Почти вечность

Последнюю чашу она все же неловко задевает своим рукавом — пролитое вино тут же жадно поглощает земля Ли Юэ, пересохшая, потрескавшаяся здесь после долгой жары. Изящность и тонкость ей не слишком-то свойственна. Не дипломат, не правительница по духу, а сокрушающий врагов воин, Эи в церемониях не слишком-то умела, да и недавно возвращенное тело иной раз подводит как клинок, забывший прикосновение и волю направляющей его руки, но здесь и сейчас даже разлитое вино отчего-то становится правильным и уместным. Легкий, пахнущий солнцем и травами порыв ветра касается щек, а почти незаметные штрихи туч на багряно-алом небе обещают, быть может, немного дождя к закату. Методично и последовательно Эи расставляет чаши точно так как отложилось в памяти и ничуть не потускнело за долгие, бесконечно долгие года в беззвучном царстве ее души — для тех, кто пировал здесь давным давно, когда еще почти никому незнакомая воительница-кагэмуся, лишь тень величественной Баал, однажды делила праздничное мгновение мира с другими богами. Разлитое вино уходит в землю почти так же безвозвратно, бесследно как и те, кто пил его, и сколько ни жди — кто-то уже никогда не придет, кто-то прийти не захочет. Слишком много чаш так и останутся здесь нетронутыми — может, кроме еще одной. С чашей в ладонях Эи закрывает глаза, держа спину особенно прямо опускается в традиционное сэйдза и ждет. — Райдэн Сегун, — низкий, глубокий голос Моракса болезненно вырывает ее из воспоминаний и в то же время делает их живыми как никогда прежде. — Добро пожаловать в Ли Юэ. Невольно она впивается в него взглядом — ныне древний Властелин камня избавился от своих белых одежд, укрыл перчатками и высоким воротом рубашки темное и золото кожи и не слишком отличается от современных, непривычных ей горожан Ли Юэ. Но этот голос, этот спокойный, проницательный взгляд… — Ли Юэ — твое дитя, Моракс, — с ощущением невольной радости от встречи Эи сжимает чашу в ладонях и почему-то не решается ему ее протянуть. — Я знала что ты никогда не оставил бы его на произвол судьбы. Плотно сомкнутых губ бывшего гео-архонта касается тень улыбки, делая их строгий очерк чуть мягче. — Самая большая радость родителя — когда дитя становится на ноги и само делает первые шаги, какими бы неуверенными и неловкими они не были. Остается лишь побыть рядом чтоб вовремя подать руку, поддержать, если понадобится. И однажды увидеть время когда в нас уже больше совсем не будет нужды. Взяв в руки наполненную вином чашу, рядом с Эи он садится на выщербленный временем и ветром камень. Ветер легко и словно бы ласково касается темных волос, в глазах цветом схожих с местными кристаллами гео-элемента, мягко мерцают золотистые искры… Воистину кровь от крови этой щедрой, упрямой в своем труде земли, плоть от плоти. Вино, к которому Эи даже не прикоснулась, вдруг становится слишком горьким — Я ведь тоже должна была стать сердцем своей земли, как была Макото. Как был, есть и будешь ты, — задумчиво и немного потерянно даже глядит она на далекую еще тень облаков. — А стала лишь ее грозой. С непроницаемым лицом Моракс склоняет голову чуть набок. — Насколько мне известно, люди Инадзумы боготворят свою Сегун как прежде. — Но еще больше боятся. Благодаря кукле, слепо повиновавшейся неверному и слепому в своей убежденности приказу — но на самом деле все это лишь Эи и только ее вина; здесь, вдалеке от Инадзумы и тех, кто убежден в непогрешимости Райдэн Сегун, становится легче в этом хотя бы самой себе признаться. Вместо того чтоб беречь бесценное наследие Макото, она вогнала его в запустение и страх. Чтоб понять это — потребовалось впервые выбраться из беззвучной, безветренной, застывшей в гонке за мифической вечностью Эвтюмии, вновь пройтись по улицам, взглянуть на бледнеющие от одного взгляда лица и дрожащие даже в ответ на милость руки… Чтоб признать — надо кое-что большее. — Впереди еще есть почти вечность, чтоб исправить ошибки, Райдэн. — Эи, — упрямо качает она головой, задевая песчинки кончиком длинной, пышной косы. — Зови меня Эи. Мне пришлось немало потрудиться чтоб вернуть себе это тело. Я победила куклу как себя прежнюю. Я смогла ее победить, Моракс, — с внезапным торжеством бывшая воительница-тень высоко и гордо поднимает подбородок. — Не разрушить. Устремленный на нее пристальный взгляд Моракса словно бы немного теплеет. — Думаю, госпожа Макото бы непременно гордилась тобой, — вдруг смеется он теплым, низким, искренним смехом, и этот смех отдается странным, давно забытым теплом в груди, там где слишком давно клинок вместо сердца. В те давние дни, когда безымянная почти для всех тень своей сестры делила в этом самом месте праздник с богами, в окружении друзей и союзников он смеялся точно так же, и этот смех так же отдавался в груди смутным, неясным теплом, а после Макото беззлобно и лукаво дразнилась, что взгляд Эи задерживался на могущественном Властелине камня много, много дольше положенного, и щеки строгой воительницы от этого заливало дурацким, противным румянцем, над которым безнадежные болтушки Чие и Сайгу готовы были потешаться вечность… А Макото, глядя на их суету, улыбалась. Воспоминания привычно отдаются тупой, усталой болью — в то же время присутствие Моракса, живого и почти прежнего, делает эту боль теплой и сладкой. Он ведь и сам похож на почти неизменную вечность — через неисчислимое множество дней, множество войн и потерь… Спокойный, крепкий, стойкий вопреки всему, и сейчас рядом с ним измученному, усталому в своем слишком долгом горе сердцу Эи тоже отчего-то тепло и спокойно. Если бы ее почти вечность могла бы состоять из подобных мгновений вместо горя. — Я так счастлива что могу поговорить с кем-то, кто помнит не только имя Макото, но и ее улыбку. Яэ не выносит со мной говорить о прошлом, — признается ему Эи почти по-детски обиженно. — Она говорит — я и так слишком много времени прошлому отдала. Ей кажется, что уголки его губ вздрагивают в улыбке, которую Моракс деликатно прячет за чашей. — О, как мне помнится юная кицуне неизменно отличалась умом и практичностью. Вино из османтуса? — отпив, вдруг сводит он темные брови к переносице. Невольно Эи прячет взгляд на дне чаши, все еще нетронутой стоящей на ее коленях — поверхность мутится от дыхания, дробя отражение ее лица. — В мою память накрепко врезалось что именно его все мы пили в тот день. И что тогда оно пришлось тебе по душе, но я не знаю не изменился ли его вкус за долгое время и… — Вкус почти тот же самый, — мягко касается он ее плеча. — Хоть упиваться прошлым — даже для нас это роскошь со слишком горьким послевкусием, Эи.  — Все же отрадно знать что в постоянно изменяющемся мире нечто осталось неизменным. Рука Моракса, удивительно живая, крепкая, тяжелая, все еще касается ее, и вот тут тело, все еще неловкое, все еще непривычное к таким прикосновениям, все же отвечает странной, приятной дрожью, теплом по коже. Просто сейчас ей каждое ощущение кажется чересчур острым — пение птиц, дуновение пахнущего травами и солнцем ветра, колючесть песчинок и камешков под коленями, прикосновения и сама его близость… Оба они похожи на выброшенные временем словно штормом обломки крушения мира — израненные, поврежденные, но все равно не сломленные ничуть. — Нет иного выхода как жить настоящим и смотреть в будущее как это делают люди, — говорит ей Моракс, и хоть он улыбается, в глазах его словно в зеркале отчетливо видится такая же боль, одиночество и усталость — помноженные разом на шесть тысяч лет, сегодня вместе с вином из османтуса разделенные на два. — Но я помню как тепло и искренне улыбалась госпожа Макото, и помню что в тот день в твоей улыбке было ничуть не меньше тепла. Мышцы лица куклы словно не слушаются, одеревеневшие, забывшие что такое улыбка — или это сама Эи в своей застарелой, давней скорби забыла, но когда он улыбается ей вот так и вот так говорит, она не может словно зеркалом не улыбнуться. Как не может не смотреть и не может отказать себе в слабости коснуться его затянутой в перчатку руки, все еще лежащей на ее плече, и Моракс не отнимает ладони, сам переплетает пальцы с ее пальцами… Забытой, задавленной давно частью себя Эи вдруг тянется к нему так сильно, что это почти причиняет ей боль, но даже такая боль лучше привычной. Впервые за множество дней разделенное с Мораксом настоящее кажется Эи ярче ее драгоценных воспоминаний, реальнее вечности. Моракс и сам похож на почти вечность. И ей отчего-то хочется больше, хочется ближе — как это делают люди. А Эи не дипломат и все еще не в достаточной мере правительница, чтоб полагаться на уклончивые околичности, строить сложные планы или выжидать терпеливо — стремительная как прежде гроза, удар молнии, воля, решимость и никаких колебаний, ничего или все… Разлитое, когда она обнимает Моракса, вино торопливо и жадно уходит в землю как дань мертвым и давней памяти, но, склонив темноволосую голову, он касается ее рта первым за множество лет поцелуем, и, закрыв глаза, Эи охотно и неумело сама раскрывает губы в ответ. Хоть ненадолго Эи позволяет себе забыться в объятиях почти вечности, о которой так долго мечтала. У почти вечности Эи теплые, сильные руки и сладкий вкус вина из османтуса на губах.