Святой отец, я согрешил

— Святой отец, я согрешил. Елейный голосок за шторой сладко тянет слова и Кристоферу хочется прямо сейчас встать и выбежать из исповедальни. Но вместо этого он лишь прикрывает устало глаза, приказывая самому себе сосредоточиться. — Чем же? Мужчина действительно надеется, что ни капли раздражения не проскользнуло в обманчиво спокойную интонацию. Не пристало священнослужителю... — Видите ли, я каждый день хожу на службы, но мне немного сложно сосредоточиться на молитвах, потому что... Голос превращается в сладкий шёпот. Кристофер твёрдо уверен что примерно таким же змей искуситель когда-то уговаривал Еву съесть злополучный плод познания добра и зла. — Потому что один чертовски соблазнительный священник просто вынуждает меня грешить с ним в мыслях снова и снова, вместо того... — Хватит. Мужчина глубоко вздыхает, стараясь не сорваться. Кричать нельзя, совсем близко очередь, ждущая своего шанса отмолить содеянное. Но ещё ближе дьявольский юноша с голосом суккуба, раз за разом выводящий священника из равновесия. — Что такое? Невинно удивляются за тонкой ширмой, но Кристофер обрывает с нажимом в голосе. — Перестань, Минхо. Тебя послушать, так это я тут главный грешник... — Что вы, святой отец, ведь я потому и пришёл, что тут полностью моя вина и я хочу покаяться. Голос становится обманчиво смиренным. Тонкие ниточки терпения лопаются. — Каются в том, о чем сожалеют. Не омрачай душу ложью, говоря что стыдишься этого греха. Ты наслаждаешься им, и потому тут тебе делать нечего. Пошёл вон. Честно говоря, последние слова для священнослужителя уже перебор, но юноша послушно выходит, слышится звук отодвигаемого стула, а затем с той стороны появляется кто-то другой. — Святой отец... Бормочет неизвестная пожилая леди. Кристофер выдыхает облегчённо и раздражённо одновременно, потирая виски, и наконец открывает глаза. По виску катится капля пота. О да, Минхо посещает службы к а ж д ы й день и мужчина об этом прекрасно знает. Это не даёт ему спокойно существовать на протяжении уже... пары месяцев, пожалуй. Ангельский голосок, но дьявольские намерения. Когда соблазнительная речь раздалась из-за ширмы в первый раз, священник потерял возможность даже думать, растерявшись просто донельзя и стараясь хотя бы разлепить одеревеневшие губы, что бы пригрозить наглецу небесными карами. Такое на его практике было впервые. Но, увы, не в последний раз и с каждым новым посещением милым юношей исповедальни, раздражение плавно росло, подбираясь к отметке "точка кипения". Сначала это казалось издевательствами. Позже обнаружили себя неуместные и запретные чувства, от которых кое-кто не спешил избавляться и которые не хотел ни отмаливать, ни держать в узде. В одном Кристофер был уверен – Минхо переходил все допустимые и не допустимые границы. И, несмотря на все попытки священника противостоять дьявольскому искушению, он так же был готов переступить черту. Потому что... Потому что нужно было видеть и слышать несносного юношу, что бы понимать всю глубину глубины той трясины, которая столь безвозвратно засасывала в себя того, кто обещал положить свою жизнь, любовь и мечты к ногам одного лишь бога. Кристофер с детства славился тем, что сдерживал свои обещания. И потому теперь, когда его честность по отношению к самому всевышнему оказалась под угрозой, окончательно убедился в том, что нездоровый и губительный интерес стоит пресечь. С обеих сторон. Отрицать очевидное так же не входило в правила мужчины. Когда-то он уже пытался наставить наглеца на путь истинный, но в тот раз в душе не горела обжигающая решимость, с которой Кристофер складывал в шкафчик священные книги сейчас, когда служба окончилась, морально готовясь к тяжёлому бою с собственным искушением. Да и Минхо тогда ещё не был столь напорист... Только стрелял глазками и строил абсолютную невинность. Иными словами, разговора совершенно не получилось. Но теперь... О, теперь священнослужитель собирался это исправить и поставить окончательную точку в истории о лёгкой неприятности длиною в пару месяцев. Без всяких сожалений. Юношу он находит возле пышных кустов роз, растущих неподалёку от крыльца, с которого сбегает минутой ранее столь поспешно, что подол рясы цепляется за шипы, чуть не оставив на них солидный кусок ткани. Впрочем, обходится. Минхо оборачивается на приближающиеся шаги и узнав священника вскидывает брови в секундной растерянности, тут же строя невозможно невинную гримассу, и собираясь очевидно выдать что-то из своего обычного репертуара, но не успевает. Кристофер хватает его за руку, быть может слишком сильно сжимая тонкое запястье, и тащит по узкой тропинке за церковь, где никогда не бывает людей, но зато есть сарайчик в котором должен лежать инвентарь для сада, но который на деле изобилует пустым пространством. Именно в него и вталкивает священник ошарашенного "прихожанина", лёгким движением руки задвигая тяжёлый засов. — Прости. Как можно спокойнее смотрит он в чужие глаза, что сверкают в полутьме подобно звездам, по кошачьи отражая полоски света из небольшого оконца. — Но иначе ты бы мог уйти, не дослушав. А я хочу сегодня сказать все, что считаю нужным и услышать от тебя то, что желаю слышать. — Не приближайся ко мне, Минхо, не говори со мной, Минхо, не дыши на меня и не думай на меня. Это вы имеете в виду, не так ли? Перебивает слишком быстро справившийся с растерянностью юноша с неожиданной прямотой. Священнику стоило бы растеряться вместо бойкого юнца, но не сегодня, нет. Он смотрит все той же непоколебимой, как он сам надеется, скалой. И кивает. Медленно, но жёстко. — Прости. — Ох, лучше заткнитесь... Минхо неожиданно (а может быть вполне ожидаемо) злится, тыкая пальцем старшего в грудь и кривя губы. — Перестаньте, ясно? Разве я не вижу, как вы на меня смотрите? Вы даже сейчас смотрите так, как будто не отогнать меня хотите, а отод... Рука сама взлетает, закрывая юноше рот. Челюсти сжимаются так, словно никогда больше не разожмутся обратно. Но они все таки разжимаются. — Минхо. Голос звенит напряжённой сталью. — Не имеет значения, чего я хочу. Даже если мне нравятся парни. Даже если мне нравишься ты. Я священник, я добровольно посвятил себя богу, и... — Но священники же женятся. Невпопад перебивает Минхо и брови Кристофера страдальчески смыкаются у переносицы. — Уж точно не на парнях. В очередной раз разрушает он чужие фантазии и пытается продолжить но, вообще то, так строго и проникновенно, честно говоря, уже не выходит. — Поэтому, и по ряду других подобных причин, тебе стоит прекратить то, что ты делаешь. Можешь и дальше посещать эту церковь, я не имею ничего против, но... Теперь уже Минхо зажимает ему рот, шипя будто рассерженный кот сквозь сжатые зубы. — Ну уж нет, я не отступлюсь только из-за ваших тупых предрассудков... И, думаю, Бог тоже не отвернётся от вас, если заметит в вашей постели парня. Нет ничего, что бы мешало на самом деле, признайте же это... Я бы ушёл, если бы не нравился вам. Но я ведь нравлюсь... Нравлюсь, правда? Кристофер кивает, прикрывает устало глаза на секунду, а когда открывает их еле успевает выставить перед собой ладонь, в которую утыкаются горячие губы. Юноша пытался его поцеловать. Впрочем, несмотря на неудачу, сдаваться тот не собирается, мокро проводит языком вдоль ладони старшего, которая тут же отдергивается в сторону и, избавившись от препятствия, накрывает таки поцелуем чужой рот. Первые несколько секунд священник даже не сопротивляется... Зато потом резко отталкивает наглеца, почти рыча и обречённо замечая, что от этого огонь в карих глазах разгорается лишь сильнее. — Перестань, глупый ты мальчишка! — Не перестану! Неизвестно, в чьём голосе больше напора. Кристофер чувствует глухую тоску, подкатывающую к горлу и неожиданное возбуждение, собирающееся бесформенным тёплым комом внизу живота. Приехали. Внутренние стены ломаются, словно для этого юноше достаточно лишь щёлкнуть пальцами. — Зачем ты это делаешь? Глухо интересуется священник. Вопрос, если честно, скорее риторический а мысли в голове совсем иного рода: внезапные, неправильные, почти богохульные. — Хочу. Выпаливает соблазняющий демоненок. Как всегда резко, с этой своей бесконечной дерзостью. И мужчина сдаётся ему, сдаётся сам себе... Или, скорее, это тактическое отступление. Хочется верить. Он резко обхватывает пальцами чужой подбородок, будто в тиски берет, наклоняется, словно собирается поцеловать... И не целует. — А если я соглашусь с твоими доводами? Голос хрипит, разум кричит об ошибке. У мальчишки ч у в с т в а, но разве не путают зачастую с этой светлой составляющей человеческих отношений обычную похоть? Разве не уходят после, получив желанную добычу и поняв, что только этого и хотели? — Если возьму тебя прямо сейчас, если ты наконец целиком и полностью вкусишь желаемое... Остановишься ли? Насытишься? Глаза у Минхо ошарашенные и шальные, какие-то отчаянные и отрешенные одновременно. Кажется, что он будет молчать вечность, но губы размыкаются. Шёпот настолько тих, что его почти не различить. — Давайте проверим. Кристофер мгновенно подаётся вперёд. Он захватывает чужие губы в плен, впервые сам. Поначалу его касания похожи на нежные, но мужчина быстро исправляется и вскоре между ними лишь страсть. Так, как и должно быть, наверное, разве не это то, чего Минхо хотел? Юноша уже успевает впутать пальцы в чужие густые волосы, слабо дёргает, когда между их губами появляется расстояние. И священник целует снова. А затем ещё раз, и опять. Будто это он тут изголодавший, будто сам желал этого с той дикой жаждой, что отражается в глазах напротив. Тонкие пальцы на складках рясы становятся неожиданностью, но мгновенно оправившись от секундного ступора мужчина сам запускает руки под чужую рубашку, терзает губами изящную шею, отвлекая от себя. Минхо стонет, но упорно не отвлекается, вновь принимаясь за злосчастный элемент одежды и Кристоферу ничего не остаётся, кроме как с неожиданным раздражение стащить с себя бесформенный мешок, оставаясь сам в простых брюках и рубашке. Мальчишка восторженно присвистывает. — В ней вы конечно выглядели горячо, но и без неё вполне... — Бога ради, заткнись. Рычит священник, отбрасывая элемент одежды в сторону. Отлично, теперь он ещё и упоминает бога в суе, прекрасный денёк. — А как представлю что будет, когда вы снимете и это... Чужой рот приходится запечатать поцелуем. Собственные пальцы с такой лёгкостью расправляются с пуговицами на рубашке юнца, будто ждали этого события всю свою жизнь, показывая себя с лучшей стороны. Кристоферу почти дурно. Проходит преступно мало времени между этим мгновением и практически полным обнажением. Во всяком случае, отсутствие рубашки на торсе мужчине уже не нравится. Зато нравится Минхо, который совершенно не стесняется своей абсолютной наготы. Священник искренне радуется, что сейчас тепло, потому что иначе никакой внутренний огонь эту белоснежную кожу бы не согрел... Её хочется коснуться, такая гладкая и нежная... Чужие ладони гладят плечи, в то время как Кристофер и сам исследует, поглаживает, целует, сминает в руках красивые бедра, неожиданно для себя наклоняется, обхватывает губами выделяющийся алым сосок, проходясь языком по выпуклой горошине и удоволетворенно поймав стон, прозвучавший особенно сладко. Сколько таких ещё придётся сегодня услышать? Мужчина почти уверен: он запомнит каждый. Хотя бы потому, что больше это не повторится. Хотя бы потому, что ничего подобного в жизни уже не будет. Этот юноша останется всего лишь порочным воспоминанием, таким запретным, таким сладким и таким стыдным, что каждую мысль о нем придётся отмаливать часами. Но пока Минхо плавится в его руках и, боже правый... Эти мгновения отчего-то хочется затянуть. Или взять от них все, выжать до последней капли. Юноша ли виноват в том, что все подошло к такому? Кристофер не может свалить всю вину на чужие плечи. Прелюдия затягивается на преступно долгое время. Первые поцелуи такие жадные и долгие, будто они утопающие, хватающие спасительный воздух. Руки ласкают юное тело с нежностью (между ними лишь страсть?) оглаживают белоснежные участки кожи, губы покрывают их внезапно неторопливыми, на контрасте с предыдущими, поцелуями. Наскоро кинув на старый и хлипкий, одинокого стоящий в этом небольшом пространстве, стол собственную рясу (он сходит с ума, так неправильно, нельзя) Кристофер роняет туда мальчишку и тот срывается на жалобный скулеж, когда горячие губы добираются до низа его живота. — Никогда бы не подумал... Что священнослужитель... Может... Минхо не может даже говорить внятно и мужчина чувствует некоторое удоволетворение. Надо же, его все таки возможно заставить замолчать. Впрочем, каждый раз прибегать к подобным методам для достижения данного результата священник не готов морально. Каждый раз? Даже собственные мысли горчат иронией. "Ты дашь ему то, чего он хочет, и юнец отстанет". Именно. Так все и будет. Так все и должно быть. Кристофер удивляется своему внезапному сожалению. Не он ли поставил условие? И правда, Минхо в праведной жизни священника лишний, когда тот уйдёт все вновь вернётся в привычную колею, чего он искренне желает. "Ты сам знаешь, что это правильнее всего" Кристофер чувствует как резко начинает дрожать под ним мальчишка и прижимается своими губами к чужим, уже припухшим от его бесконечных поцелуев, пускает в ход руки, ловит длинный жалобный и одновременно довольный стон. Невольно приходит мысль, что это слаще любых песнопений. Мужчина негодующе её отметает. Он выпрямляется и вдруг растерянно хмурится, отчего юноша, наблюдающий из под ресниц, отряхивается от неги и встревоженно приподнимает брови в немом вопросе. — Вряд ли мы сможем зайти дальше. С задумчивой досадой признает Кристофер. — У меня нет ничего, что бы тебя подготовить. — Пустяки! Минхо тут же взвивается, поднимается с места и идёт туда где, предположительно, находится его одежда. Наклоняется. Мужчина заставляет себя отвести взгляд от стройных бёдер. — Только не говори, что ты действительно был готов к такому исходу с самого начала. Мученически выдыхает он, не в силах поверить... И слышит тихий смех. — Боже правый, каким же коварным вы меня, должно быть, считаете. Ни капельки. Я ни капельки не был готов к такому повороту событий. — Но... — Ах, это... Кристофер все таки оборачивается, смотря как юноша крутит в руках небольшой флакончик. — Не то, но думаю сойдёт. Священник закатывает глаза и вновь роняет юнца на стол. Он уже не знает, чувствует ли возбуждение или бесконечную усталость. Подготовливать девственника (и кто бы мог подумать...) то ещё счастье, хотя Минхо довольно скоро начинает подавать активные признаки удовольствия. Пушистые ресницы трепещут, тонкие пальцы сжимаются на краях стола. Только бы заноз не нацеплял... Проходит не больше двадцати минут, а он уже умоляет. Кристофер в ответ на это делает то же, чем занимается весь вечер. Сдаётся. Мужчина входит несколькими плавными толчками, задыхается на миг от узости, наклоняется, что бы почти благоговейно сцеловать слезинку с чужой щеки и не останавливается на этом, расцеловывая мальчишке все лицо. Минхо поначалу млеет, а потом начинает его отпихивать, заставляя начать уже двигаться и откидывает голову назад, глухо ударясь об доски стола. Сейчас младший удивительно покорный и тихий, будто прислушивается сам к себе. Он больше не проявляет чрезмерной инициативы, даже не болтает своим грязным языком очередное непотребство, только в какой-то момент прикрывает глаза, срываясь на стоны, а когда Кристофер запечатывает его рот губами, призывая к тишине, распахивает их и смотрит так... Так, что в грудной клетке на мгновение перестаёт биться сердце, а потом пускается в галоп. Так не смотрят на того, с кем хочется всего лишь разделить ложе. Где-то мужчина допустил ошибку. Или ему так только кажется? Они продолжают цепляться друг за друга, Минхо в отчаянном порыве хватается за крепкие плечи, оставляя короткими ногтями глубокие царапины. Кристофер лишь морщится на секунду от боли. Он обычно ни перед кем не обнажается, так что это даже не доставит проблем. Кончают они тоже почти одновременно, дойдя до логического финала сам и жадно втянув воздух сквозь сжатые зубы мужчина спешит довести до него и юношу, с жадным удовольствием наблюдая как расширяются тёмные глаза, как трепещут снова ресницы и как белеют пальцы руки, сжимающей край стола. Вторая лежит на запястье Кристофера. Он подозревает, что останутся синяки. Такие же, как на чужих бёдрах. Несколько минут проходят в молчании. Никто из них не двигается, никто не спешит привести себя в порядок. Мужчина смотрит на разомлевшего юношу, что лежит с закрытыми глазами и осознает вдруг, что не хочет что бы все вот так закончилось. Вот что было бы по настоящему неправильно. Будто бы сделав из-за внезапного порыва нечто такое с Минхо он не имеет права бросать его на произвол судьбы с обычными отговорками. Пожалуй, только сейчас священник осознает насколько те нелепы. Большинство из них. До сих пор есть то, что по праву терзает последние нервные клетки напоминаниями о морали, долге и чести но, прости Боже, мужчина не собирался делать выбор в их пользу. Все мы не безгрешны, всех соблазнов в мире не избежать. Думая так Кристофер чувствует себя довольно скверно, будто он утешает свою совесть, но оставить Минхо... Он чувствует ответственность за того, кого недавно ласкали собственные руки. Он, что было ожидаемо с самого начала и от чего священник бегал до этого дня, хочет удержать. А что сам Минхо думает по этому поводу? Юноша открывает глаза и во взгляде его вновь буря эмоций, будоражащих чувства. — Минхо? Уголки чужих губ приподнимаются. — Вы спросили, успокоюсь ли я, если получу желаемое... Кристофер слушает внимательно, каждое слово падающее в ставшую вязкой тишину отдаётся в голове набатом. — Я не успокоюсь, потому что, оказывается, желаю чуть больше, чем вы мне дали. Я хочу получить не только ваше тело, мне нужны душа и сердце. И если для этого понадобится вновь осадить исповедальню... Мужчина тяжело вздыхает. Минхо снова стал самим собой, холить и лелеять его уже особенно не хочется. Зато невероятно хочется поцеловать. И Кристофер целует. Тонкие руки обхватывают шею а нежный соблазнительный голос льётся в уши привычной музыкой. Впервые это не вызывает нервную дрожь. Может быть потому, что впервые уместно. — Что же... Минхо смеётся. — Раз особые сложности отменяются, поехали к вам домой. Нам нужно принять душ, а ещё не помешало бы обработать вам спину. Пожалуй, я перестарался, что думаете? Кристофер думает, что перестарался юноша, когда впервые пришёл в исповедальню. Озвучивает то же самое. Младший смеётся вновь, мужчина чувствует, как дрожит чужая грудная клетка под его телом. — Как бы то ни было, итогом довольны мы оба, верно?