Варение из смородины

За окном быстро менялись деревья, пропуская лучи солнца между своих тонких неаккуратных стволов, а листья их, тоже красиво переливались, и колебались едва заметным мною ветром. Трава была цвета темного тошнотворного и необычно теплого, будто это и не трава вовсе, а что-то другое, например облака напичканные зелёнкой, и готовящиеся пустить всю влагу вниз, на землю. Сравнивать траву с облаками странно, но мне так нравится. Цветы быстро менялись, как и деревья, чередовали свои неяркие, едва заметные цвета, и украшая, впринципе все внизу. Асфальт ещё намокший, немного стал высыхать, что практически незаметно разглядеть на большой скорости, если сравнивать его с асфальтом нетронутым дождём, с асфальтом, который оказался прикрыт перед тёплыми ( а может и нет ) каплями. Город показался издалека. Его высотки, темные по контуру из-за наступающего вечера болезненно врезались эстетикой в глаза, и приковали взгляд к себе насильно, а в домах уже был включен противный жёлтый свет дешёвых энергосберегающих ламп. С каждой секундой оттенки неба из теплых розовых превращались в какие-то холодные голубые и синие. Подъезжая к городу, стало гораздо светлее, благодаря ярким неоновым подсветкам и вывескам, кричащим об акциях и скидках. Красиво, сказала бы я, но это совершенно обычно. Красота в необычном. И в несбыточном, кстати, в несбыточном. Город просыпался, да, это была полная противоположность игре в мафию, ближе к ночи, люди здесь просыпались, а не засыпали. Кто-то шел со своей до ужаса нелюбимой работы, где держался только из-за двоих детей, один из которых не дал получить нормальное образования своим незапланированным появлением, кто-то с нелюбимой учебы, где заставляли пахать родители, чтобы не повторить судьбу тех, кто шел с нелюбимой работы, а кто-то гулял со своим любимым человеком, расположение которого получил благодаря своим красивым словам и огромным деньгам своих родителей. Все куда-то шли. Доехав до старой пятиэтажки, построенной, как говорил лучший человек в моей жизни "в старых добрых девяностых", стало заметно, как удушающе стемнело. - Ну здравствуйте! - голос такой ненавистно раздражающий, нелепо детский для взрослого человека, мой самый нелюбимый голос мачехи. - Мы к Вам до завтра, а потом по магазинам и домой, - двадцати годами прокуренный, уставший и немного болезненный голос отца. - Здравствуйте, - и мой, самый обычный и самый странный в тональности голос. Спать дома казалось чем-то законным, и отчасти желанным, но холодная подушка немного обожгла своей недельной нетронотостью, и веки глаз сами стали опускаться, что было неожиданно, спать нормально не получалось уже больше месяца, и скорее всего накопившийся недосып и заставил меня впервые нормально и быстро погрузиться в сон. Пятиэтажка, в основе которой лежали уже потёртые и трескаюшиеся от своего возраста, и климата Сибири кирпичи, стояла словно темный и до боли знакомый силуэт в ночи: пугала, и радовала одновременно. Откуда в этом месте огромное количество людей понять было сложно, хотя понимать это вовсе не важно, единственное, что привлекало меня это некрасивая, мужская фигура матери. В меру полная, женщина, с короткой стрижкой на своих не от природы светлых волосах, и какими-то игривыми глазами стояла практически в самой середине этой, непонятно откуда появившейся толпы ненужных людей, будто звала меня к себе. Она смеялась, сдерживаясь, будто бы боялась попасться кому-то, словно смех это что-то незаконное, отчего она смогла бы получить какое-то несерьёзное, но влияющее на ее жизнь наказание. Я сделала к ней шаг, и люди, молча передвигающиеся в противоположных друг от друга направлениях, быстро разошлись по разным сторонам, полностью исчезнув из моего поля зрения. - Мама, - губы сами разомкнулись, а связки, надрывающе прошептали это запретное и не до конца понятное мне слово. Глаза стала застилать слегка затуманенная пелена из слез, которые вырывались из оков нижнего века, и свободно падали вниз, по щекам, превращая мое лицо из непонимающего ничего, в совершенно противоположное. Я резко сорвалась с места, но меня будто бы перенесло на пятьдесят метров назад от матери, отчего она стала дальше, а толпа немых и мешающих людей вновь появилась. Мать стала звонко и заливисто смеяться, после чего развернувшись, пошла в сторону одного из мрачных и до боли знакомых подъездов. Я врезались в толпу, которая теперь уже шла в мою сторону, мешая мне как можно ближе подобраться к уходящему силуэту человека, который несколько лет назад исчез из моей жизни. Редкие слезы превратились в истерику, мешающую нормально дышать, а мать уже подошла к подъезду. Толпу удалось преодолеть, и я уже было подбежала к зданию, как вдруг мать открыла темную железную дверь мрачной пятиэтажки и скрылась за ней. Магнит притянул к себе кусок квадратной ненавистной стали с ручкой и домофоном, и мы с матерью оказались разделены серой шестисантиметровой металлической дверью. Домофон не позволял мне попасть внутрь, и оперевшись спиной о дверь, я плавно и быстро скатилась по двери, больно ударившись головой об нее. Открыв глаза, я почувствовала резкую боль в затылке, а попытавшись встать, поняла, что нахожусь на полу. Я опять упала с кровати.