Оле-Лукойе

      Немного поплутав по переулкам, Арсений припарковался у нужного корпуса общаги. Серая коробка с голубыми заграждениями на общих балконах светилась изнутри множеством квадратных окон. Едва ли не за каждым вторым стеклом переливались гирлянды — не в честь Нового года, до которого оставалось еще два месяца, а во имя уюта. Арсений прекрасно помнил времена, когда для этого самого уюта хватало пары полок с хламом, разноцветных лампочек и любимой чашки. «А теперь хоть как елка обмотайся — все не то», — мысленно фыркнул он и направился внутрь.       У древней вертушки в небольшой каморке царила коменда — сухая женщина лет шестидесяти, с экстремальным начесом коротких светлых волос и подозрительным взглядом. Арсений, в обстановке всеобщей искренней любезности на своей кафедре отвыкший от конфликтов, на всякий принял деловой и суровый вид. Шастун Шастуном, но у ребят действительно можно узнать, как им живется. И если придется воевать за какие-нибудь бытовые мелочи, о репутации стоит позаботиться заранее.       — Добрый вечер, — кивнул он женщине, протягивая институтский пропуск. — Я куратор 635-с.       Та поздоровалась и оглядела его с головы до ног, потом присмотрелась к пропуску, с первого раза запомнив восьмизначный номер документа, внесла его в огромный журнал, лежащий перед ней, и сделала изящный приглашающий жест, который равно можно было счесть как гостеприимством, так и язвительным «ну-ну, посмотрите, что они там творят».       Любопытно.       Комната 516 располагалась на пятом этаже, куда Арсения доставил тесный поскрипывающий лифт. Узкий коридор с низким потолком был выкрашен нежно-зеленой краской, которая изумительно сочеталась с битой жизнью рыжей плиткой на полу. В воздухе витали запахи еды и почему-то горелого пластика, за одной из дверей, мимо которой прошел Арсений, кто-то играл на гитаре, откуда-то раздался звук падения чего-то тяжелого, а следом усталый мат.       Нужный номер был написан маркером на куске ДВП, которым была залатана входная дверь. О происхождении дыры, края которой просматривались по бокам прикрученного саморезами прямоугольника, Арсений не хотел ничего знать. Постучав, он прислушался, но за дверью было тихо. Почувствовав легкое прикосновение к ноге, опустил глаза и увидел серого котенка-подростка, который приветствовал его, потираясь о штанину. Вздохнув, Арсений постучал настойчивее.       — Та щас, — раздалось беззлобное бормотание, приглушенное дверью, потом некто изнутри дернул за ручку, не преуспел, пнул несчастную конструкцию с ноги и наконец предстал перед преподавателем. — Ой, — смущенно сказал детина в семейных трусах и футболке с «Марвел», оглядывая гостя. — Здравствуйте.       — Мне нужен Антон Шастун, — проговорил Арсений, сохраняя невозмутимость. — Ваш сосед.       В сонных глазах местного обитателя он наблюдал только искреннее недоумение. Парень оглянулся себе за спину, будто подозревая, что некий неучтенный Шастун все же мог проникнуть в комнату, а потом его осенило:       — Длинный такой, да?       — Да.       — Он тут с прошлого года не живет, — с облегчением объяснил парень. — Но за общагу вроде платит.       Арсений коротко выдохнул. Неужели он всерьез полагал, что будет иначе? Что все будет просто?       — Спасибо, — кивнул он переминающемуся с ноги на ногу парню. — Прошу прощения, если разбудил.       — Да нормально, — пожал тот плечами и добавил: — У меня его номер вроде где-то был. Нужен?       — У меня есть, — Арсений коротко улыбнулся. — Всего доброго.       Да, номер у него был.       Вот только хрен Шастуну, а не встревоженные вечерние звонки. Потому что Арсений не был встревожен. Раздосадован, несколько заинтригован, но за благополучие студента он не переживал. Пока его куратором был Клайд, все было в порядке, и нет никаких причин думать, что теперь что-то изменится. Что бы его отец ни говорил о наркотиках, на него Антон производил впечатление человека, способного самому о себе позаботиться. Или Арсений просто решил вести себя, будто это именно так, потому что реальность, нарисованная Шастуном-старшим, не нравилась ему до безобразия? И проблема была даже не в том, что Антон оказался наркоманом, — мало ли какие ошибки случались в прошлом каждого, а в том, как тот об этом оповестил. Холодно, надменно и с демонстративным смирением.       Арсений никогда не видел этого человека, но воображение рисовало его практически лысым, с военной выправкой, извечно хмурым лицом, выражение которого было призвано доносить окружающим, что они не правы. Видел одного — видел всех властных отцов, закостенелых в своем мнении и не приемлющих для себя развития или компромиссов. Черты собственного le papa врезались в память еще с детства, когда тот, ведя воспитательные беседы, не позволял опускать глаз. Это, как ни странно, мучило больше всего — от пристального взгляда на родительскую переносицу со временем начинала дико болеть голова и невыносимо хотелось смотреть куда угодно, лишь бы не на постепенно теряющее четкость суровое лицо. Только к подростковому возрасту Арсений натренировал взгляд сквозь, расслабленный и безмятежный, который со стороны походил на почтительное внимание. И теперь он начинал думать, что понимает природу фирменного взгляда Антона, который почти никогда не фокусируется на собеседнике. И еще сильнее хотел разобраться в обстоятельствах, которые привели его в Литцск, в ЛАИ, в порученную заботам Арсения группу.       Но не сегодня. Он не станет звонить, все равно толку будет чуть. Если он хочет чего-то добиться от Антона, то не должен уподобляться его отцу.       Придя к этому решению, остановился на площадке около лифта и достал телефон. Помедлил, прикидывая, стоит ли набирать старосте, раз уж он здесь, но в конечном итоге решил поумерить собственную инициативность. Сам же себе говорил еще утром, что не нянька этим лбам. Будут трудности — сами его найдут. Так что Арсений ткнул в значок мессенджера рядом с номером, в двух предложениях описал Золотаревой ситуацию со сменой куратора и попросил донести информацию до группы. На этом посчитав свою задачу выполненной, спустился вниз, попрощался с пристально разглядывающей его комендой и вышел на воздух. Садясь в машину, поймал себя на том, что не прямо-таки ждет завтрашнего дня, но мысль о предстоящей рабочей неделе воспринимается без привычного усталого равнодушия. Как бы там ни было, но новые обязанности определенно бодрили.

***

      Во дворе панельной двенадцатиэтажки, где Арсений уже второй год снимал однушку, на фоне подсвеченного луной и мутного от тумана неба чернели остовы радикально обрезанных каштанов. Он припарковался на своем обычном месте, обошел машину, забрал из багажника пакет с продуктами и направился в подъезд, поздоровавшись со знакомым собачником, которого временами не мог узнать без симпатичной черно-белой бордер-колли, хотя жили они на одном этаже. Воспитанная собака притормозила рядом с хозяином и склонила голову, заинтересованно поглядывая на шуршащий пакет. Арсений перекинулся с соседом парой реплик, узнал, что горячая вода появилась еще днем, и неожиданно для себя спросил, указывая на собаку:       — Можно погладить?       — Думал, вы никогда не спросите, — внезапно расплылся в улыбке немногословный мужик лет сорока с чем-то. — Конечно.       Удивленный и несколько смущенный и своим порывом, и реакцией соседа Арсений отставил на ближайшую лавку пакет и, подобрав полы пальто, присел на корточки, осторожно протянув раскрытую ладонь в сторону собаки.       — Умка! — умная мордочка обернулась на хозяина. — Можно!       Та тут же преодолела пару метров, разделявших ее с Арсением, и почти ткнулась носом ему в щеку, но вовремя повернула голову, взмахнув смешными ушами. Пальцы скользнули по влажной от тумана длинной шерсти, потом Умка прекратила вертеться, замерла, и мужчина смог погладить ее по голове. Почему-то ощущение другого живого существа вызвало неожиданно яркую реакцию — тепло в груди и щемящую тоску. Как давно с ним рядом не было даже животного, не говоря о человеке? В какой момент к нему вернулись потребность в тактильности и способность осознавать свое одиночество? Почему-то, оказавшись в Литцске, Арсений как будто разучился строить любые отношения, кроме отстраненно-приятельских, и принимал такое положение вещей с облегчением. Он держал дистанцию настолько безотчетно и строго, что окружающим, казалось, и в голову не приходило видеть в нем кого-то кроме преподавателя или коллеги. Поначалу он полагал, ему нужна передышка после случившегося в Питере, возможность справиться с последствиями стресса в одиночестве, но прошло уже больше полутора лет…       — Кто здесь такая прекрасная? — пробормотал Арсений, почесывая собаку за ухом и наблюдая за довольной мордой, на белой шерсти которой выделялась черная носопырка, так и норовившая ткнуться ему в лицо.       После очередной попытки, которая едва не закончилась его падением на спину, Арсений рассмеялся, похлопал Умку по холке и поднялся на ноги от греха подальше.       — Спасибо, — сказал он не то соседу, не то его пушистой компаньонке и забрал пакет. — Хорошей ночи!       — Доброй ночи, — откликнулся мужчина, по своему обыкновению приложил руку к козырьку кепки-восьмиклинки и шутливо отдал ему честь. — Гулять, Умка!       И двинулся следом за питомицей, отпуская поводок, до этого намотанный на кисть. Арсений же, слабо улыбнувшись сам себе, отправился домой, поднялся на второй этаж, отпер пять замков — три в тамбур, два в квартиру — и оказался дома.       Как обычно, разувался с ощущением, что не понимает, что теперь должен делать. В смысле понятно: разложить продукты, включить что-то на ноуте, закинуть в микроволновку замороженный полуфабрикат — ничего сложнее для себя он не готовил уже очень давно, не видел смысла заводиться. Однако все эти действия он всегда проделывал с ощущением смутной неправильности. Как будто что-то забыл сделать. Странное непроходящее чувство, которое он привык игнорировать и которое сильнее всего давало о себе знать в первые несколько минут после возвращения.       Правда, сегодня он проделывал ежевечернюю рутину, ловя себя на странном предвкушении. Как будто то, о чем он забыл, было приближающимся праздником или одержанной победой, удачной покупкой или хорошо сделанной работой. Сознание иногда выделывало странные штуки. Не из-за того же у него приподнятое настроение, что у подъезда он сегодня погладил собаку? Скорее — тут он остановился с упаковкой отвратительного черного чая в пакетиках, который почему-то продолжал покупать, — дело было в том, что у него в принципе возникло такое желание. Желание привнести в предсказуемость будней внезапную лохматую морду. Он бросил пакетик с яркой этикеткой в чашку, залил ее кипятком и отставил на середину стола, чтобы случайно не задеть. Весь сегодняшний день был каким-то не таким, неплохим, но суматошным. И это, наверное, было Арсению по вкусу, хоть со стороны его поведение и могло показаться идиотским.       Краем глаза уловив какую-то неправильность, он оторвал взгляд от столешницы и глянул в окно. Так и есть: за бело-зелеными шторами сиял огромный прямоугольник желтого света — окно школы, расположенной прямо напротив. Кажется, это был актовый зал — вертикальные жалюзи не позволяли рассмотреть наверняка. Внутри не было заметно движения людей, только яркий свет внушительных размеров люстры лился на влажно поблескивающую асфальтированную площадку у черного входа в школу. Прочие окна были темными, как и всегда. Временами Арсений думал, что там вовсе не проводятся занятия — даже по утрам поблизости можно было встретить очень немного школьников, а после старая школа и вовсе как будто вымирала. Возможно, дело было в недоборе учеников?       Так или иначе, внезапное наблюдение подняло ему настроение. А еще почему-то захотелось повесить гирлянду. На окно, или карниз, или плевать куда — просто чтобы мигала теплым светом вот такими вечерами. Возможно, он все-таки сможет полюбить этот город, если чуточку постарается? К Питеру он тоже привыкал довольно долго, часами выгуливая себя по центру и каким-то крошечным улочкам, сталкиваясь с местными обитателями, заглядывая во дворы и кофейни… А Литцску он, если задуматься, даже не дал шанса. И по центру погулял всего раз, и то по пути из налоговой в стоматологию, а в остальное время передвигался на машине, полностью сосредоточенный на дороге. Откуда взяться ощущению волшебства?       Арсений задумчиво отпил чай, опершись о столешницу. Это была максимально странная и нелепая задача для тридцатитрехлетнего мужика — найти что-то сказочное в среднестатистическом промышленном городе. Но он ведь знал, что способен на это, — спасибо le papa, от бессилия противостоять которому важной частью жизни Арсения до старшей школы оставались книги и собственная фантазия. Ему было необходимо видеть в жизни что-то помимо утилитарной ее стороны, иначе до выпуска он рисковал не дотянуть. И когда он повзрослел, это качество временами давало о себе знать, помогая справляться с повседневностью. Правда, все реже.       Куда все делось после отъезда из Питера? Или дело было в его причине? Что ж, когда тебя грозит пристрелить собственный ученик, становится как-то не до сказок. Но теперь-то все в порядке? Арсений отпил еще чая и поморщился от писка микроволновки.       После приезда сюда он стал честнее перед собой. Перестал суетиться, поддерживая иллюзию социальной жизни. Но как-то забыл, что одиночество не равняется перманентной тоске и опустошению. А ведь лишенным друзей и досуга из-за напряженной учебы и всестороннего контроля подростком и то был более светлым и оптимистичным. Почему же теперь, когда над ним никто не стоит, ни с офицерским ремнем, ни с отцовским пистолетом, Арсений превратился вот в это — больше функцию, чем человека?       По кухне распространился знакомый запах не слишком полезной еды, и он, вздохнув, достал контейнер из микроволновки и пересел за стол. Видела бы матушка, чем он питается. Наверное, его приверженность полуфабрикатам и правда была глупым актом давно не актуального протеста.       Если его отец был тираном, то мать — тревожной, несколько истеричной и при этом довольно отстраненной. Она называла его исключительно полным именем, улыбалась так, будто ее фотографировали, и упрекала в том, что «Арсюшенька» ее расстраивает – в основном, когда давали о себе знать его детские проблемы со здоровьем, а рекомендации авторитетных медиков не приводили к немедленному результату. Ей было проще допустить, что маленький Арсений усилием воли саботирует собственное лечение, чем предположить, что доктора оказались неправы.       Она годами терроризировала его лечебными столами по Певзнеру в самых малосъедобных вариациях, и теперь Арсений отыгрывался как мог, хотя пиццы, наггетсы, пельмени, блинчики и хинкали временами осточертевали не хуже перетертой постной говядины и отвара шиповника.       Арсений ковырнул вилкой исходящую паром котлету в неестественно яркой панировке. Возможно, завтра он купит овощей на салат.       Он и сам осознавал, что ведет себя глупо. Но после той неслучившейся стрельбы в Питере его опрокинуло в какое-то дурное состояние. И если с коллегами ему удавалось оставаться взрослым и адекватным человеком, то наедине с собой все было непросто. Он не мог найти себе места и при этом не чувствовал в себе сил как-то исправить это положение дел. Хотя сегодня вот он погладил соседскую собаку. Великое достижение, а как же. А ведь года… уже, получается, два назад, примерно в это же время он едва не сделал предложение своей тогдашней девушке. Конечно, хорошо, что не сделал, или не хорошо, но справедливо по отношению к ней, но все же все могло сложиться совсем иначе.       Как ни странно, эти размышления не были тягостными. А еще, вдруг понял Арсений, он впервые за долгое время ужинал в тишине, не испытывая настойчивой потребности заглушить мысли. Больше не было ощущения, что в пустой квартире он растворится, впитается в стены с безвкусными светлыми обоями, исчезнет и больше не вернется. Хотя бы чтобы завтра прочитать лекцию у второго курса. А там, глядишь, и придумать себе какой-нибудь дополнительный смысл.