Преломление

- Сереж, ты спишь? Знакомый голос вывел Разумовского из полудрема. В темноте не было видно, где сейчас стоит Олег и можно было только догадываться, откуда идет звук. Складывалось ощущение, что его голос равномерно распространялся по всей спальне, но это чувство можно было списать на полувыключенный мозг. - Нет, что случилось? - Можно к тебе? «Что. Олег. Олег, ко мне? Ты сейчас серьезно?» - Что-то случилось, Олеж? - Нет. Нельзя? Сережа потерял дар речи от неожиданности. Что ему нужно от Разумовского? Что такое произошло? Из раскрыли, его снова вызывают или новости будут еще хуже? - М..мож..можно конечно. Прости, я заволновался что-то, - у Вороненка сбилось дыхание. - Не переживай, все же хорошо. Ты почему не спишь? Сон страшный приснился? В следующий момент Волков оказался возле кровати и сел на ее край. Он положил руку на одеяло, под которым находилась нога Разумовского. Точнее его бедро. «Он же сам пришел ко мне? Мне не почудилось?» - Сереж, ты чего так волнуешься? Я ведь здесь, поэтому буду всегда тебя охранять, теперь ты в полной безопасности, - второй рукой Олег накрыл ладонь Сергея. «Олег, если это действительно ты, то это первый раз, когда твое поведение такое… чувственное.» - Можно у тебя кое-что спросить? Ты прости, что я так резко и сразу. Просто смысла не вижу развозить. Кровь в голове начала пульсировать с бешенной силой, все тело - от макушки до кончиков пальцев на ногах – по странному закололо. Сережа ничего не чувствовал. Ни дыхания, ни звуков в комнате, ни запахов, ни движений. Только бьющийся о стены голос Олега. - Конечно спроси. - Я тебе нравлюсь? Верь мне, Вороненок. Это же я. Правда я. В этот момент сердце у Разумовского остановились, глаза округлились, а странная рука сильнее сжала ткань и плоть под ней. Сережа не видел того взгляда, с которым на него смотрел Олег. Ведь его просто не было. Он чувствовал только всепоглощающую тревогу и неприятное давление на физическую оболочку. - Олег... - Да я знаю, что нравлюсь. Я тоже без ума от тебя, Сереж. Ты чего не дышишь? Я напугал тебя? «Это не он.» - Ты не бойся, все хорошо. Если у нас все взаимно, - в этот момент Волков сел на трясущееся, как тростинка, тело, перекинув через него ногу. Он оказался сверху, сжав бедрами талию Сергея, - то мы можем стать немного ближе, не находишь? - Олег... прошу тебя, не стоит. - Не бойся меня, я не причиню тебе вреда. Оно того стоит. - Умоляю. Я не хочу. Одеяло, в которое кутался Сережа, тут же оказалось на полу, а большие странные руки начали извиваться по телу, попадая под пижамную футболку и царапая ребра. Стало ужасно холодно, тоскливо и еще темнее, чем обычно становится в сумерках. - Это не ты. Это не может быть Олег! Он бы не стал делать что-либо без моего разрешения! - попытался вскрикнуть Вороненок, и его рот тут же оказался зажат рукой, которая затем переместилась на шею, крепко схватив ее и начиная придушивать. «Господи.» - А что ты сейчас сделаешь? Ты даже не позовешь его на помощь, я знаю. Поэтому позволь показать тебе, каково это - контактировать с живыми людьми напрямую. Смотри: они трахают тебя, а потом разбивают сердце. Они делают тебе приятно, а потом чертовски больно. Со временем они уничтожают тебя изнутри. Может после наглядного примера ты поймешь, чьей стороны лучше придерживаться? Я смогу уберечь тебя о всех этих пустых людишек, ты создан для высшей цели, поверь мне. - Больно мне делаешь только ты. Сейчас и постоянно. «Птица права. Я даже не крикну. Мне страшно, обидно до слез, но я не крикну. Потому хуже, чем боль - это стыд. Даже если я крикну, то Олег не увидит ее. Для него это будет выглядеть, как минимум, по-уродски. Олег. Прости. Мне так стыдно перед тобой.» - Закончил тираду? Я продолжу? Только раз – и ты поймешь, какие люди никчемные и гадкие существа. Все без исключения. Как больно и обидно. Как раз сейчас в комнату начинают пробираются звуки извне. Это ему назло, специально. Из соседней со спальней гостиной доносится тихое сопение. Иногда сопение прерывается сонным бормотанием, а иногда Олег ворочается на диване. Видимо что-то волнительное снится. - Ты получил у меня прозвище тряпки, так еще и бревном теперь будешь. Тебя даже из жалости полюбить нереально, как Волков держит у себя такую забитую псину? Растрат много. Смотри, ты без меня - никто. Просто красивая обертка. - Заткн... Руки хватают Разумовского за талию, а ногти царапают поясницу, оставляя на ней кровавые завитки. - На живот перевернись, я тебя вертеть как курицу на вертеле не буду. О, как сказанул. Да, и не брыкайся, иначе я буду делать тебе очень и очень неприятно. - Не надо, - единственное, что смог прошептать Сережа перед тем, как уткнулся лицом подушку. Не кричать было невозможно, поэтому Разумовский пытался хоть как-то смягчить звуки, исходящие из спальни, зарывшись в простыни. Сначала ему казалось, что все это – дурной сон или галлюцинация. Потом к телу, беззащитно лежавшему на кровати, подобралась волна животного первородного страха, а потом каждую клеточку пронзила острая жалящая боль. Ему не казалось, и это были, пожалуй, самые гнусные ощущения в его жизни. Эти действия длились целую вечность. Стыд и ненависть к себе распространялись по всему пространству, не давая вздохнуть, заливаясь черной вязкой жидкостью в рот, глаза и уши. Теперь к загрязненной душе добавлялось опороченное тело; оно ныло и начинало медленно разлагаться на глазах у обладателя. Сережа прекрасно помнит, как жестоко это было. Он не видел и не слышал ничего. Слезы заливали все вокруг: подушка, простыня, волосы, пижама - все теперь пропитано соленой жидкостью рвущейся на части души. Пальцы цеплялись за всевозможные предметы, но быстро собирались в кучу лапами. В ушах стоял все тот же злосчастный белый шум, на языке снова чувствовался металл крови от прокушенных щек и языка. Было настолько больно, что еще момент - и физическая мука могла заглушить червоточину в душе. Но от всей этой ситуации червоточина превратилась во всепоглощающую сингулярность. Стеклянный купол, закрывавший сердце, разбился вдребезги. Осколки воткнулись в мышцу и кровь распространяясь по всему телу, заливаясь даже в самые потаенные его уголки. Фарфоровая кукла была обезображена собственными демонами. Руки и ноги ее - смолоты в порошок, лицо изуродовано кислотными слезами, аккуратный рот превратился в красную полоску с искривившимися эмоциями, туман заволок глаза, яркая синяя радужная оболочка стала сероватой. Рыжие волосы потухли, как будто внутри этого тела отключили лампочку. «Тряпка. Так тебе и надо.» - Остановись, - прохрипело забитое рыжеволосое тело. - Уже сдаешься? - Ты меня сейчас добьешь. Черная лапа, сжимающая тонкие запястья, переместилась на голову, взъерошив волосы. Вторая, находившаяся на пояснице, стала медленно гладить остатки Вороненка по спине. Удивительно, как такую тонкую кожу не прорывает малейшее касание этих полурук. «Ненавижу.» - Это ты меня ненавидишь? - Себя. После этого я себя больше ненавижу, чем тебя. Ты - всего лишь мой триггер, а вот я сам - действительно тупиковая ветвь эволюции. - Не преувеличивай свою роль и сходи в душ. Спокойной ночи, сладкий, мне было забавно, а тебе, надеюсь, поучительно. Ты очень смешной, когда хочешь стонать, но не можешь. Стыдно бедному. - Уйди, - еле-еле промямлил Разумовский. Одна лапа еще раз прошлась по пояснице, а вторая немного сжала волосы на затылке и резко приподняла голову. - Ты плакал? – удивленно спросило лицо Волкова. Черная конечность небрежно кинула голову назад к подушке и исчезла, как и вся Птица. Олега не хотелось будить, поэтому Сережа разрывался на части от внутреннего крика. Звуки эхом отлетали от оболочки, слетая, как в пропасть, в разбитую ее часть. Он пытался сделать себе больно ногтями, потому что до бритвы нужно было еще дойти, а мышцы совершенно отказали. Простыня окрасилась кровавыми пятнышками с рук, а потом на ней появились выдранные клочки блеклых рыжих волос. Волкову сегодня не спалось: он долго ворочался сам и прислушивался к шорохам из спальни.