can't live another minute bleedin' from my back

иногда все, на что кенни способен – это смотреть в землю, уделяя все свое внимание неровным кирпичикам. серый, щель, бордовый, серый, щель, бордовый, и так далее. кенни любит задерживать дыхание, пока на чем-то сосредоточен. сидит так минуты три, в голове – безмятежная пустота, кислород не поступает в кровь, и все, что он когда-либо чувствовал нейтрализуется. чем-то напоминает смерть. когда в глазах начинает темнеть, кенни делает глубокий вдох; после смерти всегда идет перерождение. — любимчик бога. маккормик с досадой смеется куда-то под воротник куртки, покачивая ногами, его дневная рутина похожа на мечту постмодерниста. он долго рассматривает свои пальцы, прежде чем подняться с лавочки и зайти в ветхое здание общежития. условия тут будут похуже, чем в родном южном парке, кровати поломаны надвое и стены пропускают только холод, но кенни не пришлось скучать долго. первое, о чем он подумал, когда его отчислили это: «продержался дольше, чем предполагалось». третий курс на физическом совершенно не похож на смерть, скорее что-то вроде лоботомии. сначала больно и тяжело, а потом ты становишься ходячим мертвецом без каких-либо стремлений и надежд. кенни широко шагает по комнате, закидывая свое немногочисленное имущество в походный рюкзак, смотрит на настенные часы в коридоре – двадцать три сорок семь. за три года он ни разу не возвращался домой, но знает, что прямой автобус ждет у остановки каждые два часа. время есть. когда кенни опускает штаны и садится на корточки перед центральным входом университета, он ненароком вспоминает своих старых друзей. они часто промышляли таким, когда ростом были не выше сто тридцати и были чем-то здорово недовольны. насрать кому-то у порога плевое дело, бежать от охранника – немного посложнее, но кенни переживал и не такое дерьмо. маккормик расковыривает старые раны, когда въезжает в южный парк. где-то между ребрами проскальзывают точеные лезвия. ностальгия та еще сука и свое дело знает. у кенни в груди кровавый водопад, перемешанный со слезами, которые ему удается сглотнуть. кривые дороги, безобразные дома, открытые люки и скотская вонь с местной фермы. кенни всегда ненавидел этот город. сотни спутанных тропинок, которые в конечном итоге ведут в одно место. сотни мыслей, которые неизбежно сходят с маршрута и возвращаются к одному и тому же. сотни разных эмоций, которые даже не успевают подняться внутри него. гравитация – сильная штука. крэйг создал внутри него огромное гравитационное поле, не позволяя ни одному тяжелому камню сойти с души. кенни знает, что он все еще здесь, в этом городе. такер просто не позволил бы себе уехать, покинуть дом и воспоминания, которые они с твиком лелеяли. чего еще можно ожидать от прирученной псины? кенни тянет руки вверх, задевая пальцами сухие ветки деревьев. спину ломит, ноги затекли и поспать в автобусе не удалось. родительский дом – последнее место, куда бы он хотел вернуться. кенни ненавидит запах отцовской бутылки, материнской крови и грязи, в которой он жил. кенни ненавидит своих родителей. но карен. он жмурится со всей силы, резко вдыхая воздух носом. у карен маленькие ручки, совсем не годные для защиты. волосы на тон темнее, чем у него, но веснушки намного ярче. целованная солнцем, с чистой улыбкой, похожей на первый снег. однажды кенни вытащит ее из этого места, он обещал. кеннет идет в противоположную сторону от своего района, медленно направляясь к бару и молясь избежать нежеланных встреч. успешно обходит компанию недорослей и заходит в душное помещение. внутри темно, воняет потом и пивом. бар – это четыре голых бетонных блока, парочка стульчиков и коллекция низкосортного пойла. маккормик вздыхает, засовывая руку в глубокий карман, старается зацепиться за сигарету, не вытаскивая целую пачку. бармен подкидывает ему спички и наливает нефильтрованное. на вкус, как моча с газировкой. кенни закуривает, опираясь лбом к руке. инстинкт выживания и желание двинуть коней, как можно скорее – две стороны одной медали. что же делать? — работу ищи. маккормик болезненно улыбается, подавляя истерический рев, застрявший комом в горле. пришел, значит. — тебя не спрашивал, — кеннет поднимает голову, пробегаясь глазами по лицу такера. вроде все на месте: та же паршивая улыбка, те же кривые зубы, только шмотки поменял. — как нашел меня? — воздух в городе провонял твоими сигаретами, — он легко улыбается и смотрит, смотрит, смотрит. — как дела у страйпи? — умерла в прошлом году, — крэйг садится рядом на свободный стул и, смотря вперед, делает два больших глотка виски. кенни поджимает губы и качает головой. — одиноко? — маккормик ведет пальцами по шее вверх, аккуратно вплетает их в отросшие на затылке волосы. массирует круговыми движениями, в некоторых местах останавливается надолго, вырисовывая узоры холодными пальцами. крэйг прикрывает глаза, еле слышно мыча. кенни знает, как такеру нравится, где надавить сильнее и где можно пройтись ногтями, слегка царапая кожу. знает, что виски чувствительные, знает, что крэйг любит, когда его тянут за волосы. — хорошо-о, — крэйг не уточняет, к чему это конкретно относится, но кенни доволен в любом случае. крэйг вырос и стал заметно шире в плечах. у него гордая осанка и грубый голос. кенни застревает на бедренных мышцах, на очертаниях бицепсов, на адамовом яблоке. крэйг вырос и стал еще красивее, пока кенни жил в большой крайности, превращаясь мешок с костями. он продолжает ковыряться в голове такера, когда тот ложится на руки, поворачивая голову в другую сторону. — с тобой одиноко, без тебя – тоже. — больше ничего не могу предложить, — мягко улыбается маккормик. — знаю, — он переворачивает голову лицом к кенни, рука маккормика еле касается щеки. он дотрагивается пальцами до маленького пубертатного шрамика, оглаживает кожу, режется о нижнюю челюсть. — ел сегодня? — нет, — когда крэйг смотрит так, врать никогда не получается совсем. — идем ко мне. у кенни дергаются губы и дрожь берет все тело, выворачивая наизнанку внутренности. крэйг встает с места, натягивая черную куртку и бросая пару купюр на барную стойку. маккормик чувствует капельку пота, скользящую по позвонкам. «идем ко мне», всегда значило что-то на родном и теплом. кенни давно этот язык забыл, но все еще помнил горячие руки и слабый запах хлоргексидина. крепкие объятия и поцелуй в макушку. он говорил «идем ко мне», и кенни позволял крэйгу утешать себя, потому что знал, что крэйгу самому необходимо утешение. кенни плетется за такером, молча считая опавшие листья, иногда поглядывая на его спину. крэйг не оборачивается, даже когда перестает слышать маккормика сзади. знает, что он не сбежит. кенни тоже это знает. правда в том, что кенни сам прирученная псина. если крэйг говорит «дом», он идет за ним. если крэйг говорит «на колени», он слушается. если крэйг говорит умереть. — о чем думаешь? — такер пинает мелкие камешки, лежащие у него на пути. — кроноса кастрировали. — если это намек, то очень абстрактный, — крэйг слабо посмеивается, собирая искорки веселья в тоненьких морщинках у глаз. нихера он кенни не понимал. у того башка всегда заполнена витиеватыми образами и причудливыми идеями, но никогда – словами. когда крэйгу удалось покопаться в голове маккормика, вся его древняя греция, вся библия и старые песни, которые такер не слышал, оказались кашей из ошметков мозга и раздробленного черепа. они подходят к крыльцу дома крэйга в тишине. с тех пор как он переехал от родителей, жить стало намного легче. впахивать, конечно, приходилось, как не в себя, но иметь свой дом, хоть и маленький, того стоило. они не заходят внутрь сразу, крэйг ведет его на задний двор к местечку под сливовым деревом. — страйпи, смотри, кого я привел, — говорит крэйг, улыбаясь холодной земле. — помолишься, чтобы у страйпи все было хорошо в его раю для морских свинок? — ты невыносимый, — кенни закатывает глаза. кенни любит богов и любит верить, что это не собственными стараниями он скатился ниже марианской впадины. любит верить, что он не виноват, просто кто-то свыше решил, что так надо. крэйг говорит, что из всей религиозной брехни концепт того, что один отдувается за грехи всех остальных, ему нравится больше всего. — будешь гореть в аду, — вздыхает кенни. кенни тоже хочет гореть. — да, до твика мне далековато. маккормик прикрывает глаза, закусывая губу изнутри. начинает тошнить. крэйг отводит его в дом, ставит чайник и копается в холодильнике в поисках съедобного. находятся только затвердевшие макароны, но крэйг ставит их на две минуты в микроволновку, поэтому сойдет. первую минуту кенни молча сверлит его кружку из икеи. лампочка в микроволновке сдыхает, но сам процесс подогрева продолжается. когда слышится звонкий «цзинь», кенни блюет в раковину желудочной кислотой. такер ласково гладит его по спине, словно они опять подростки, опять пьяные и влюбленные. только сейчас крэйг щупает чужое тело через одежду – похудел. цокает, но продолжает гладить. — воду? — такер набирает в ту самую кружку из под фильтра. — покурить. — придурок. кенни поднимает на него взгляд. уставший. он так устал. крэйг хмурится, смотрит ему в глаза и все еще нихрена там не видит. если он опустошит глазницу и будет смотреть в эту лазурь под микроскопом, найдет ли там что-нибудь? он отворачивается и молча уходит в темный коридор, возвращаясь с пачкой золотых данхилл. лезет в карман, отбирая, прости, господи, классические прима. — обмен, — предлагает такер, разглядывая красную пачку. и где он такое курево вообще откапывает? кенни не сопротивляется, практически беззвучно закуривая дорогую раковую палочку. такер пихает в кенни еду, подливая зеленым чаем, рассказывая о новостях южного парка. полнейший бред, как и ожидалось, но кенни слушает, пытаясь запомнить каждую мелкую деталь крэйга такера. он знает про четыре в ряд родинки на предплечье и родимое пятно в форме бразилии у тазобедренной косточки. знает, что в восемнадцать на его голове нашлось двадцать три седых волоса, и пластинки никогда не помогали его улыбке. — красишь волосы? — заметно? — крэйг приподнимает брови в удивлении, кеннет хватает его пятерней за челку и тянет через стол к себе, разглядывая шевелюру. — ай! ау! — конечно заметно, ни капли серебра, — кенни отпускает его, садясь на место. смотрит в окно – уже светлеет. — спать не хочешь? — нет. привык спать, как приходится. привык, думает кенни. он знает, что умирать от бессонницы не самый приятный вариант, на день пятый появляются галлюцинации, потом полное недомогание, но он тоже как бы привык. — вместе? — кенни сглатывает «как раньше» с вязкой слюной. — попробуем, — крэйг встает, берет его за руку. пальцы не переплетает, но сжимает ладонь крепко. крэйг вытаскивает ему огромную футболку, которую кенни таскал еще в одиннадцатом классе. правда сейчас она ему еще больше, чем раньше. крэйг достает свою одежду, на ощупь дотягивается до ночной лампы, позволяя маленькому источнику света пролиться на противоположную стену. они переодеваются в сокровенной тишине. кенни подходит сзади, оставляя влажный поцелуй на шейном позвонке. — люблю тебя, — кенни обнимает его со спины, скрещивая тощие руки на уровне солнечного сплетения. — я знаю. я тебя тоже. рот кенни наполняется горечью. у крэйга мягкая кровать и теплое одеяло. кеннет ложится раньше, натягивая одеяло до носа. пахнет стиральным порошком и химикатами, которыми всегда несло от такера. крэйг задвигает шторы, перекрывая обзор на карминовый рассвет. блэкаут шторы – удобная штука. они остаются в полнейшей темноте. кенни никогда не боялся темноты, она вырастила его и не обделяла вниманием. крэйг забирается на кровать, под одно одеяло, поворачиваясь к кенни. тот придвигается ближе, утыкаясь носом в ключицу, чувствует, как крэйг обнимает его и греет макушку дыханием. кенни уснуть не удается, он медленно водит пальцами по руке такера. тот лежит с закрытыми глазами, но, кенни уверен, не спит. — ты надолго? — спрашивает такер хриплым голосом. — хочешь, чтобы я остался? — кенни двигается немного выше, ровняясь с лицом крэйга. — хочу, но ты не останешься. — могу приезжать к тебе на рождество, а по праздникам присылать открытки, — маккормик смеется тихо-тихо и продолжает гулять пальцами по телу такера. — дурак, — крэйг выдыхает и слепо тянется рукой к лицу кенни. разглаживает лохматую челку. кенни прижимается губами к уголку рта такера на несколько секунд, после поворачивается к нему спиной, позволяя обнять себя. ничего такого, просто так теплее. когда кенни просыпается, в комнате уже светло и пусто. предположительно три часа дня, думает маккормик. кенни втирает пальцы в сухие глаза и идет в ванную, прихватив зубную щетку из своего рюкзака. он спал довольно долго, но утро после полудня всегда кажется медленным и ленивым. кенни идет по небольшому коридору на кухню, разминая шею. смотрит на крэйга, пьющего кофе за столом. дымка обволакивает его лицо, он сидит сгорбившись и уставившись в крошки на столе. — утра, — кенни проходит мимо, целует за ухом, останавливаясь на долю секунды, чтобы вдохнуть запах шампуня. крэйг молча кивает, делая еще один глоток кофе. — выглядишь не очень. — на себя посмотри. — ты такой душка, — маккормик улыбается и закуривает, запрыгивая на столешницу, начинает качать ногами, стряхивая пепел в раковину. после сна крэйгу всегда необходимо некоторое время, чтобы прийти в себя и вывернуть все колючки в свою сторону. — мне сегодня нужно по делам. встретишь меня у парка? — мхм, — такер мычит что-то похожее на согласие. кенни не уточняет где именно и во сколько, лишь докуривает сигарету, спрыгивает вниз, морщась от острой боли в щиколотках. выходит, хватая с собой парку и новую пачку. на улице холодно, впрочем, как обычно, но солнце светит ярко, переливаясь в снегу и слепя кенни. начинает болеть голова. зимы в южном парке тянутся мучительно долго. кенни стоит у ворот старшей школы, курит третью, заполняя грудную клетку дымом. отчаянная попытка вытеснить это тоскливое чувство внутри. карен останавливается перед ним и отвешивает ему подзатыльник, да такой, что зубы ломит. вся в отца. — ну ничего себе, — кенни заливисто смеется, потирая ушибленное место. карен уже отрастила свой родной цвет в удлиненное каре, после периода, когда она тусовалась с готами. красивая, сильная, такая сильная, к горлу маккормика подступает ком. — какого черта ты тут делаешь? — она хватает его за ухо, заставляя согнуться в три погибели и покорно следовать за ней. — к тебе пришел! — они останавливаются в безлюдном сквере недалеко от школы, карен хмурится, скрещивая руки на груди. — отчислили? — как дела? девушка хмурится, сверлит его взглядом несколько секунд и резко садится на корточки, пряча лицо в руках. ее плечи подрагивают и слышно, как тихо она шмыгает носом. маккормик старший присаживается рядом, опуская руку на ее голову. гладит медленно и ласково, как в детстве. — паршивый ты брат. — знаю, прости. карен встает, быстро вытирая слезы, но покрасневший кончик носа выдает ее с поличным. она обнимает кенни, сдавливая ребра со всей силы, утыкается влажным лицом в шею и держит крепко. — хоть бы писал иногда, — говорит карен подавлено. — прости, прости, — кенни целует мягкие волосы, поглаживая спину. — но ты так хорошо справлялась сама. моя умница. — кто? — она поднимает голову, заглядывая в глаза. конечно. конечно, кенни не оставил бы ее просто так. конечно, кто-то приглядывал за ней все это время. как она раньше не догадалась. — баттерс, — отвечает кенни. карен начинает смеяться, опрокидывая голову назад. он скучал по этому звуку. — первое время он был таким неловким, я до последнего думала, что нравлюсь ему. лео баттерс – единственный человек, с которым кенни поддерживал контакт все это время. причина проста, баттерс – прекрасный человек и всегда им был. искренний, добрый, отзывчивый. тот, кому кенни мог доверить что угодно. баттерс остался в южном парке, поступив в небольшой государственный колледж, работал, строил свою жизнь в спокойствии, как ему всегда хотелось, не подставляясь под неприятности. — как кевин? — работает в две смены, чтобы прокормить всех нас. прикладывается к бутылке по вечерам, — карен садится на лавочку, и кенни следует за ней. — поганые гены. — ты… — не пью. не настолько тупая, как вы, — карен говорит беззлобно, улыбаясь брату. кенни достает с кармана пачку, протягивая карен, они закуривают вместе, сидя какое-то время в тишине. — я облажался, — кенни трет нос, закусывая губу. — тяжело в большом городе, да? кенни жалко улыбается, приподнимая брови. тяжело. тяжело, когда вокруг городские снобы, когда не с кем поговорить, нечего есть, когда ничего не выходит. тяжело, когда хочется сдохнуть, но даже это не получается по-человечески. — сам виноват, — говорит кенни. карен громко хмыкает, откидывая сигарету двумя пальцами. — куда подевался твой настрой? «карен, подожди еще чуть чуть», «карен, я заберу тебя», «карен, я стану богатым ученым, и мы хорошо заживем», — она повторяет его слова с наигранной ребячливостью. кенни молчит, опустив голову. — не переживай, твоя умная сестренка уже поступила в колледж подальше отсюда. не пропаду. — господи, — он закрывает лицо ладонями, позволяя горьким слезам вылиться наружу, — как же я тобой горжусь. — не бойся, кенни, я стану богатой, и мы хорошо заживем. у кенни немеет лицо от улыбки.

***

маккормик гуляет по городу, выпуская клубы дыма изо рта. в этой дыре совершенно ничего не изменилось. когда он подходит к знакомому дому, дверь все еще открывает джимми. и у джимми все еще есть всякая дурь. небольшой бизнес в перерывах между его шоу. они недолго болтают ни о чем, скорее ради приличия, после чего кенни берет десять граммов, пять сативы и пять индики, опустошая карманы. кенни заворачивает косяк находу, направляясь в парк. становится хорошо. кончики пальцев подмерзают, и солнце светит ярче обычного, но голова перестает болеть, позволяя напряжению медленно растекаться по всему телу. он садится на дряхлую лавочку в парке откидывая голову назад. горло начинает жечь и хочется пить, но кенни не хочет нарушать покой каким-либо движением. голова кенни пустеет, остается только беспросветная тьма и усталость. ему всего двадцать два, но кости ломит на все сто. всего двадцать два, но он уже узнал, что мертвым быть намного приятнее. кенни знает, что легче не становится, пока сердце бьется. он разглядывает облака, чтобы не было настолько отвратно. пытается найти в них какие-нибудь силуэты и фигуры, как это делается у людей, но все, что он видит – это огромные комки ваты, летящие над головой. крэйг появляется, когда солнце близится к линии горизонта. весь в темном, весь мрачный. неблагосклонный страдалец. — укурился уже, — говорит такер, протягивая руку к косяку. кенни передает, наблюдая, как крэйг хмурит густые брови, глубоко затягиваясь. он садится рядом, делая еще одну затяжку и выпуская колечки дыма. — у меня никогда так не получалось, — жалуется кенни, разминая шею. — ага. они сидят в тишине, смотрят на прохожих в парке. в голову кенни врезаются воспоминания о знойном лете, наушниках, по одному на каждого, о танцах босиком и дешевом вкусе портвейна. ветер под одеждой отбирает тепло, но кенни потеет. он прячет лицо под воротом куртки, скатываясь ниже по лавочке. — как думаешь, в сектах хорошо кормят? — все настолько плохо? — крэйг поворачивается к нему, улыбаясь, и передает косяк. — а что? можно неплохо устроиться, — кенни выпускает длинную струю дыма изо рта. — крыша, еда и целая коммуна дружелюбных людей. крэйг хрипло смеется, выдыхая через нос. кенни этот звук радует, он облокачивается на спинку лавочки, улыбаясь. смотрит на птиц, на ветки, на лучи солнца, тянущихся к нему, игнорируя щемящее чувство в груди. — по моему, где-то здесь ты сказал мне, что ты бессмертный, — крэйг указывает кивком на место под старым деревом. — по моему, здесь я отсосал тебе четвертого июля, — кенни поддакивает, стряхивая пепел указательным пальцем. — это тоже. — фейерверки в глазах, — хмыкает маккормик. — боже, — крэйг закрывает глаза ладонью, посмеиваясь. кенни бросает окурок под ноги, придавливая носочком ботинка. выдыхает, засовывая руки в карманы, и встает. — пошли, не хочу застать закат. — ты такой неромантичный, — крэйг наигранно дуется, цокая, но встает вслед за маккормиком. крэйг соображает им ужин из яичницы с помидорами и включает чайник с водой на двоих, правда кружка у него одна. он хозяйничает по дому, пока кенни лазает в каждой полке, рассматривая находки по типу комиксов двухтысячных, детских фотографий крэйга и плёночной камеры. кенни долго смотрит в болотно-зеленые глаза с глубокими фиолетовыми впадинами под ними. лопнувшие капилляры, светлые волосы, цветастые пластыри. неказистая одежда и испуганный вид. маккормик оборачивается к запыленному зеркалу, рассматривая свое осунувшееся лицо. хмыкает с досадой, похоже, у крэйга действительно есть тип на парней. светлоглазые блондины с наркозависимостью. еще, наверное, они должны умереть как минимум раз, только кенни бессмертный, в отличии от твика. комок горечи подступает к горлу, он снова потеет, снова тошнит. кенни опускает голову вниз, сильно жмурясь. пытается дышать глубоко и размеренно, как-то не хочется умереть тут в своей же блевоте. когда крэйг садится рядом с ним, в ушах продолжает звенеть. кенни не слышит, но, видимо, такер хочет, чтобы кенни прилег. — ну твою мать, кенни, какого черта? — такер ощупывает холодное лицо, просит смотреть на него и дышать. приносит воду в своей уродской кружке и держит маккормика за руку. — помнишь, страйпи сбежал? я в тот день весь город на уши поставил и заставил каждого перевернуть все вверх дном, — кенни делает рыхлый кивок головой, и такер продолжает, — на самом деле, он все это время был между батареей и стеной в моей комнате, я даже не мог подумать, что страйпи туда взлезет! мне было так стыдно, что ночью я пробрался в дом мистера гаррисона и спрятал страйпи в его полке с секс игрушками, чтобы прийти утром и найти его. мне все еще было стыдно, но я никогда не забуду лицо гаррисона в тот момент. крэйг разрывает сухую губу улыбкой, продолжая отвлекать кенни на глупые истории. минут через семь грудная клетка кенни вздымается без особых затруднений. через две кенни просит закурить и воду. — херово. — не то слово, — крэйг протягивает руку, — пойдем, поешь немного. у кенни нет сил противиться, он докуривает данхилл по дороге на кухню, стряхивая пепел на пол. кенни молча копается вилкой в еде, параллельно затягиваясь. крэйг похож на закупоренную бутылку. смотрит так, будто видит насквозь. видит ошметки от сердца в грудной клетке. притягивает каждую его мысль к себе. гравитация – сильная штука. — ты мог не уезжать, — крэйг говорит, скрестив руки на груди. кеннет поднимает на него глаза. —мог не уезжать, если плохо. — с тобой еще хуже. такер выдыхает через нос, закусывая нижнюю губу. — я уже забыл, какой ты невыносимый. кенни грызет щеку изнутри, прикрывая глаза и совершенно не понимая, к чему этот диалог ведет. старые раны открываются и кровь льет с новой силой. — да что ты, — кенни опускает вилку, — разве можно такое забыть? — ты прав, никак не забудешь то, как ты закидывался всяким дерьмом и слетал с катушек, — маккормик сверлит его злым взглядом, обида наполняет до краев и норовит вылиться наружу. — каждый день с тобой, как террористическая атака. ты пугал меня до усрачки. маккормик поднимается с места, не совсем понимая зачем и куда, но напряжение колет тело миллионами иголок, и сидеть спокойно не получается. крэйг встает за ним. стоят друг напротив друга, пустые и разбитые. комедия. старая игра, в которой главная цель – причинить как можно больше боли. — и про твика не забудь, раз на то пошло. крэйг сжимает челюсти, щуря глаза. кенни мог бы утонуть в этом океане печали в глазах такера. он бледнеет, опуская голову. кенни любил твика так же, как его любил весь город. такер любил твика так же, как и маккормика когда-то. если твик – ангел, которому удалось расправить крылья, то кенни эти крылья срезали на корню. у твика слабое сердце, но кровь чище любых наркотиков. — прости, — кенни аккуратно подходит ближе, касаясь мизинцем руки такера, — прости, крэйг. — и я виноват, — крэйг прижимается лбом к светлой макушке. почти не моргает, высушивая глаза, — мы оба виноваты. такер держится за шею маккормика, приподнимая его голову выше. смотрит своими черными глазами в пустоту, так, будто кенни здесь и нет. целует его уроливо, соскребая кожу на загривке. солено, тоскливо и больно. кенни тихо скулит, потому что дышать не получается, когда крэйг точит его сердце. поцелуи на щеке, на шее и ключицах прожигают кожу. своеобразная месть за сигареты потушенные о руки такера. крэйг ведет его в спальню, царапая ребра и прокусывая губы. кенни, прирученная псина, конечно, повинуется.

***

иногда все, на что кенни способен – это сидеть на краю кровати разглядывая узоры на линолеуме. он слегка горбится выставляя позвонки, ребра, акромионы и ключицы. кожа натянутая на острые лопатки переливается от персикового к багровому. шрамы от крыльев никогда не перестанут саднить. — узоры на линолеуме? — крэйг заглядывает через плечо, надавливая пальцем на выпирающий позвонок. — в слух говорил? — как обычно. крэйг – черная челка, черные глаза, черная душа. все черное, как хаос. все божества когда-то вышли из хаоса. все в крэйге – порождение хаоса, гордое и величественное. даже так и здесь. все дорогое, и все переливается золотом под солнечными лучами. крэйг, как любое божество, любит трахаться и быть козлом тоже. кенни качает ногами в такт какой-то песне, которую он недавно слышал по радио. шея ноет от укусов, тройки болят больше всего. он аккуратно касается ее пальцами, проводя по неровной поверхности. такер целует его предплечье, разглядывая болезненные отеки на коже светловолосого. следы его клыков, пальцев и поцелуев. крэйг божественен даже когда смыкает ладони на глотке. богам свойственно убивать, но крэйг берет его ночью, нетерпеливый, эгоистичный; ждет, пока воздух перестанет поступать в организм, ждет, пока глаза кенни не закатятся назад, и отпускает, медленно и бережно сцеловывая слезы. боги могут позволить себе все, что угодно, и это всегда сходит им с рук. кенни молится, когда стоит на коленях и заглатывает без рук. крэйг подает кенни сигарету, подает огонь. все, что угодно для любимого, кроме любви как таковой. кенни слышит, как такер копошится сзади, разминая шею и руки. похоже, такое наказание ему придумали все там, сверху. уроды, кенни смеется. сначала тихо, почти неслышно, словно шелест травы в порывах ветра, но когда слезы начинают стекать по его щекам, рев не остановить. крэйг оборачивается, проводит ладонью по спине. кенни всегда был худым и острым. — ну не плачь. — пошел ты, — кенни затягивается, растирая лицо руками. кенни знает, что так больше не может продолжаться, и крэйг знает, что нужно делать. три года без крэйга это тяжело, но три дня с ним – смертельно. и, наверное, кенни позволено немного сломаться. — хочу в ванну, — маккормик вытирает слезы ребром ладони. он слаб, он разрушен, он просто хочет отдохнуть. крэйг читает его мысли, поднимается с кровати и берет его на руки. кенни все такой же легкий, но с длинными костлявыми конечностями. такер просит обернуть руки за шею и несет парня в ванную. керамическая поверхность обжигает холодом, кенни прижимает колени к груди, считает квадратики кафеля на противоположной стене. когда горячая вода касается пальцев на ногах, кенни шипит от сильного контраста. — так пойдет? — крэйг регулирует теплоту, но ответа не ждет. — что делать будешь? — восстанавливаться в университете. — после того, как наложил кучу им под дверь? кенни приподнимает уголки губ, выходит как-то болезненно, но это все, на что он сейчас способен. вода продолжает набираться, доходя до примерно до пупка. — тебе откуда знать? — ожидаемо, — он поджимает губы, вытаскивая шампунь и мыло. они курят одну на двоих, медленно заполняя влажный воздух дымом. кенни считает седые волосы со смывшейся краски такера. теплая вода немного расслабляет тело. хочется спать. крэйг смотрит на россыпь бледных веснушек на плечах и переносице, и грудная клетка наполняется нежностью. он прижимается губами к предплечью парня, прикрывая глаза, и просто сидит так, на коленях перед маккормиком. никогда не просит прощения и не прощает, но всегда благодарен. когда вода касается пятого ребра, крэйг оживает и опускает рычаг. три капли падают вниз, нарушая тишину. — отпустишь меня? — вполголоса спрашивает кенни. — а ты? — обещаю. кенни знает, что так больше не может продолжаться, и крэйг знает, что нужно делать. такер слабо кивает, и глаза начинают жечь, он тянется через перегородку ванны, чтобы оставить поцелуй на щеке у родинки, и кенни терпит эту чуткость, расслабляется, пододвигаясь ближе к центру. крэйгу приходится немного привстать, он мягко надавливает на плечи, погружая маккормика в воду. такер дышит прерывисто через сжатые зубы, подавляет шершавый комок в горле и напрягает руки. кеннет никогда не умел сопротивляться. делает вдох, второй, третий. вода в легких, и альвеолы уже не разлепить. кенни хорошо, легко и тепло, когда он теряет сознание. такер тяжело дышит, зарываясь мокрыми руками в волосы. все в груди разодрано в клочья, и немой крик вырывается наружу. на лице – слезы, сопли и слюни, когда он приподнимает маккормика. наносит шампунь, бережно массируя голову. смывает так, чтобы пена не попала на лицо. ополаскивает нескладное тело, не отрываясь от бледного лица. крэйгу удается завернуть его в пушистое полотенце и взять на руки. вся одежда промокла и неприятно липнет к коже. колени трясутся, но крэйг доходит до спальни, укладывая кенни на кровать. одевает, заглаживает челку за ухо, убирая с глаз, кладет пачку прима в карман, и садится на пол у кровати, укладывая голову на руки. он аккуратно касается пальцем руки маккормика – холодная, как обычно. держит ее за запястье, целуя тыльную сторону ладони. такер смотрит на светловолосого, лишь иногда громко вдыхая носом. оплакивает его беззвучно. тело болит, и ноги затекают, но он не смеет шевелиться. крэйг остается в одиночестве, вместе с кенни. кенни просыпается в своей комнате, когда лучи солнца пробираются внутрь через дырявые шторы. он медленно разлепляет веки, открывая обзор на паутины из трещин на потолке. в горле сухо и в голове бардак. он не обращает внимание на пустоту в груди и привстает на локти. хаос поглотил все, что было внутри. но, наверное, так и должно быть. больше не больно, не плохо и не тошнит. кенни не знает, какой сегодня день, но знает, что прямой автобус ждет у остановки каждые два часа. он накидывает парку, закуривая, и выходит из дома.