Не хватает

      Кацуки в своей жизни мало что понимает.       Ну, в смысле.       У него, конечно, есть работа, семья и друзья. А еще своя квартира, машина и даже маленькая собака Ричи. Все прямо на ладони.       Только вот, чего-то ему всегда не хватало.       Он не был уверен, чего именно, потому что власть — его второе имя. В таком случае, зачем ему что-то еще? Но все меняется в один пасмурный день.       Когда он встречает Изуку, сидящего на качелях на детской площадке прямо под проливным дождем, он зачем-то приглашает его домой. Изуку не отказывается. Они, на удивление, хорошо проводят время: пьют чай, играют в приставку. Кацуки с ужасом отмечает, что его футболка выглядит красиво на чужом теле.       А потом они трахаются.       Как так вышло он, честно сказать, не понял. Слово за слово, и вот Изуку на его коленях, еще пара минут — одежда на полу. А потом стоны, всхлипы, стоны, снова всхлипы и запах секса в комнате. Но это было хорошо, пугающе, но хорошо. И горячо, и страстно, однако без какой-либо любви, слов поддержки и тому подобного. В общем, одноразовый перепихон.       Но Изуку странно возвращается каждый раз.       «Кацуки! — громко стонет он. —Пожалуйста! Боже, пожалуйста, Кацуки!». И Кацуки дает ему больше, вбивается в податливое тело, тонкие руки удерживает над головой и тянется за очередным поцелуем — мокрым, кусачем и от слез из кошачьих глаз цвета абсента соленым.       Следом Изуку встает, одевается и уходит, не прощаясь. Но он придет снова — завтра или послезавтра, с лёту запрыгнет на шею и потянется к горячим губам. Это будет нормально, ибо Бакуго уже привык.       Привык к тому, что это не любовь.       Однако, к собственному несчастью, он, блять, кажется, влюбился.       И еще он, кажется, в дерьме по колено.       Потому что они трахаются-трахаются-трахаются, будят соседей по ночам стонами и криками Изуку, извиняются и трахаются снова. Изуку говорит, что у Кацуки чертовски восхитительная спина, фыркая на «Деку, твои веснушки классные». И снова по новой. Потому что это не любовь, они оба знают. Это… партнерство. По преступлению, если хотите, потому что соседи все еще негодуют, сколько бы те не просили прощения.       К слову, Мидория невозможно красивый, с мягкими чертами лица, изящными движениями и этими проклятиями веснушками на лице и плечах. Он выглядит абсолютно божественно, недоступно и так смертельно по-королевски, каждый раз словно сжимая руки на шее Кацуки. Хотя он бы предпочел, чтобы его душили этими прекрасными бедрами.       В любом случае, все было в порядке. В порядке вещей.       Но в один момент Кацуки совершает огромную ошибку.       Он входит грубо, щекоча ребра Изуку пальцами, и почему то говорит: «Люблю тебя» прямо тому на ухо. Они оба вздрагивают, смотря друг другу в глаза. Но продолжения нет. Оргазм, секс заканчивается, дверь за зеленой макушкой закрывается все также.       Одиночество усаживается рядом с Бакуго и Ричи на диване, подъедая его чипсы с крабом. За окном ливень, гроза, по телеку какая-то дешевая мелодрама.       Все, впрочем, остается таким, каким и было. Секс, партнерство, отчужденность. Кацуки шепчет: «Я люблю тебя» между тропинкой из багряных засосов, а Изуку мямлит какое-то невнятное «ладно» или «знаю».       Так было всегда.       Пока в один момент Изуку не постучался в дверь глубокой ночью. Кацуки удивленно смотрит, пока тот снимает куртку и шапку, а потом одним шагом добирается до него, зажимая чужой рот рукой и касаясь губами тыльной стороны своей ладони. — Я, кажется, тоже, Каччан, — тихо произносит он, поглаживая его щеку большим пальцем.       Кацуки целует его в ответ. Без ладони, без всего, что могло бы помешать ему почувствовать Деку. И это поцелуй ощущается не как те, что были раньше. В смысле, теперь все ощущается не так, как раньше.       В эту ночь Изуку засыпает у Кацуки под боком.       В эту ночь Кацуки не чувствует себя одиноким.