головы приводят к интересным последствиям. Но вот вопрос, который волнует гурманов многие века: что, если съесть мозг своего более удачливого или умного соперника? Нельзя ли через процесс поглощения получить для себя какие-то преимущества? — Нет, — говорит Сукуна, — это было бы слишком просто. Ураумэ гладит его по щеке и укладывает назад так, чтоб голова Сукуны слегка опускалась вниз с подушек, а сам Ураумэ усаживается ему на живот, и Сукуна просто не может не провести ему языком по пояснице. Очень хочется есть. Когда он смотрит на Ураумэ, во рту всегда начинает скапливаться слюна. — Вам просто никогда не попадался достойный съедения противник, Сукуна-сама, — говорит Ураумэ, а потом вцепляется ему пальцами в лицо и раскрывает веки на одном из глаз. Сукуна чувствует, как воздух в комнате густеет, как от пурги, и прикрывает остальные глаза. Единственным раскрытым он видит, как Ураумэ призывает что-то вроде ледяной иглы и одним движением руки вбивает её ему в мозг через кость глазницы. Выходит неаккуратно — он задевает глаз и разрезает роговицу, но к этому моменту Сукуна уже отрубается, скорее сознательно, чем от боли или вмешательства в организм. Зачем мешать творцу? Он приходит в себя, когда начинает пахнуть чем-то вкусным. В сытном запахе Сукуна распознает сладковатый аромат бобов, кислые нотки мисо и густой, жирный запах чего-то мясного. Он давно уже восстановил себя целиком и теперь просто открывает глаза и усаживается поудобнее. Ураумэ с палочками в одной руке и сковородой в другой недовольно колдует над маленьким столиком, на котором уже стоит масу, миска с рисом и плоская тарелка, куда на горку зеленой фасоли Ураумэ выкладывает что-то жареное. Мозг в кляре. Это интересно. — Ну что, готово? — Сукуна ухмыляется и снова втягивает носом запах. Ураумэ вздрагивает и смотрит на него с любопытством. — Можете садиться к столу, Сукуна-сама, — он кланяется и отходит чуть назад. Сукуну два раза просить не надо, он пересаживается со своего места к столику, открывает масу и берет палочки. Тонкий запах холодного сакэ разбавляет насыщенность аромата еды, добавляет чего-то яблочного, легкого. Весна в горах. Идеальный дуэт важен и в еде. Ураумэ в этом гений. Он берет кусочек жареного мозга и кладет в рот. Мясо практически тает во рту, простое и практически не имеющее своего вкуса, разве что слегка сладкое, этот вкус подчеркивает мисо, в котором Ураумэ, видимо его вымачивал перед жаркой. Сукуна делает приглашающий жест рукой и Ураумэ тут же устраивается рядом с ним, заглядывает в лицо, пытаясь угадать реакцию. — Почему именно мой мозг? — спрашивает он, жуя. Ураумэ склоняет голову. — Не нашлось достойных, — только и отвечает он. Сукуне такой ответ нравится. Он отпивает сакэ и чувствует, как горячее мясо и холодный алкоголь скользят по пищеводу в желудок.