Оле-Лукойе

      Во второй раз путь до мастерской, где был припаркован ЗИЛ, Антон проделал в сгущающейся синей темноте. Убитую за десятилетия брусчатку освещали редкие фонари на солнечных батареях, белые и очень яркие, безжалостно подчеркивающие сомнительное обаяние последнего жилого квартала перед промзоной. В прошлом году в это же время мрак здесь разгоняли только редкие светящиеся окошки, но потом местные жители без какого-либо участия администрации города организовали нормальное освещение.       Над головой, в нескольких метрах, хлопала крыльями летучая мышь. Суровая литцская весна пахла чахлыми листочками, бензином, влагой, ветром и прелыми прошлогодними листьями. Апрель проникал в легкие и немного прочищал дурную голову.       Выгнав ЗИЛ на улицу и заперев ворота, Антон ненадолго оставил окно открытым. Круглые желтые фары, яркие, как два прожектора, спугнули пару бродячих кошек. Ровный гул мощного двигателя, замена которого с год назад обошлась Антону в круглую сумму, гипнотизировал и успокаивал.       Он не впервые уезжал один и в ночь. Обычно такие поездки приносили умиротворение — спящий город, несколько часов уединения, пустые трассы, равномерное мелькание фонарей… Он никогда не слушал музыку за рулем: дорога была одним из немногих случаев, когда тишина не тяготила. Сегодня она не тяготила тоже. Точнее, беспокойство, которое его одолевало, никак не зависело от наличия или отсутствия посторонних звуков.       Ему было не по себе, но не из-за перспективы контакта со своим идейным вдохновителем. Просто событий последних дней было как-то многовато, они не поддавались контролю, а потому утомляли. И расстраивали. Антон назвал себя идиотом сотню раз и продолжал бы, не найдись для него более полезных занятий.       Теперь оставалось только ждать, и в какой-то мере Антон был рад возможности сбежать. Не столько от последствий своей дурости в целом, сколько от Арса, перед которым было мучительно неловко за свой идиотизм. Тот так искренне переживал о сообществе и об Антоне, что это становилось невыносимо. Очень хотелось побиться о стену головой в глупой надежде, что в ней прибавится ума.       Переулками Антон выехал на самую длинную улицу в городе и неторопливо двинулся по ней в сторону окружной дороги. Свет фонарей смешивался со светом фар на сухом асфальте под колесами, придавая ему уютный желто-оранжевый оттенок. Руки привычно лежали на руле, и кольца ловили отблески фиолетовой светодиодной подсветки.       Ему не было нужды говорить себе, что все будет хорошо.       Будет. Все и так было вполне неплохо, только вдобавок стыдно и досадно. Хотя Арс наверняка по пунктам мог бы разъяснить, что Антон опять надумал лишнего. И было бы очень приятно ему поверить, как он делал уже не раз. Возможно, когда все утихнет, действительно стоит к нему прислушаться.       Арс… Антон нашел в нем исключительное, невероятное понимание. Того, с кем можно разделить все на свете, а не только перебиваться разовыми свиданиями, внося их в воображаемый список дел. По сути, теперь весь этот список целиком носил отпечаток присутствия в его жизни Арса. И это было самым удивительным из всего, что когда-либо происходило с Антоном.       Когда он только начал вести у его группы, Антон посчитал его занозой. Без какой-либо конкретной причины, просто потому, что Арс застрял в голове, а в то время людям было крайне непросто привлечь его внимание. Антон не считал нужным знать о преподах больше, чем название предмета и ФИО, а тут почему-то зацепился. Поначалу решил, что отстраненное, строго дозированное дружелюбие Попова А.С. его раздражает, потом — что ему импонируют образ мыслей и тонкий юмор. Юмор, а как же. Это Антону импонирует, лицевые мышцы которого к тому времени в принципе забыли, что такое улыбка, ему, обладателю эмоционального диапазона от безразличия до усталого осуждения, тому Антону, который пару раз всерьез обидел своей безотчетной язвительностью Позова с его легким характером. Но в какой-то момент он действительно посчитал Попова немного забавным.       Не в классическом смысле. Арсений был не из тех преподов, что нарочно коллекционируют профессиональные анекдоты, чтобы давать студентам передышку на лекциях, или пытаются быть своими в доску, используя сленг и панибратство… Это было нечто неуловимое.       Попов был крайне сдержан, но не из-за субординации или чувства превосходства над студентами. Это было как будто… Как будто какой-то своей частью тот пребывал не здесь, не в аудитории, не в ЛАИ и, возможно, даже не в Литцске. Это интриговало. Заставляло строить теории, присматриваться и анализировать. Антон провел небольшое расследование относительно его прошлого, впечатлился тем, какие неприятности могут подстерегать в настолько мирной профессии и взглянул на объект своего интереса с другой стороны.       Потом случился второй семестр второго курса, баз данных не было в учебном плане, и Попов встречался ему исключительно в коридорах. Антон не то чтобы тосковал по его лекциям, редким репликам, обращенным к нему, но все же, когда на первой паре в следующем сентябре тот снова оказался у проектора, Антон привычно отметил его носки — темно-бордовый и аквамариновый — и испытал тихое удовлетворение. Он знал, что никогда не станет близок настолько, чтобы выяснить, какого черта они разные, и это, пожалуй, тоже подогревало интерес. Романтический ли? У Антона в принципе было туго с интерпретацией своих чувств, но то, что Попов был ему интересен, не вызывало сомнений.       Месяца хватило, чтобы признать: интерес был именно романтический. Антон сдался и прекратил попытки самообмана. Он был давно и безнадежно влюблен. В мужчину. Не только в его ум, к несчастью. И это взрывало мозг, потому что геем себя Антон не считал. Он никогда не придавал особого значения мнению общества, и если бы ему нравились мужчины, он бы спал с мужчинами и не испытывал по этому поводу метаний. Но мужчины его не привлекали. Собственно, после той аварии его не привлекал вообще никто, а его либидо, и прежде вынужденное конкурировать с интересными проектами и нечасто оказывающееся в приоритете, полностью сошло на нет. Но до того происшествия он все же находил время на романтические встречи, и это никогда не были парни.       Ему нравились женщины. С ними было довольно просто находить общий язык, отношения складывались легко и приятно, а секс и поцелуи казались естественными. Он выбирал женщин, общение с которыми обещало быть интересным, лишенным потрясений, идущим на пользу обоим. Никто из тех, с кем он встречался, не хотел с ним семью, хотя некоторые его знакомства длились годами. Он был надежным, самостоятельным и способным взять ответственность, просто выбирал тех, кто в этом не нуждался. Расслабленных, самодостаточных, ищущих компании забавного и необременительного парня, который не станет тянуть из них деньги или хвататься за их юбку, а организует запоминающееся свидание, поговорит по душам, удовлетворит в постели, а потом не станет мельтешить и займется своими делами.       Антон никогда не жил ни с одной из своих женщин. Разве что последняя, Ника, в кои-то веки сверстница, переехала к нему недели за две до аварии, потому что заимела какие-то проблемы с соседкой. Антон не стал разбираться, не до того было, просто отдал ей запасные ключи и поспешил в гараж, который они с Любой снимали для хранения реквизита. Наверное, это было не совсем порядочно, но с Никой вообще все получилось странно. Слишком много всего происходило одновременно, и приоритеты его были распределены не в пользу девчонки, которая по какой-то причине за него взялась. Антон тогда почти не спал, все время был на взводе из-за самого крупного события из всех, что они на тот момент проводили, и решил, что разберется с этим позже, когда они закончат.       Но закончилось все несколько раньше, чем планировали они с Любой. И совсем не так. Неуправляемый грузовик, вылетевший им навстречу, потому что у пожилого дядьки прихватило сердце, их водитель, один из координаторов, который запаниковал и начал беспорядочно крутить руль… Несовместимая с жизнью черепно-мозговая травма у Любы, переломы и раны у Антона. Координатор отделался относительно легко, но на фоне шока заработал амнезию и убеждал всех, кого видел, что за рулем был Антон и именно он виноват в аварии… Забавно, учитывая, что мчсники совместно с врачами скорой потратили немало сил, чтобы вытащить того с заднего пассажирского, освобождая ногу, которую зажало покореженным передним сиденьем и смятой дверью.       Следующий год Антон помнил смутно. Было больно, невыносимо тоскливо и досадно, что не умер быстро. Кости нехотя срастались, внутренности худо-бедно функционировали после нескольких операций, а на душе был мрак. И черт бы с ним, Антон никогда не был слишком уж позитивным, но в какой-то момент стало ясно, что это не просто печаль — это прощается с ним его крыша. Он не мог ни на чем сосредоточиться. Перепады настроения были изматывающими и чаще всего заканчивались истериками, которые ему не всегда хватало выдержки переживать в одиночестве. К несчастью, к тому моменту рядом остались только самые близкие, и нервы он им измотал непростительно. В основном чувствовал полное бессилие, неспособный дойти до туалета, но временами в тяжелое, непослушное, изломанное тело выбрасывался непредсказуемый коктейль из гормонов стресса и его шарашило, как щепку в шторм, так, что состояние овоща представлялось благом. Мозг ощущался пропущенным через мясорубку, расшатанная психика давно перестала справляться, от воспоминаний почти ничего не осталось. Он не помнил, каким был до аварии, и казалось, что мир всегда состоял из боли и истерик, чередующихся с полным опустошением. В один из хороших дней он выгнал мать и отчима из своей квартиры, пообещав звонить. Это было все, что он мог для них сделать. И еще несколько часов ощущал злое удовлетворение от того, что по мелочи обманул суку-судьбу и избавил от части дерьма хотя бы их.       А потом пришла ночь и стало страшно. Как никогда в жизни. И если до этого момента время еще имело какой-то смысл и структуру, то после… Это было невыносимо, но каким-то образом, может, от растерянности, он продержался до морозов. А потом, снова в один из хороших дней, вроде тех, когда он заставлял себя вымыться и сходить за продуктами, он оделся и поехал в тот зимний лес.       Как и теперь, два года спустя, отправился на свидание со Смертью, насмешливо подумал Антон, выезжая на загородную трассу, сбрасывая Арсу короткое сообщение и прибавляя скорость до максимально разрешенной.       Правда, в тот раз он выбрал электричку. Заехал черт знает куда, вышел на пустой станции и двинулся в сторону нетронутой заснеженной природы. Забрался в чащу, разделся до футболки, отключил мобильник с серой симкой и приготовился умереть. На тот момент это казалось удачной идеей, в плане способа. Экологично, незаметно для общества, без психологических травм для машиниста поезда, для дворника, которому придется присыпать асфальт около многоэтажки песком, чтобы скрыть кровавое пятно, или для случайных свидетелей. К тому же, смерть от холода считалась одной из самых безболезненных. Впрочем, на тот момент он был настолько измучен кошмарами, паническими атаками, чертовой психосоматикой и вполне реальной послеоперационной болью, что без труда пережил бы еще немного. Так что это все же была попытка напоследок побыть порядочным членом общества и не портить никому настроения. Потрясающе дебильная, ненужная чуткость.       Сначала его колотило: потрепанное, с трудом функционирующее тело тратило последние ресурсы, чтобы согреться. Но довольно скоро — а может, и нет, он не смотрел на часы, — дрожь утихла. Он вяло отметил, что все идет, как и планировалось, как и было указано в проштудированных медицинских статьях.       Он слышал, что умереть от холода — все равно что заснуть. Но в тот момент, когда его перестало трясти и мышцы расслабились, обжигающий морозный воздух прочистил голову. Он снова, впервые за почти год, мог думать с прежней ясностью. И не испугался своего поступка, не испугался смерти, а просто понял, что довести задуманное до конца не сможет. В отупленном болью состоянии — да, но не в ясном уме. Он мог бы простоять на морозе еще полчаса, окей, но все равно в итоге не позволил бы себе погибнуть, зато окончательно обморозил бы пальцы рук и ног. И жизнь, конечно, была той еще залупой, но расстаться с ней сегодня ему было не суждено, а после ампутации она не стала бы лучше.       Поэтому Антон оделся и двинулся на станцию по своим же следам. Потратив остатки сил на обратную дорогу через снежный лес, упал на обледенелую лавку на платформе, потому что ноги отказывались держать, и имел все шансы все же замерзнуть насмерть, если бы его не подобрал дедок-железнодорожник.       Привел в какую-то служебную постройку, скрытую за полуразрушенным бетонным забором, напоил чаем. Пытался задавать вопросы, а не добившись ничего внятного, просто впихнул свою находку в первый поезд в сторону Воронежа, крайне неодобрительно охарактеризовав на прощание. В целом, Антон был с ним согласен.       Вылазка на природу закончилась двусторонней пневмонией. Матушка, которая от соседки Антона узнала о приезде скорой, примчалась уже через час и, выяснив подробности, наотрез отказалась оставлять его на этот раз. Заняла опостылевшее им обоим место у его кровати и молча провела так несколько часов. Антон, которого вело от слабости и температуры, подумал, что этого могло бы и не быть.       Он давно понял для себя, что не смог бы жить исключительно ради спокойствия матери — этот аргумент казался слишком слабым на фоне пиздеца, в который превратилась его жизнь. Готовясь, он представлял, через что ей придется пройти, когда она, не дозвонившись, приедет к нему и обнаружит короткую записку, в которой он просил его не искать. Представлял, но не остановился. А теперь не то чтобы раскаивался, просто… осознавал последствия с безжалостной четкостью.       Неудавшаяся попытка самоубийства стала переломным моментом. У него не появилось больше сил, или оптимизма, или жажды жизни. Вообще-то ему стало еще паршивее из-за заработанной пневмонии. Он лежал пластом, периодически проваливаясь в горячечные сны, кашлял до рвотных позывов и временами испытывал желание заплакать впервые с того дня, как ему передали известие о смерти Любы. Но еще он мог думать, пусть пока медленно и довольно путано. Тогда родился этот подход, которым однажды он поделился с Арсом: представить, что ты уже умер. Он в красках воображал, что задуманное ему удалось: он благополучно замерз в том лесу, под конец заполучив какое-нибудь помутнение вроде срывания одежды или рытья нор. По весне стал добычей падальщиков и насекомых, и только остовы костей остались белеть среди разнотравья в дождь и жару, дожидаясь времени, когда лес придут вырубать. Он специально выбрал тот, что не пользовался популярностью у грибников из-за химического производства в ближайшем городе, тем самым избавив любителей тихой охоты от неприятных находок, так что обнаружить его было бы непросто.       При всей своей абсурдности способ оказался действенным. Помог прожить и кое-как отпустить ситуацию. И когда бледная тень того, что много месяцев назад было Антоном Шастуном, закончила курс антибиотиков, которые помогли с пневмонией, но едва не добили остальной на ладан дышащий организм, эта тень была готова как-то жить дальше. И тут подвернулось сообщение от Окси.       Он решил, что такая дебильная идея обязана оказаться судьбоносной, и не ошибся. В Литцске получил новую жизнь Оле-Лукойе, там были покой и тишина, и новая специальность, занимавшая голову, и квартира, которой он за несколько месяцев лета придал уютный вид, и кошка, появившаяся в его жизни после очередного визита в приют, где он одно время, опять же в ожидании начала учебы, волонтерил. И Позов, которого Антон, невзирая на некоторые нюансы и критическое несходство характеров, ценил. И… Попов тоже появился.       Стал тем мужиком, который впервые за двадцать пять лет жизни заставил Антона смотреть гей-порно. В порядке эксперимента.       Поначалу он влетел на сайт с какой-то откровенной жестью, охолонул и забросил эту затею, но через пару дней догадался поискать по запросу «гей эротика». Это был… неоднозначный опыт. Настолько, что он ходил пришибленным весь следующий день. С одной стороны — ничего отвратительного. Но Антон мало что в этой жизни мог счесть отвратительным, учитывая, куда его временами заносило. Во время службы в армии ему однажды пришлось ликвидировать летальные последствия неосторожного — читай: кретинского; потому что это еще постараться нужно было, — обращения с артиллерийским снарядом, куда там более-менее эстетичному видеоролику.       С другой стороны, некоего невиданного возбуждения он тоже не испытал, просто несколько прояснил туманные представления о том, как оно происходит. И да, возможно, с тех пор он стал думать об Арсе в этом ключе несколько чаще, но все равно упирался в отрезвляющее соображение о том, какая пропасть разделяет его фантазии и ту реальность, где объект его иррациональной влюбленности — исключительно «Арсений Сергеевич».       Потом было его назначение куратором, и их беседы, и подход, который нашел Арс — совершенно неожиданный. Он был на стороне Антона и был таким… Осторожно расспрашивал, старался не давить и смотрел, не отводя глаз. Без жалости к бывшему наркоману, каковым считал, без раздражения от свалившихся обязанностей, с интересом. И какой-то необъяснимой, сдерживаемой горячностью, казалось, дай волю — вцепится в воротник и станет трясти, как тряпочку, добиваясь от Антона чего-то одному ему известного. Но ни трясти, ни озвучивать свои малопонятные ожидания тот не стал, просто крутился рядом.       Если разобраться, при таком раскладе у Антона не было шансов. Влип окончательно.       Влип незаметно, пока прощупывал почву, провоцировал по мелочам, наблюдая за реакцией. Влип абсурдно, потому что ну в самом деле, к чему это? Раз за разом дергая кота за хвост, Антон ожидал расправы, отповеди, но Попов словно задался целью сломать все представления о себе.       Поз был в ужасе. Он страшно ругал Антона, когда тот использовал их проект, чтобы подобраться к Арсу, сулил неприятности, буквально крах — а сам, Антон прекрасно видел, тоже тянулся к Попову. Не во имя разведки, нет. Просто Попов со своим удивительным отношением к жизни был нужен всем. Он был светлым, надежным, располагающим и… Антон затруднялся подобрать название ощущению, что Арс… Не наставник, не благодарный зритель для его выпендрежа, не спасительная таблетка от одиночества и плохого настроения, просто… свой.       На самом деле, в чем-то он был согласен с Позом, который недооценивал масштабы катастрофы, но что-то такое чувствовал. Ему самому казалось, что он поддается слабости, проявляя инициативу, хоть как-то выказывая свое отношение. Однако эти здравые соображения забылись, стоило получить реакцию Арса на тот квест. Такую, на которую Антон и не надеялся. Наверное, именно тогда он и пропал окончательно. Потому что одно дело — внешняя привлекательность и острый ум. Но… такая искренняя заинтересованность подкупала с потрохами.       И хорошо, что никто не узнает, сколько раз Антон пересмотрел тот отрывок с камер в машине, на котором Арс переодевался в зимний костюм. Потом, конечно, удалил, но счет шел на десятки.       И еще хорошо, что Арс не представляет, что творилось с Антоном, пока тот разговаривал с ним от имени Оле-Лукойе. Когда он впервые узнал, каким Арсений может быть в общении, когда социальные роли не диктуют отстраненности. Обезоруживающе доброжелательным, ненавязчиво-искренним с абсолютным незнакомцем. И какое у него удивительное чувство комического. И как с ним легко. Казалось, пропасть сильнее было невозможно, но, по ощущениям, Антону удалось.       Он почти не соображал, что делает, когда рассказал Арсу правду об Оле-Лукойе. Возможно, все еще находился под впечатлением от «Если хочешь остаться» в его исполнении, которое было как контрольный в голову. Просто не смог иначе. Едва не умер от ужаса в процессе, надо сказать. Потому что в какой-то момент почти решил, что переоценил понимание Арса. Что его юмор и веселая легкость — они для загадочного Оле, но не для Антона Шастуна, его нелюдимого студента и бывшего наркомана. Снова ошибся. Разумеется, это было довольно неловко и намного более непросто, чем ни к чему не обязывающая болтовня через голосовой фильтр, но зато их общение стало более настоящим.       Антон наглел все больше, а этот безумец с энтузиазмом откликался. Реагировал не так, как можно было ожидать от взрослого, вменяемого человека, но в этом не было неискренности. И чем больше Антон тормошил Арса, тем осмысленнее становился его взгляд. Как будто что-то в этом мире наконец смогло его заинтересовать. И не подвести его стало личным вызовом.       Это было настолько захватывающе, что на время Антон даже забыл свою немую, неловкую, абсурдную, отчасти угнетающую влюбленность, потому что тосковать и загоняться рядом с Арсом хоть сколько-нибудь продолжительное время было непростой задачей. Антон узнавал о нем все больше, вокруг постоянно что-то происходило, и не было времени сосредоточиться и как следует поныть.       Однако в какой-то момент то, что прикидывалось энтузиазмом, душевным подъемом и возбуждением от новой идеи, разделенной с понимающим человеком, неизбежно сошлось на этом самом человеке. Безо всяких дополнительных составляющих вроде его одобрения, или вовремя подброшенных остроумных замечаний, или совета, способного унять кошек, скребущих на душе. Просто до примитивности — вот рядом сидит Арс, пьет чай, уютно подтянув к себе ногу в закатанных штанах, думает о своем, и его присутствие успокаивает и делает счастливым, и хочется то ли оказаться ближе, чтоб погладил по макушке, то ли просто смотреть. Потому что вообще-то он был удивительно красивым, с этим его забавным носом, яркими глазами, обрамленными темными ресницами, тонкими чертами, с его неожиданной для препода силой и гибкостью…       И Антон то смотрел, а то и подставлял макушку, потому что Арс вроде бы был не против. И продолжал пускать в сердце этого человека, вместе с его юмором и чудовищным музыкальным вкусом, уравновешенностью и авантюризмом, острым умом, который тот, казалось, недооценивает и считает само собой разумеющимся. Хотя Антон, обладатель интеллекта сильно выше среднего, раз за разом изумлялся тому, как точно и быстро Арсений улавливает его идеи. Редкое свойство, на самом деле. И ценное для того, кто обычно предпочитает промолчать, потому что его могут не понять. Они и с Позовым сошлись не из-за совпадения характеров — вообще-то они знатно друг друга бесили с первого дня знакомства, но общее дело того стоило.       В случае же с Арсением это было настоящее комбо. Тот был не просто умен, а обаятелен, доброжелателен, открыт, интриговал, но не навязывался, каким-то образом угадав единственную стратегию, которая могла помочь заполучить Антона в свое распоряжение. Заставить засыпать и просыпаться с мыслью о нем, немного тупить в его присутствии и залипать настолько откровенно, что Поз в какой-то момент перестал насмехаться и проникся неподдельным сочувствием. Антону всегда отлично удавалось концентрироваться на чем-то, и теперь это свойство психики сыграло дурную шутку. Он нуждался в том, чтобы быть рядом. Ближе, чем сложилось.       Тогда же стало ясно, что изначально это была не блажь, не странный выверт сознания. Просто откуда-то Антон заранее знал, что Арс совершенно потрясающий и очень ему подходит. Тогда это открытие показалось настоящей трагедией, потому что никаких перспектив Антон не видел. Воображения не хватало.       То, что Арс не подозревал о его метаниях, в основном радовало, но все же иногда Антон желал, чтобы у того нашелся повод вести себя сдержаннее. Особое смятение в душу вносило то, как Арс относился к тактильному контакту и прочим проявлениям неуставных отношений. Он не выказывал ни капли дискомфорта, реагировал совершенно невозмутимо, даже когда Антон, по собственному мнению, перегибал. И сам периодически прикасался к нему ненавязчиво и очень естественно. И это сводило Антона с ума.       Под Новый год, передавая Арсу единственную новогоднюю сигарету, Антон едва не поцеловал его. Понимал, что так нельзя, что это не просто разрушит их общение, но будет банально непорядочно, но все равно едва не сорвался. Желание было бессознательным, необдуманным, инстинктивным, и именно поэтому он едва не попался.       Поз говорил, что ему некомфортно от их химии, Антон делал непонимающее лицо, а сам мысленно пинал себя и обещал быть осторожнее. Получалось плохо, потому что к Арсу тянуло с непреодолимой силой.       За ним было интересно наблюдать, с ним было интересно молчать, и, засыпая рядом, Антон спал как младенец, не испытывая головной боли, не видя кошмаров, не просыпаясь среди ночи в безадресном, беспричинном отчаянии, которое подолгу не проходило, сколько ни прохаживайся по заполненной памятным хламом квартире и не обнимай кошку. Рядом с ним хотелось быть лучше и делать крутые штуки, и это было в кои-то веки не про эскапизм, а про чистое творчество и магию… Мир изменился.       И, наверное, Антон вместе с ним, потому что прежде ничто на свете не заставило бы его признаться Арсу. Прямым текстом сказать, что он в нем заинтересован. Это не было интуицией, он точно не допускал мысли, что Арс испытывает что-то в ответ. Это было жестом отчаяния, потому что вместе с магией тот привнес в его жизнь совершенно невыносимые чувства. Душевный зуд, неприкаянность, непрерывное тревожное ожидание чего-то неназванного. Это не давало ему покоя, а для человека с его устройством психики покой хотя бы в одной сфере жизни был вопросом выживания.       Они попали в аварию, и Антон… Словом, это оказалось чересчур для остатков его здравомыслия и самоконтроля, а потому он сказал как есть.       Тем памятным вечером, когда Арсений ответил взаимностью на его нескладное объяснение, Антон был в ужасе. Его слова не были лукавством: он действительно собирался только поделиться своей проблемой и рассчитывал на поддержку или отрезвляющие трындюли, но никак не на предложение попробовать.       До этого момента он всерьез считал, что у него проблемы, потому что его тянет к его куратору. Но когда этот человек с энтузиазмом поддержал его и захотел быть с ним — вот тут начались настоящие трудности. Антон, наверное, должен был быть счастлив, но все, что он ощущал, — это тотальная растерянность. Он совсем не понимал, как ему быть, но каким-то чудом в процессе душевных метаний на одних инстинктах умудрялся все делать более-менее правильно. По крайней мере — не косячить критически. А потом стало немного проще, спасибо Арсу и его собственным адаптивным механизмам. Он мог наконец позволить себе то, чего хотел больше полутора лет, целовать его сколько им обоим захочется, не выпускать из объятий во сне… Однако его беспокойный ум тут же нащупал следующую проблему и с энтузиазмом стал предаваться самоедству.       Арсений ему нравился. Он был объективно очень привлекательным, был его близким человеком. С ним было потрясающе приятно целоваться. И, пожалуй, поцелуи с ним в какой-то мере возбуждали Антона, который за несколько лет практически забыл, что его тело такое умеет. Но… Арсений был нормальным, вменяемым, здоровым мужиком с более-менее понятным подходом к жизни. И он рассчитывал на нормальные отношения, частью которых в том числе был секс. С которым все было непросто.       Идея секса с Поповым была дикой. Безусловно заманчивой в какой-то мере, на уровне абстрактной фантазии, но когда дело доходило до подробностей, Антон впадал в ступор.       Мысль о близости заставляла Антона паниковать. И еще — чувствовать беспомощность. Он привык, что может справиться с любой проблемой, но безнадежно завис на такой банальной вещи. С одной стороны — раньше никто не жаловался. Причем не жаловался не потому, что бесполезно, не из-за его тупоголовой уверенности, что он трахается как бог и если женщина не кончила — то это с ней что-то не так. Он был открыт к диалогу и очень внимателен, и со временем все, вроде как, стало неплохо — есть определенные преимущества во встречах с более опытными партнершами. Но это, во-первых, было давно и обстоятельства, поспособствовавшие длительному перерыву, были довольно травмирующими, а во-вторых… ну, мальчики и девочки устроены по-разному. К тому же, когда в процессе участвуют сразу два мальчика…       Вот именно.       Антон так и не смог заставить себя поднять тему распределения ролей — смешно, но каждый раз он будто цепенел. Хотя по здравом размышлении не понимал причины. Он точно не думал, что Арс гадко ухмыльнется, заломает его и избавит от анальной девственности. Да и теоретически в идее анального секса не было ничего отталкивающего… вроде бы. Но страшно все равно было до чертиков. И разговоров, и близости, и мысли, что вообще-то то, как он себя ведет, довольно тупо по отношению к Арсу.       Который явно заслуживал кого-то нормального. Заслуживал, да, но тем не менее ни единым намеком не дал понять, что сожалеет. Напротив, казалось, был искренне счастлив. Антон никогда его таким не видел, и теоретическое понимание, что он, вероятно, является причиной этих перемен, удерживало его от того, чтобы сдаться и признать, что он себя переоценил.       А потом Арс решил его проблему, как водится, совершенно отбитым способом. Открывшись до той степени, которая могла прийти к Антону с его проблемами с доверием только в самом жутком кошмаре. Просто позволив делать то, что Антон посчитает нужным. Когда тот поднимал тему игры в одни ворота, он скорее намеревался дать понять, что не против удовлетворить потребности Арса и просто не готов к ответным действиям в свою сторону. Предполагалось, что это будет именно гипотетический разговор. Не о намерениях даже, а скорее о взгляде на ситуацию. А Арс… Арс просто взял его за руку, отвел в спальню и своей отзывчивостью довел до такого состояния, что любые сомнения в себе и в правильности происходящего вылетели из головы. Наверное, это было самой простой и самой быстрой возможностью решить проблему — заставить его отключить мозг. Никому другому это бы не удалось, но Арс был совершенно особенным человеком. Антон ему доверял. И Антон хотел, чтобы тот помог ему справиться.       И Арс помог и продолжал помогать. Поощрял делать открытия друг о друге, деликатно подпинывал в комфортном для обоих направлении, заставлял относиться проще к вещам, которые раньше не давали спокойно жить. Постепенно убедил забить на свои шрамы. Научил передавать контроль без подозрительности и напряжения. И при этом ни секунды не давил, искренне наслаждаясь тем, что мог дать Антон, ориентируясь по ситуации и направляя ее так, чтобы доставить обоим максимальное удовольствие.       Этот подход имел один забавный побочный эффект. В один момент Антон ощутимо достал себя из-за своей фобии и так привык полагаться на Арса, который все делал правильно, что однажды предложил: а теперь ты меня. Арс очаровательно подвис на пару секунд, потом уважительно покачал головой, оценив цепочку мозговыносящих размышлений, которая должна была предшествовать этому заявлению и угадывалась в прямом твердом взгляде и сжатой челюсти, а потом осторожно ответил: «Это прекрасно, что ты хочешь попробовать, но давай начнем с чего-то попроще». И Антон был малодушно, отчаянно благодарен ему, потому что Арс опять сделал все правильно.       Антон поймал себя на том, что уже некоторое время неосознанно улыбается пустой дороге. Что этот человек сделал с его жизнью? Ему даже не обязательно было находиться рядом и что-то говорить, чтобы вправить Антону мозги.       Тот тихо фыркнул, оценил обстановку на дороге и потянулся за телефоном, чувствуя, что на душе стало ощутимо легче. Арс ответил не сразу, и Антон почти собрался сбросить звонок, решив, что тот уже спит, как обычно отключив громкость и оставив рабочий «кирпич» для экстренной связи, но тут наконец услышал вопросительное «да?».       Голос казался не то чтобы запыхавшимся, но все равно не таким, как ожидаешь от отдыхающего дома человека.       — Я просто решил сказать, что люблю тебя, — выдохнул Антон, внимательно следя за дорогой.       На несколько секунд в трубке повисло молчание, на заднем фоне стали слышны какая-то возня и чей-то приглушенный голос.       — Я тоже тебя люблю, — наконец сказал Арс и тут же уточнил: — Скажи мне, что твое признание никак не связано с нынешней или грядущей угрозой твоей жизни, о которой ты только что узнал. Если ты решил со мной попрощаться — я найду тебя и сам прикончу.       — Собираешься опередить Смерть? — фыркнул Антон, согретый его словами.       — И не сомневайся, я преуспею, — буркнул этот кошмарный тип. — Так что?       — Никакой угрозы моей жизни, — заверил Антон. — Просто в дороге было время подумать. И я решил, что люблю тебя. Очень, Арс, — он вздохнул, снова расслышал странный шум и с подозрением поинтересовался: — Что там у тебя происходит?       — Приедешь — расскажу, — лукаво пообещал тот. — Чтобы ты точно никуда не делся. История вполне в твоем вкусе, гарантирую.       — Я и так никуда не денусь, — с улыбкой заверил Антон.       — Потому что иначе я приеду вырывать тебя из лап Смерти и навешаю обоим, — подтвердил Арс. — Мне пора, иначе… Не скажу, что иначе. Возвращайся скорее.       — Вернусь, — ответил Антон и сбросил звонок.