Маша

Нынче, когда внуки моего сына, Женьки, спрашивают у меня о том, какой была их прабабка, я не могу рассказывать об этом спокойно. Мое сердце сжимается, а на глаза наворачиваются слëзы. Маша, моя любимая Маша. Она была дочерью моряка. Семья у неё была благополучная, полноценная и обеспеченная. Отец, как ранее говорилось, был моряком, мать - пекарь, младший брат, Родион, - золото, а не мальчишка, увлекался шахматами, и она - ребенок, которого ждали светлое будущее и карьера балерины. С самого раннего детства она ходила на кружки, связанные с искусством - балет, театральное мастерство, музыкальная школа. Вот он - образец ухоженной, воспитанной девочки из примерной семьи. А я? Меня воспитала мать. Отец ушёл от нас когда мне не было и года. С рождения и до самого первого класса я жил в Англии, ибо сама мама (женщина английского происхождения), всё ещё зависила от родителей и лишь годам к двадцати вышла на работу медсестрой, зарабатывая хоть что-то(а через два года более менее накопила на переезд, далее отучилась на акушерку). Однако, жили мы не бедно - дома всегда была еда, и я, и мать были одеты, обуты и чисты, а каждое воскресенье мы, вместе с родственниками, ходили в музей или театр. С моей Машей я познакомился по поступлению в первый класс. Я только научился говорить к своим семи годам, из-за того, что разговаривали со мной сразу на трех языках - английском, русском и французском. Она сама ко мне подбежала, резко взяла за руку и скоро мы столкнулись взглядами. Её янтарного цвета глаза... Ах, как они прелестно переливались на солнце. Игривые солнечные зайчики прыгали ей на зрачки, а маленькая Машенька щурила свои, и без того узкие, глазки. Тут-то я и забыл упомянуть о том, что отец её родом из Астаны, и что все её родственники по отцовской линии казахи чуть ли не в пятом поколении, однако, это не так важно, как информация о том, что глаза её были узкими, перейдем к моему рассказу. Она звонко и чётко произнесла своё имя. — Мария Синичкина, ученица первого "А" класса, а ты? А я? А что я? Этим утром я точно не выспался и не хотел было вставать куда-либо, однако, под прекрасные слова матери о том, что она меня выпорет, я долго думать не стал, и уже на линейке, время от времени, дремал. Сказать честно, я бы стал возмущаться если бы меня за руку взял незнакомый мальчишка, но, кажется, искра между нами появилась так же рано и внезапно, как и общение наших родителей в сторонке. Я немного замялся и попытался вспомнить своё имя. — А я Чарли... Чарли Батлер. Маруся тогда явно удивилась моему необычному, для тех краёв, имени, однако, улыбнулась, довольно ярко улыбнулась. Так, как может улыбнуться лишь самый жизнерадостный человек. С тех пор мы стали дружить. Учились мы в одном классе, сидели за одной партой и, как оказалось, живём в соседних подъездах. Родители были только за наше общение, ведь до неё у меня друзей не было, а у неё до меня. Казалось, вот оно - счастье. Все праздники мы встречали вместе, смеялись и веселились, вместе гуляли по Невскому и приносили на стол по, полуоткусанному по дороге, батону, представляя реакцию родителей и смеясь с этого. Мы передразнивали учителей, читали книжки и рисовали(что у меня получалось очень хорошо), она в шутку называла меня Шуриком, а я её просто и ласково - Мим. Моя Маруся была весьма молчаливым человеком при ком-то из одноклассников и незнакомых людей. Однако, я помню её лишь с жизнерадостной, громкой и отзывчивой стороны. В середине третьего класса я по уши влюбился в неё. Помню, как подарил ей два одуванчика, а она в ответ лишь расстроилась и чуть ли не заплакала. По этому поводу я не годовал и всячески пытался понять, с чем связано такое поведение? Только за ужином мать рассказала, что дарить чётное количество цветов принято мёртвым, а после дала мне деньги чтобы я купил три розы и извинился. К Мане я шёл как на смертную казнь и думал, что после такого она меня уже не простит, но нет. Маруся мило улыбнулась и молча взяла цветы. Пару секунд она поискала кого-то взглядом и поцеловала меня в щеку. Я не успел опомниться, как где-то вдалеке увидел её длинные косички с, вплетенными матерью, лентами. Мои щеки залились ярко-красным румянцем, а зрачки точно расширились. В тот вечер я рассказал об этом матери, а она лишь посмеялась и потрепала меня по голове, сказав "вырастешь - поймёшь". С шестого класса я красиво ухаживал за ней и в конце восьмого наконец получил желанный поцелуй и взаимное признание. Этот поцелуй я не забуду никогда, тогда он вскружил мне голову на весь оставшийся день. Такой робкий, нежный и приятный... Я помню медовый вкус её губ и хрупкие ручки, что держали мои щеки, словно боясь отпустить. Глаза, и её, и мои, словно загорелись. После поцелуя мы ещё пол минуты стояли молча и краснели, глядя друг на друга. Она хотела мне что-то сказать, но сию секунду я поцеловал её снова, сжав в руках её белый передник. Моя Машенька смотрела на меня невинными, всё ещё детскими глазками, хлопая ими в каком-то недопонимании, пока я, пытаясь казаться старше неё, уверенно гладил бледную девичью шею. Я не учёл того, что стоило было отойти от своего подъезда, ведь всё видела мать, которая вешала бельё на балконе. Тем же вечером мы пошли в гости к Синичкиным и какой же стыд испытали мы с Машей, слыша, цитирую слова матери, "Лидочка, ты не представляешь, что я сегодня увидела! Выхожу на балкон, а возле подъезда твоя Маруся моего Чарли.. ". Таким образом о нашей маленькой любви узнали родители. Отец её стал относиться ко мне как, пардоньте, к дерьму, а мать наоборот, словно уже считала меня своим зятем, нередко казалось, что любит она меня больше своих собственных детей. Родион довольно сильно ревновал её ко мне, ведь как так? Раньше сестра проводила время только с ним, а сейчас у неё появился какой-то мальчик. Время шло и мы уже заканчивали десятый класс. Был выпускной и у меня был план на этот день. За день до праздника я купил колечко на скопленные деньги и небольшой букет роз(мне показалось, что бордовый цвет прекрасно подходит к её глазам). В этот день она была по особенному красива - дорогое, французское пышное платье голубого цвета, такого же цвета лакированные туфельки, что привёз папа из командировки и прелестная причёска, которую, казалось, точно делали не десять минут. Глядя на её цветовую гамму, мне показалось, что лучше нужно было нарвать сирени у подъезда, но так или иначе, розы смотрелись бы куда романтичнее. Мы поздаровались и мило поговорили. Вот - начался танец. И танцевала она... Не со мной. Она танцевала с нашим общим другом - Лекой Фроловым. Сладостливый, блондинистый парниша, который ищет хорошее даже в плохом. Промежуток меж зубов, веснушки по всему лицу. Его руки, по ходу танца, ловко скользили по её тонкой талии, поднимали саму Машу вверх и брали за руки. Казалось, именно на этом моменте я впервые возненавидел товарища и захотел его прикончить, однако, понимал, что этого я не сделаю и он должен был помочь мне. К шести часам вечера я уже стоял на территории школькольного двора и ждал Леку вместе с Машей. Ну вот ещё немного, ну ещё чуть-чуть... И вот, он приводит мне Машу, закрывая её глаза. А Маша явно была не совсем довольна, ведь терпеть не могла прикосновений к своему лицу без спросу, а судя по его физиономии разрешения он точно не спрашивал. Когда она уже не вытерпела прикосновений и с силой ударила его по щеке, то взор открылся на меня. Уже было страшно, вдруг она не поймёт и точно так же ударит, но теперь меня? Вместо этого раздражение на ее лице спало, появилось какое-то восхищение. Я много раз видел её искры в глазах, но такие впервые. Я стоял на одном колене. Волосы мои взъерошились на ветру, но даже не смотря на это мой вид был элегантным, спасибо костюму(его я выбирал сам, а мать сказала, что в нём я как пингвин). Да, я сделал ей предложение прямо на выпускном, при всех - педагогах, учениках, директрисе и наших родителях. Она буквально расстаяла у меня на глазах и даже прослезилась, но так радостно сказала заветное "да", я даже немного удивился, когда она крепко обняла меня после своего ответа. Помню, многие взвизгнули, были рады за нас, но директриса быстро всех разогнала, мол, "нечего тут из выпускного ЗАГС делать". В тот вечер мы были счастливы как никогда ранее. Она постоянно держала меня за руку и влюбленно хлопала глазками, улыбаясь, а я, гордый и довольный, стоял рядом и наглаживал её по голове, воображая из себя статного и властного мужчину, на пару лет старше Машеньки. Сама Машенька была старше меня на пару месяцев и это всегда обижало меня. Из-за такой незначительной разницы в возрасте я всегда чувствовал себя достаточно неуверенно рядом с ней, хотя знал, что знаний и опыта у меня все-таки больше и многому она учится именно у меня. После выпускного мы пошли к ней в однушку, которую, в подарок за окончание школы с золотой медалью ей купил отец. Дочь свою он, казалось, любил даже больше сына, всё же первая, старшая, в неё вложено больше сил и времени. Мы долго разговаривали о том, как и когда проведём свадьбу, целовались и обнимались, а позже легли спать. Я долго гладил её по длинным, тёмным волосам, спускаясь на обнажённые лопатки и переходя на тонкую талию. У нас не осталось сил на что-либо ещё кроме разговоров, поэтому мы довольно быстро заснули. Я прижимал её к себе, а она лежала на моем плече, руку положил на грудь. Я ощущал себя героем, победителем, каковым и являлся для неё. Свадьбу мы не сыграли, просто расписались и погуляли. Погода подводила нас, но мы не расстраивались и бежали под дождём, смеясь и подскальзывались по дороге домой. Через год мы перебрались в квартиру побольше - нелегальная трёшка, зато какая, вид то на набережную. Дорого, но деньги, на удивление, были, немного помогали так же и родители. В то время сложно было найти жильё для легальной покупки, разве что учавствовать в строительстве. У меня было больное сердце, поэтому, поступив в Академию художеств имени Репина, я, естественно, занимался живописью, и уже на втором курсе зарабатывал неплохие деньги, продавая свои картины на выставках, ярмарках и аукционах. А Маша была балериной. Она продолжала свою деятельность, но немного позже временно ушла. Ранее я уже говорил о покупке квартиры, так вот было это не с проста, ведь мы ждали ребёнка, пусть ещё совсем недолго. Зарабатывал я, и на первых двух месяцах она, сдавали однушку. День рождения нашего сына выпало на 9 мая 1941-го года, четыре часа дня. Евгеша. Я помню, как она обессиленно лежала в послеродовой, прикрывая глаза запястьем и тяжело дыша. Продлилось это не так долго, ведь очень скоро она всё же взяла нашего мальчика на руки. Светлый, сморщенный красный комочек в один момент перестал плакать и ещё долго глядел на свою мать пока его не накормили. Маша погладила его по голове, чмокнула в лобик и поправила сорочку, открыв доступ к груди, после чего глянула на меня. Я не знал, от чего заворожен больше - от её вида, прекрасного даже после долгих и трудных родов, или от осознания того, что я стал отцом и взял на себя огромную ответсвенность. Из размышлений меня вывел её тихий и нежный голос. — чего высматриваешь, Батлер? Маруся улыбнулась и хихикнула. Со стороны я и впрямь выглядит весьма вдумчиво и даже странно, словно никогда не знал о том, как кормят младенцев, однако, знал и думал не об этом. Я так же улыбнулся. — да нет, ничего. Теперь мы полноценная семья, так ведь? — да, именно так... Ах, он такой кроха... Родной наш. Очень скоро мальчишка уснул и Маша стала лишь больше умиляться с его сонной мордашки. Он был похож на неё лицом. Такой же острый нос, узковатые, но не до конца, глаза, но мои губы и спокойствие ко всему происходящему. Я смотрел на него и думал лишь об одном - "это мой сын". Иногда он тихо сопел во сне, но от этого у Маруси на лице появлялась милая улыбка. Она никому бы его не отдала ни за что на свете. Конкретно тогда она напоминала мне какую-то картину, однако, какую именно - я не помню. Выписали их через неделю из-за некоторых осложнений, но этому значения никто не придал. Я помню кучу родственников, которые пришли посмотреть на новую жизнь, и помню Родиона. Он был ещё маленький, ему было всего десять лет. Как завороженные он наблюдал за улыбающимся Женей и хлопал глазами. Его светлые волосы взъерошились и смотрелись довольно смешно, что мог подтвердить улыбающийся при виде него Евгеша. Родьку это не смутило. Сестра передала ему в руки мальчика и улыбнулась, а глаза у брата загорелись. Детей он любил и, казалось, сына нам отдавать не собирался. Этот момент запечатлели на фотографию и сейчас, пересматривая её мы улыбаемся как никогда ранее. Прошло буквально полтора месяца после рождения сына и на голову прилетела новая беда - война. Так уж получилось, что на фронт меня бы не пустили по состоянию здоровья, ведь от сильного испуга я мог и умереть, зато воевать ушёл Машин отец, а потом и сама Маша. Из-за этого мы поссорились, ведь зачем ей это? Совсем недавно она родила, хрупкая женщина, а идёт на войну как готовая ко всему. Я негодовал. Она читала мне петицию о том, что должна заступиться за Родину, в крайнем случае отдать за неё жизнь, а мне становилось плохо от одного упоминания смерти. У нас рос ребёнок, какая смерть? С ума сошла? Но немного позже я остыл, хотя выбора её не принимал. В любом случае я готов был воспитать Женю, сохранить ему жизнь. Когда она уехала, мы с сыном остались одни. Лето войны было ещё более менее нормальным, но вот осень и зима.. В городе кончалась еда, становилось холодно, ещё и соседи нагнетали обстановку, говоря о том, что сын мой хиленький, ещё грудной и не выживет без матери. От этих слов было плохо мне. Как это не выживет? Пока ещё он сытый, обутый и одетый, развивается правильно, в каком смысле он не выживет? Конечно, я отдавал ему последнее, растущий организм всё же. Блокада давалась мне особенно трудно. Район наш разбомбили. Наша и ещё несколько квартир остались целыми, но лучше было уйти, и теперь я жил с матерью и братом Маши. Не смотря на это, сложности всё равно были, например, отопление. Я утеплял Женю как только мог, но очень скоро он всё равно заболел. Спасибо тёще за заботу. По наставлению ее отца, нас эвакуировали в Астану, где у семьи Синичкиных было своё жилье. Будь я бы просто её мужем или женихом, меня бы в жизни не позвали с ними, однако, я являлся отцом нашего общего ребёнка и нельзя забывать про родню. Спросите, где была моя мать? Она работала по должности и лечила раненых солдат, поэтому в городе её не было. На территории Казахстана было спокойнее. Был свет и газ, а так же тёплая вода, тëща прекрасно готовила, поэтому теперь оставалось только привыкать. И впрямь, довольно быстро я освоился на новом месте и ждал Марусю. Она вот-вот должна была приехать, как раз ближе а маю. И впрямь, приехала. Свою любовь я не сразу узнал. У неё на щеке был довольно заметный шрам, а длинные волосы были обрезаны по плечи и немного кудрявилмсь на концах, глаза стали какими-то тусклыми, но на лице сохранилась долгожданная, тёплая улыбка. Я тотчас обнял её, прижал к себе и не хотел было отпускать. Она всего-лишь уставше стояла и, кажется, наслаждалась моими объятиями. В тот вечер она была крайне спокойной, хотя скорее и впрямь уставшей, дорога-то долгая. Уже на следующий день сын не мог и на секунду отойти от матери, а сама мать задаривала его своей любовью, приговаривая всякие ласковые слова, целуя и обнимая. Мальчик уже научился ходить, пусть и не смело, поэтому зачастую, спотыкаясь, шёл к ней сам, а я улыбался, мне было интересно за ними наблюдать. Удивительно, что сам Женечка не забыл её и сам лез обниматься. Она провела рядом с нами всего месяц, после чего снова ушла. Я видел, как она плакала, ведь волновалась за нас обоих и теперь боялась, что не вернётся. После этого прошёл месяц, второй, третий, четвёртый.. Пол года, год, полтора. Наш малыш уже научился бегать и разговаривать, звонко голосил придуманные собой песни и смеялся, вот только не смеялся его отец. Моя Маруся должна была приехать ещё месяц назад, но где она? Что с ней? Я терпеливо ждал её или телеграмму и в один момент дождался. Вся семья была в сборе и беседовали о чём-то за столом. Отец только приехал и возился с внуком за столом, передразнивая его и улыбаясь. В один момент домой забежал Родион с конвертом в руках. —От Маруси письмо пришло! Это событие было довольно радостным, ведь наконец-то пришла обратная связь. Глаза мои загорелись. —Ну читай же скорее! —Да подожди ты, Шурик, я ещё открыть не могу. Родион судорожно пытался открыть конверт и наконец сделал это, он развернул лист и с улыбкой начал читать. — "Извещение по форме номер 4"... Повисла тишина. Улыбка спала с лиц близких. Раздался плачь матери. Как похоронка? Да не может этого быть! Да моя Маша живее всех на свете! Родион положил письмо на стол и, пошатываясь, сел на стул, перекрестившись. Отец сидел в недоумении. На глазах наворачивались слезы у всех, в том числе меня. Один только Женечка сидел и не понимал всей сути происходящего. — Какое ещё извещение... Родь, ты чего такое говоришь, этого просто не может быть! Еë мать истерически заливалась слезами. Я схватил лист со стола и начал читать. — "Ваша жена-сестра-дочь, Батлер Мария Васильевна, в бою за социалистическую Родину, верна воинской присяге, проявив геройство и мужество, убита 19.07.1943 и похоронена на Пискарёвском кладбище в сторону северо-запада".. Я взялся за сердце. Это невозможно, это просто страшный сон. Родион взвыл. Он редко плакал, но сейчас буквально ревел. Отец посадил мальчика на стул и достал трубку, уйдя на крыльцо. В этом доме плакали все, в том числе и я. Мне было тяжело принять её смерть. Такая молодая, такая красивая. У нас было много планов на эту жизнь, но в один момент всё разрушилось. Спустя какой-то промежуток времени война закончилась. Это событие стало самым лучшим подарком на день рождения Евгения, но он всё равно недоумевал и спрашивал "а где мама?", я же отвечал, что теперь она всегда рядом с ним. Мы перехоронили её немного позже, сделали всё по-человечески, поставили дорогую, красивую плиту с ангелочком. Она лежала на территории Казахстана, где теперь жил и я. По возможности ходил к ней каждый день. Было очень трудно объяснить сыну о том, что мамы больше нет, ведь маленький ребёнок, но кажется, я справился и это было не так травмирующе, как мне показалось. Мой мальчик всегда хранил её фотографию, но помнил лишь пару моментов из жизни с ней. Я так и не нашёл себе другую. Мне нужна была лишь она, какой больше не было в мире. Маша, моя милая Маша.