Панацея

— Если бы не ты, я был бы жив. Если бы не ты… — Голос бьет по ушам, окружает со всех сторон. Он везде, от него не спрятаться, не укрыться, он настигает подобно лавине и глушит хлеще самой громкой взрывной волны, не оставляя ни малейшего шанса. Другой голос, тихий, взволнованный, зовет по имени, — кажется, умоляет проснуться — но разве он может оказаться сильнее? — Доволен, Крокодайл? Посмотри, что ты натворил! — Еще один голос вторит первому, и они сливаются в невыносимое месиво, пожирающий своей разрушительной мощью гвалт. Крокодайл слабеет и падает навзничь в инстинктивной попытке сбежать, раздирает руки в кровь, стараясь теперь хотя бы уползти, тело не слушается и будто наоборот тянет его назад. Он едва способен дышать — в груди словно все выгорает — и чувствует, что умирает, зная, что спасения нет нигде. Нигде, кроме объятий хрупких рук, тщетно пытающихся растормошить Крокодайла и безнадежно проигрывающих в схватке с овладевшим им кошмаром. Все вокруг поглощает беспросветная тьма, грязная земля под ногами разверзается, и он летит вниз, в алую кровавую бездну. Он захлебывается в ней, отчаянно барахтается, продолжая неумолимо идти ко дну, и делает последний вдох. Крокодайл резко поднялся с подушки, тут же сгибаясь пополам от острой нехватки воздуха. — Тише, тише, любимый, тише, это сон, все в порядке… — Зашептала Илия, прижимаясь к его покрытому холодным потом телу, которое била крупная дрожь. Он полуосознанно обхватил ее обеими руками, живую, теплую, обнимая так, будто от этого зависело все его существование. Илия что-то говорила, гладила по волосам, беспорядочно целовала, силясь успокоить и привести в чувство. Вечный ход времени словно остановился, зациклившись на одном лишь этом моменте, на одной только ней и ее способной исцелить почти что угодно нежности. Однако сейчас Крокодайл даже не мог ощутить ее в полной мере. Он просто чертовски устал. От самого себя, своей гнили и зла, которое он причинил миру, от преследующих его призраков загубленных жизней. И чем больше в последнее время Крокодайл думал об этом, тем чаще его ночи превращались в самый настоящий ад. Впрочем, так оно все и должно быть, он заслужил. Каждый судорожный выдох, каждый прилив паники, каждое испуганное вздрагивание. — Не бойся, ты со мной, ничего этого нет… — Убеждал знакомый хрипловатый шепот, и ему так хотелось поверить. Но Крокодайл не мог. Все то неосязаемое, что Илия так старалась прогнать прочь вместе с физическими ощущениями, — образы, голоса, страх, боль — на самом деле никуда не исчезало. Оно пряталось внутри него, замирало в самых дальних и недоступных глубинах сознания, готовясь напасть снова. Да так, чтобы уничтожить уже окончательно. Не заслужил Крокодайл только лишь того, чтобы кто-то приводил его в чувство своей лаской, но Илии, кажется, было абсолютно все равно на это. Под прохладой ее невесомых касаний из тела пропадало напряжение, затихала дрожь, восстанавливалось дыхание, однако внутренний шторм продолжал бушевать. Его волны бились на острые осколки, разрывая и без того кое-как держащуюся душу, и жгучая ненависть пополам с отвращением к себе ломали Крокодайла, обращая его в жалкий сгусток бессилия. Если бы это бесконечное омерзение было направлено против кого-то другого, Крокодайл просто-напросто вычеркнул бы этого человека из жизни, но что ему следовало делать, когда этим человеком являлся он сам? Он вновь затрясся, притягивая Илию к себе еще крепче и сминая ткань ее ночной рубашки, уронил голову на узкое плечо, и в следующую секунду женщина почувствовала, как оно намокает от слез. Она растерялась на пару мгновений, — это был первый раз за почти что четыре месяца их отношений, когда Крокодайл позволил себе расплакаться при ней — но затем прислонилась щекой к его жестким волосам, поглаживая их спутавшиеся пряди. Сердце болезненно сжималось от его тихих всхлипов, от того, как он дрожал, как приникал к ней, ища спасения. Крокодайл что-то шептал, однако из едва слышной и неразборчивой речи Илия сумела понять одну-единственную короткую реплику, которой при этом оказалось более чем достаточно. — Помоги мне. Сколько лет назад он последний раз просил кого-либо о помощи и просил ли вообще хоть когда-то? Илия могла лишь представить, насколько сильно подобное претило его фальшивым, однако уже почти что разрушенным убеждениям и как он, должно быть, потом будет стыдиться того, что вот так рыдал у нее в объятиях. Но хоть сколько-нибудь положительным моментом было то, что все время отрицаемые эмоции все же нашли некий выход: через потоки горьких слез, заливающих рубашку Илии. Она давала Крокодайлу возможность выплакаться, ничего не говоря и лишь периодически целуя: так нежно, как могла, сама будучи готовой разреветься в любой момент от боли любимого человека. Перебирающие вороную шевелюру пальцы нервно тряслись, и это, кажется, постепенно передавалось и всему телу. Илия знала, что ей стоит сохранять хоть какое-то спокойствие, чтобы Крокодайл, видя ее тревогу, не волновался еще сильнее, но каждая секунда отдаляла ее от того, чтобы совладать с чувствами. Однако через показавшиеся бесконечными несколько минут — она не знала и не хотела знать точно — руки мужчины медленно прекратили стискивать Илию, его дыхание стало приходить в норму, и он наконец притих, по-прежнему пряча лицо у ее шеи. — Милый мой… — Едва вымолвила она, снова касаясь губами чужих волос. — Как ты? Стало полегче? Крокодайл молча закивал и спустя несколько мгновений рухнул на подушку вместе с ней. В слабом белесом свете луны, пробивавшемся сквозь вуаль полупрозрачных штор, на его лице блестели слезы. Илия неловко стерла их, расправила упавшие на лоб черные пряди, а затем, перебравшись через Крокодайла к тумбочке, налила ему стакан воды из стоявшего там графина. Он прохрипел еле различимое «спасибо» и, опустошив стакан, откинулся назад — правда, теперь уже не на подушку, а на колени Илии, которая убрала ее и села в изголовье кровати. — Мне давно так хреново не было, Илия. — Заговорил Крокодайл, неосознанно прильнув щекой к ласкающей его мягкой ладони. Последние остатки напряжения ушли со слезами, оставив после себя мерзкое, тянущее чувство опустошенности, словно его вывернули наизнанку и вытряхнули все, что было внутри. — В последнее время постоянно думаю о многом, вот по ночам и расхлебываю последствия. — А что тебе снилось? — Спросила Илия. — Может, расскажешь? Получше ведь станет. — Что мне может сниться… — Измученно вздохнул Крокодайл. — Голос моего старпома, того, который был… тогда. Говорил, что я виноват в его гибели. Еще снился Белоус. А потом море крови, в котором я захлебнулся. Я так устал все это видеть, знаешь. До этого Крокодайл ни разу не упоминал того, кто разбил его команду, хоть Илия, исходя из некоторых его действий в Маринфорде, давно догадалась, что это был Ньюгейт. Почему Крокодайл до сих пор не хотел озвучивать его имя, она не знала, но сейчас он вдруг проговорился: видимо, из-за своего состояния, в котором он едва мог соображать, что стоит скрывать, а что нет. — Я понимаю тебя, это очень тяжело терпеть. — Илия наклонилась и оставила поцелуй на его тревожно нахмуренном лбу. Ох, как же ей хотелось, чтобы эти касания ее подрагивающих губ могли излечить раненую душу Крокодайла, хотя бы для того, чтоб ночью он мог мирно спать, а не страдать от извращений разбитой психики. — Но… ты ведь сам винишь себя в том, что тогда произошло, я права? — Осторожно, боясь задеть или разволновать еще сильнее, произнесла женщина. — Виню. Если бы не я, никто бы тогда не погиб. — Взгляд Крокодайла, полный горького отчаяния, завис в одной точке. Пальцы Илии переплелись с его собственными, и он нервно сжал ее тонкую руку, совсем как тогда, когда еще в Ватер 7, в ее каюте, рассказывал о случившемся двадцать проклятых лет назад. Держать эту прохладную ладонь было так же приятно, и ощущалась она снова как нечто, связывающее Крокодайла с реальностью и не дающее сорваться в полыхающие глубины его личного ада. — Я был капитаном, я отдал приказ. Значит, я и виноват. Он криво, нелепо ухмыльнулся — словно на изможденное лицо наспех прилепили некрасивую маску, явственно контрастирующую с покрасневшими от слез печальными глазами — и продолжил. — Беда в том, что все его послушались. Почти никто не попытался оспорить, все были такие же, как я, юнцы-идиоты с ветром в голове и стремлением к вершине. — Тогда почему ты обвиняешь только себя, если по сути безрассудными оказались все? — Илия бережно развернула голову Крокодайла к себе, чтобы он посмотрел на нее. — Да, приказ капитана превыше всего, это очевидно, так заведено, но если он ставит под угрозу жизни членов команды, то они вполне могут выразить несогласие, разве нет? — Могут. — Негромко подтвердил он. Паутина морщин вокруг его глаз как будто бы расползлась еще дальше, и оттого они казались еще более усталыми и истомленными, чем раньше. — Только вот тогда мои не стали этого делать. Помню, говорили, мол, давайте, давайте, победим обязательно… Некоторые даже перед смертью это кричали. Крокодайл резко закашлялся, уткнувшись в полы рубашки Илии, и в ее груди уже в сотый раз за эту ночь что-то защемило. Она просила его меньше курить — не слушал, глушил сигару за сигарой, советуя ей больше заботиться о своем здоровье и не беспокоиться за его, давно уже убитое и стрессом, и табаком. — Поэтому ты верно говоришь, безрассудным был не только я. — Сказал мужчина, вновь глядя на нее. — Но мне казалось, да и все еще кажется, что и к этому я тоже руку приложил. Своим примером укрепил их веру в то, что им все нипочем, даже сильнейшие, вот они и… — Он сдвинул брови в привычную для них ломаную — невербальное выражение вечного сожаления. — Хотя, возможно, я просто невольно скидываю все на себя. С другой стороны, на кого еще? Не на Белоуса же, я сам к нему тогда полез, идиот… Крокодайл прикрыл глаза лишь на долю секунды, как вдруг к нему наклонилась Илия, щекоча кожу длинными волосами и беря его лицо в ладони. Она прижималась губами куда-то к виску Крокодайла, пока он горячо дышал ей в шею и в смятении водил рукой по худому телу. Она просто не выдержала, не сумела больше смотреть на него, такого потерянного и смурного. Да и слышать, как Крокодайл корил и хаял себя, было едва ли выносимо. Несмотря на то, что его слова имели под собой весьма прочную основу. Действительно, на ком, если не на капитане, лежит объективно существенная часть ответственности за накама? Илия помнила каждый раз, когда кто-то погибал, повинуясь ее воле, — в том числе в Маринфорде — и тогда внутри словно что-то обрывалось и долго, тупо ныло; казалось, что, если бы она подумала получше и поступила по-другому, то человек остался бы жив, и смерть его не навалилась бы на нее неподъемным грузом. Поэтому даже элементарно представлять, что ощущал Крокодайл тогда, двадцать лет назад, было не просто сложно, но еще и по-настоящему страшно. Однако он не являлся тем, кого стоило жалеть. По крайней мере, со стороны. Бывший шичибукай, обрекший целую страну на страдания в попытках добраться до древнейшего оружия с целью захватить мир, — разве можно проявлять к нему хоть каплю доброты, сочувствия? Видя, что Крокодайл искренне раскаивается и проклинает себя за содеянное, Илия считала, что да, можно. И если он и подоплека его поступков чего-то заслуживали, то не оправдания, вовсе нет — его здесь и быть не могло, а понимания. В порыве сострадания и неиссякающей нежности Илия покрывала поцелуями его лицо, путаясь пальцами в густой черноте волос и чуть ли не плача от всех переполняющих ее эмоций. — Зачем ты… — Хрипло шептал Крокодайл, все еще реагировавший на значительную часть попыток приласкать его как на нечто из ряда вон выходящее, но заметно расслаблявшийся под трепетными касаниями. Илия наконец замерла над ним, внимательно всматриваясь в его глаза и уже не находя в них прежнего сильного волнения. А значит, сейчас можно было высказать свои мысли насчет того, что его вызывало. — Милый, послушай меня. — Произнесла она. Ладони беспорядочно скользили по чужим плечам, груди, то и дело ощущая биение несчастного сердца. — Я думаю, что ты преувеличиваешь свою ответственность за то, что произошло. Может, здесь вообще не стоит искать виноватых, все случилось так, как случилось. Но если и имеет место быть хоть чья-то вина, то она как минимум общая. Ты же сам сказал, что того боя хотело большинство. Ты скидываешь все на себя — тоже твои слова, и, как мне кажется, правильные. Ты ведь не единственный, у кого тогда было свое мнение и желание. Да, воля капитана сильнее воли других членов команды, но она не абсолютна, она не полностью подчиняет себе всех остальных, не глушит их. Крокодайл слушал внимательно, параллельно всматриваясь в острые черты лица Илии. Сейчас она выглядела измотанной, усталой — потому что, черт побери, возилась с ним и с его вечными бедами, а он вместо того, чтобы спасать ее от стресса и нервов, порой, кажется, делал только хуже. Однако если бы Илии не было рядом этой проклятой ночью, то он и представить-то побоялся бы, как бы он себя ощущал. — И еще, я больше чем уверена, что вы все тогда не думали о последствиях и о том, что можете проиграть. Многие молодые пираты на Гранд Лайне такие, рвутся всюду, но не везде оправдывают свои ожидания. Такое часто бывает. — Добавила Илия. — И… прозвучит банально, но нужно отпустить прошлое. Даже не просто нужно, а необходимо. Я думаю, ты и сам это понимаешь. Оно ведь тебя губит, ты так переживаешь, а толку? Нужно двигаться дальше, а не зацикливаться на этом. Все уже давно произошло, ничего, к сожалению, изменить нельзя. — Но если бы я мог, то обязательно бы изменил. — Отозвался мужчина, не сводя с нее взора. — Дали бы мне шанс прожить жизнь заново — воспользовался бы. Все бы по-другому сделал. — Он уже который раз за эту ночь вздохнул, облизнул пересохшие губы и вдруг дернул бровью. — Хотя… Тогда я бы не встретил тебя. Илия попыталась улыбнуться — вышло из рук вон плохо — и хотела было опять наклониться к нему, когда он позвал: — Ложись ко мне. Вернув подушку на место, она забралась под одеяло в горячие объятия, и они тотчас сомкнулись на ее спине. Крокодайл зарылся носом в шелковистые пряди, затем ощущая, как Илия обхватывает его обеими руками, и выдохнул — изнуренно, без капли облегчения. Надо же, до чего довел себя этими самоуничижениями и самокопаниями: даже рядом с любимой женщиной не получалось спать нормально, — умудрился еще и разреветься при ней, как маленький ребенок — не говоря уже о тех днях, когда они находились в разлуке. Подрываясь с койки в своей каюте после очередного ночного кошмара, Крокодайл то и дело ловил себя на мысли, что хотел бы позвонить Илии, просто чтобы услышать ее голос, чтобы она помогла успокоиться, но каждый раз не осмеливался ее будить. Несмотря на то, что знал: она бы ответила, привела бы его в чувство, нисколько не сердясь за звонок посреди ночи, и говорила бы с ним хоть до утра — в этом была вся она. Такая терпеливая, понимающая по отношению к нему, готовая отдать последнее, отдать ту любовь, которая в свое время оказалась ненужной. Сколько же моральных сил имела эта истрепанная жизнью женщина, которая, казалось, давно уже должна была сдаться, но все еще боролась назло миру, назло себе. Как ее хрупкие слабые плечи держали возложенный на них неподъемный груз, каким образом она не ломалась, при этом умудряясь спасать еще и Крокодайла, он совершенно не знал. Знал лишь, что на неком подсознательном уровне испытывал потребность не только в ней самой, но и в том, чтобы защищать ее. Впервые за долгое время он хотел не разрушать, не уничтожать, не ранить, а оберегать. Крокодайл поцеловал Илию в макушку и утопил пальцы в мягкости ее волос. Стоило сказать хоть что-то, а не молчать, как последний идиот: поблагодарить ее за поддержку, за нежность, за все; однако сил не хватало вообще ни на что. Их без остатка забрала эта ночь — одно сплошное волнение не только для него, но и, к сожалению, для Илии. Сложно было принимать ее помощь и ласку, зная, как она переживает за него, и чувствуя, как нервно дрожат ее руки. Но без этого и в целом без нее Крокодайл бы не справился. Сейчас, когда новый этап жизни неизбежно повлек за собой переосмысление всех предыдущих, полных грязи, крови, смерти, чужих и своих мучений, ему просто необходим был кто-то рядом, чтобы чувствовать себя живым. Да, помимо Илии, у Крокодайла были накама, но ни единому человеку среди них он не мог доверять всего себя так, как ей. Казалось, Илия была права во всем, что попыталась донести до него, когда он искал успокоения и облегчения у нее на коленях. Крокодайл и вправду брал на себя слишком много, возводя свою вину за то, что произошло с его командой, в нерушимый абсолют. Чего еще можно было ожидать от толпы зарвавшихся юнцов, которые не видели и не желали видеть никаких границ своего мнимого могущества? Разве могли они допустить мысль о том, что рано или поздно окажутся слабее, чем их противник? Очевидность ответов на эти вопросы по идее должна была разрешить все своей простотой, однако ей не позволял этого сделать один-единственный факт. Тех, кто тогда погиб или бросил Крокодайла умирать, он считал самыми дорогими ему людьми. И поверить, что в полностью уничтожившей его беде есть не только его вина, едва ли представлялось возможным. Слишком многое указывало на вероятность обратного, столько сожалений душило Крокодайла день за днем: он мог бы сто раз подумать, прежде чем лезть в драку с чуть ли не сильнейшим пиратом Гранд Лайна, мог бы предусмотреть неизбежное поражение; в конце концов, просто отступить, задавив свою гордыню, когда начало становиться ясно, к чему все идет. Мог бы, но не сделал. — Илия. — Тихо позвал мужчина. Она подняла голову, кладя ладонь ему на щеку и проводя подушечками пальцев по неестественно гладкой коже на месте шрама. Крокодайл хотел было заговорить, но на несколько мгновений потерялся во взгляде слегка поблескивающих в свете луны глаз. — Я благодарен тебе… родная моя. — Это обращение, которого он сам слегка стеснялся, но которое так нравилось им обоим, Крокодайл стал использовать совсем недавно. Первый раз он произнес его, когда прощался с Илией после очередной встречи. Вышло случайно, он даже не подумал, прежде чем назвать ее именно так. Смутилась и она — пришлось повторить горячим шепотом ей на ухо, чтобы они оба непременно запомнили и это слово отпечаталось в памяти. Бледные губы Илии сложились в некое подобие улыбки, а ее рука скользнула дальше, к смоляным волосам. — Ты очень важна мне, и… — Крокодайл прервался, нервно, с трудом сглатывая. — И ты и твоя поддержка — это то, без чего я не смог бы. Спасибо, Илия. За все, что ты для меня делаешь. Я люблю тебя. Большое спасибо. — Последнюю фразу он прошептал в чужую ладонь, отняв ее от себя, и затем поцеловал острые сгибы пальцев. В следующий момент — повторил возле мягких губ, которые сами приблизились к его собственным, дотрагиваясь легко и осторожно. Илия отстранилась, кладя голову на подушку так, что кончики носов ее и Крокодайла соприкоснулись, и проговорила: — Не за что, Кроки. Я тоже тебя очень люблю. На эту вариацию своего имени мужчина согласился не сразу: ему было непривычно, да и те уменьшительно-ласкательные обращения, которые он когда-либо слышал в свой адрес, ему не нравились. Точнее, просто вызывали не те эмоции. Кроко — так звал его Иванков, частенько сопровождая это какой-нибудь гадостью навроде «бой» или вообще «малыш». Когда-то давно, еще в детдоме, ему придумали прозвище «Крок» — позже это подхватывали все, с кем Крокодайл общался, в том числе и его прежние накама. Илия же сочинила свой вариант. Звучал он странновато и поначалу даже резал слух, но потом как-то, на удивление, полюбился. Может быть, дело было просто-напросто в том, кто и в какой обстановке это произносил. — Хочешь еще поговорить или будем спать? — Спросила Илия. — Давай спать. — Крокодайл притянул ее поближе, но вдруг замер, словно осознал нечто очень важное. — Ты ведь проснулась из-за меня. Прости, Илия. Слышать извинения от него казалось необычным, — за долгие годы он должен был напрочь забыть, как просить прощения и как говорить хоть что-то хорошее — однако он не без усилий вспоминал все, что мог. И для себя, и для Илии. А самой лучшей наградой за это являлось не только то, что ей приятно и что она рада его словам, но и возможность чувствовать, как отданное Илии обледеневшее сердце постепенно оттаивает и согревается в ее заботливых надежных руках. Однако того, что Крокодайл мог дать Илии, ей не хватало — по крайней мере, он так полагал. Вечно думалось, что его внимания, слов, объятий, поцелуев, любви, его самого недостаточно для ее счастья, и оттого каждый раз после попыток как-либо отблагодарить, выразить свои эмоции он ощущал себя постыднее некуда, как если бы он не говорил и не делал вообще ничего. — Ничего страшного, не нужно за это извиняться, любимый. Не стесняйся снова меня будить, в случае чего. Засыпай спокойно и не беспокойся ни о чем, ладно? Я рядом. — Ласково приговаривала женщина, гладя Крокодайла где придется, — по щеке, шее, волосам — пока он устраивался около ее плеча. Уткнулся в него носом, робко поцеловав оголенную сползшей рубашкой кожу, будто старался спрятаться от всего того, что мешало ему нормально спать и в целом жить. В плену своих губительных страхов, в мертвой петле самоненависти он казался до предела слабым и почти что беспомощным — точь в точь таким, каким он раньше избегал представать перед любым другим человеком. Илия едва слышно вздохнула, поправила Крокодайлу одеяло и легла чуть по-другому, чтобы было удобнее касаться губами щекочущих шею жестких волос. Она долго вдыхала их знакомый запах, бережно разбирала спутанные пряди, невесомо целовала, пока его дыхание наконец не выровнялось и пока не расслабилась рука, крепко держащая ее за талию. Илии было паршиво — из-за того, что точно так же ощущал себя Крокодайл. То, что с ним творилось и что делал с собой он сам, казалось неудивительным: после всех событий его жизни и всех лежащих на его совести грехов осознание и раскаяние рано или поздно должны были прийти на смену тщательно выстраиваемым аморальным установкам. Однако Илия едва ли могла наблюдать, как Крокодайл переживает все это, и ее попытки помочь и утешить представали чересчур несущественными и жалкими в сравнении с масштабами его бесконечного горя. Он спал тревожно, то и дело начиная что-то неразборчиво бормотать, метаться по постели, как будто силился уклониться от чего-то или кого-то. Илия брала его за руку, прижимала к себе, успокаивала тихим шепотом и осторожными поцелуями, и Крокодайл, порой даже не просыпаясь, затихал где-то у нее на груди. Его кошмары окончательно прекратились лишь к раннему утру, когда небо за окном уже начало светлеть. За все это время Илия не поспала даже и часа: не только потому, что вынуждена была заботиться о нем, но и из-за никак не отступающего волнения — за него же. В конце концов она провалилась в сон чисто из усталости, прислонившись щекой к макушке Крокодайла и покрепче обняв его обеими руками. Изнуренный мозг подкидывал совершенно бредовые картинки и сюжеты, словно не желал, чтобы Илия передохнула; однако она все-таки сумела проспать хоть несколько часов.

***

Утро прошло за долгими разговорами, прерванными звонком по ден-ден муши от Даза: тот вежливо, но очень настойчиво просил капитана поскорее заканчивать свои важные дела — именно так Крокодайл обычно объяснял свое отсутствие — да возвращаться на корабль, а то, мол, без него дисциплина совсем хромает. Крокодайл даже не стал допрашивать Даза, чем он, будучи старшим помощником капитана, занимается вместо того, чтобы следить за порядком. Просто не было никакого желания его отчитывать. Да и моральных сил тоже. Илия лежала на подушке Крокодайла, которая за ночь успела впитать его запах, и наблюдала за тем, как он застегивал пуговицы рубашки одной рукой — как только ухитрялся, спрашивается. Они должны были пробыть на острове еще пару дней и уже договорились вновь встретиться этим вечером, с тем чтобы остаться вместе и на ночь. А еще они условились о кое-чем другом. — Я что думаю, Илия… — Начал Крокодайл этим утром, в задумчивости поглаживая женские руки. — Хочу побывать на могиле у Белоуса. У меня на него невольная обида, если говорить честно. Это, конечно, цветочки по сравнению со всем тем, что я испытываю по отношению к себе, мало на что-либо влияет, но… Лучше, чтобы этого не было. Может, на его могиле отпустит. — Если ты чувствуешь, что тебе это нужно, то, конечно, посети ее. — Кивнула Илия, про себя радуясь, что он находит способы справляться со своими бедами. — Кстати, ты знаешь, где она находится? Если честно, я только примерно, да и то по слухам. — У Жнеца спрошу, этот пройдоха все знает. — Отозвался Крокодайл. — У него знакомых целая толпа. Не удивлюсь, если узнаю, что он с Горосеями якшается. — Он слабо усмехнулся, вспоминая шебутного и проблемного накама. — Что ни спроси, на все ответ есть. То дружки сказали, то сам где-то подслушал… Его лицо едва заметно просияло, когда он заговорил про Жнеца, и это не укрылось от чуткого внимания Илии. Она помнила этого чересчур общительного наемника с косой через плечо — личность весьма экстравагантную. Крокодайл хоть и жаловался на его некую бестолковость и практически нулевую ответственность во всем, кроме того, что как-либо затрагивало его прошлый, не менее преступный, род деятельности, но все же будто бы симпатизировал ему. Илия думала, может, оттого, что Жнец, опять же по словам Крокодайла, был легок на подъем и никогда не падал духом из-за всяких мелочей, а может, потому, что был совершенно не похож на него самого. Противоположности ведь, как известно, имеют свойство притягиваться. И Илию радовало, если одной из них являлся ее любимый, до недавнего времени не умевший доверять вообще никому, а теперь сближавшийся, помимо, разумеется, нее, еще и с кем-то из команды. — Илия, можно тебя попросить? — Помолчав, проговорил Крокодайл с отчего-то слегка виноватым видом, словно любая просьба непременно должна была оказаться неудобной или вовсе постыдной. — Конечно, можно. О чем? — Женщина двинулась ближе и провела пальцами по его выточенной скуле. — Поплыть со мной к могиле. Если тебе не сложно. — Сказал он с отражающимся во взоре волнением, которое Илия тотчас постаралась унять. — Для тебя мне ничего не сложно, Кроки. Не переживай, я буду с тобой, если нужно. — Прошептала она ему в губы, затем нежно целуя и ощущая обхватывающие ее тонкое тело сильные руки. — Не стесняйся ни о чем просить, ладно? Крокодайл молча кивнул, глядя на нее теперь уже с искренней благодарностью и признательностью — такими, будто бы он и не ожидал вовсе, что Илия согласится выполнить его просьбу. Он произнес негромкое «спасибо», склоняясь лбом к ее лбу и прикрывая глаза. Она незаметно для самой себя расплылась в улыбке и в сотый раз пообещала сама себе: обязательно поможет, сделает все, что сумеет, ради того, чтобы ему стало легче.

***

— А нахрена тебе могила Белоуса понадобилась, кэп? У нас че, туда экскурсия по плану? — Проговорил с набитым ртом Жнец. Он деловито вышагивал рядом с капитаном по главной улице мелкого, но очень шумного портового городишки, жуя сомнительного вида пирожок. — Ты знаешь, где она, или нет? — Проявил чудеса терпения, не раздражаясь от ответа вопросом на вопрос, Крокодайл и с подозрением покосился на вкушаемый Жнецом кулинарный шедевр местной кухни. — Да я-то знаю, но мне интересно, зачем это тебе. — Отозвался накама, проводив взглядом прошедшую мимо фигуристую девушку. — Не имею никакого желания распространяться на эту тему. — Отрезал Крокодайл. Он оглядывал длинные ряды прилавков с фруктами и овощами, высматривал разные магазины, чтобы сообразить, что и где закупать для дальнейшего плавания. На этом острове команда остановилась всего на день с целью как раз пополнить свои запасы провизии. — Блин, да как с тобой общаться, кэп? — Недовольно тряхнул косой Жнец и запихнул в рот остатки пирожка. — Вот знаешь, была бы у тебя женщина, ты бы ваще вздернулся! Им же в курсе всего быть надо, все им подавай. До всего докопаются, ниче не умолчишь… Крокодайл про себя подумал, что при наличии женщины желания вздернуться у него до сих пор не наблюдалось, и решил подождать, пока Жнец закончит свою тираду на тему женского любопытства, однако этому не суждено было сбыться. — Я, короче, как-то с одной познакомился, так она в первый же день где-то разнюхала, что я наемник, да еще и розыскную листовку добыла, прикидываешь, да? — Принялся рассказывать тот, и стало понятно, что тайна местонахождения могилы Белоуса откроется Крокодайлу в лучшем случае к вечеру: если Жнец открывал рот, то не закрывал его еще очень и очень долго. Слушать его при этом капитану нравилось, хотя он иногда трепался о всякой чепухе. Тем более что Жнец комментариев к своим речам, в общем-то, особенно не просил, и поэтому не шибко общительный Крокодайл вполне годился на роль его собеседника. Изначально он полагал, что чересчур длинный язык Жнеца будет его бесить, но, как оказалось, наличие кого-то, кроме Илии, кто всегда готов с тобой побеседовать, с успехом заполняло щемящую пустоту внутри. В целом Крокодайлу не составило труда осознать, что с кем-либо, с Илией или с накама, ему было гораздо лучше, чем в те моменты, когда он оставался наедине с самим собой — читай, с жестокими демонами своего прошлого. Поэтому во время разлуки с любимой, ближе и дороже которой у него не было никого, он замечал за собой тягу к другим. Просто хотелось побыть с людьми, притом не обязательно разговаривая. И компания Жнеца как наиболее коммуникабельного и открытого члена команды для этого подходила как нельзя лучше: он хотел высказаться кому-то и вдоволь поболтать, — а слушать его желали далеко не все — Крокодайл банально искал чьего-нибудь общества. Так что накама часто наблюдали, как поздними вечерами он и Жнец стояли около фальшборта, курили — один сигары, а второй дешевые сигареты — и разговаривали. Последнее, правда, относилось в большей степени к неумолкающему Жнецу, в то время как Крокодайл, скалясь на наиболее смешные реплики накама, по обыкновению молчал и лишь изредка вставлял короткие фразы. А еще он чувствовал себя живым. Именно сейчас, путешествуя с шумной толпой морских разбойников и встречаясь с такой же, как он, некогда разбитой женщиной, но не тогда, когда своими бесчеловечными планами медленно гробил целую страну. И себя вместе с ней.

***

Очередной порыв ветра резко распахнул полы шубы и унесся прочь. На крошечном огрызке суши, где похоронили Белоуса и Эйса, было до противного холодно, да еще и небо сверху давило своими тяжелыми свинцовыми облаками — словно погода намеренно портила и без того хреновое настроение Крокодайла. А впрочем, каким ему еще следовало быть, если он пришел на могилу того, кто убил его почти что семью? Крокодайл с силой сжал хрупкие стебли гвоздик, купленных по совету Илии. Он поначалу не хотел брать никакие цветы, но она сказала, что это может стать неким символом того, что он идет на могилу не с целью позлорадствовать, выплеснуть ненависть, а для того, чтобы ему полегчало и чтобы он отпустил все, что было когда-то. Мужчина глянул влево. На маленькой фигурке Илии во все стороны трепыхался плащ, пока она сама стояла на дальнем краю острова. Она специально ушла, оставив Крокодайла наедине с собой и в то же время не позволяя ему чувствовать одиночество: стоит ему позвать, и она окажется рядом. Он обернулся на покачивающуюся на темных волнах небольшую яхту, которую они наняли — весьма нетривиально для пиратов — для этого плавания. Плавания, коего Крокодайл и ждал, и боялся одновременно. В груди неприятно клокотало волнение, рука продолжала портить букет, а глаза все никак не желали подниматься выше, чтобы наконец посмотреть на чужую могилу. Бесстрашный непобедимый пират, чья сила и могущество не знает границ, как же. Если газетчикам нравилось так описывать его в своих россказнях — пускай. Только вот сейчас перед белым памятником стоял и не пират даже, а совсем недавно глубоко несчастный человек, теперь не без помощи других пытающийся окончательно спастись от своих страданий и наконец задышать полной грудью. Крокодайл тихо выругался и все же поднял голову. На фоне сизого неба белела потрепанная накидка, наброшенная на снесшее не одну сотню голов оружие. Когда-то оно отсекло ему кисть и изуродовало лицо. Мысль о том, что именно это лезвие оказалось выпачкано в его крови, в крови его накама, заставила вздрогнуть. Мерзавка-память услужливо подкинула воспоминание о том, как Крокодайл не мог даже кричать от боли, судорожно сжимая левую руку, части которой попросту не было; как глаза заливала собственная горячая кровь, пока разодранная кожа полыхала адским пламенем. Сердце жалобно дернулось, и через пару секунд Крокодайл небрежно швырнул поломавшиеся цветы к надгробию. А спустя еще несколько мгновений наклонился и кое-как расправил их: правильно Илия сказала, он ведь не со злом сюда явился. Он присел на пыльную пожухлую траву — потом брюки будут похожи шут знает на что, но разве сейчас это имело хоть какое-то значение? — и снова посмотрел на Белоусов плащ. Стоило простить, забыть, тем более что Ньюгейт давно уже был на том свете, и Крокодайл прекрасно это понимал, только вот в голову продолжали набиваться картинки из прошлого: убитые Белоусом и его людьми друзья, их бездыханные тела на красной от крови поверхности океана, шлюпка, на которой уплывали те, кто пожелал спасти себя, но не капитана. Белоус мог бы пощадить их и оставить в живых, дав глупым новичкам шанс уйти, но не сделал этого. Видимо, его слишком сильно взбесила их наглость и спесь. Его можно было понять: неизвестно, как бы Крокодайл или любой другой пират повел себя на его месте. Он все говорил про урок, который преподаст Крокодайлу, говорил, что таким, как он, не место на Гранд Лайне, и, возможно, был отчасти прав. Однако куда еще стоило деваться уличному беспризорнику с ворохом непрощенных обид и острым стремлением к вершине, к тому, чтобы его заметили и признали? Великий океан всегда собирал всякую шушеру и редко когда не гробил ее в своих холодных, неприветливых водах, так что жизненный путь Крокодайла изначально был предопределен. В тюрьме новость о войне всколыхнула чувства и разбередила старые раны; возникло глупое, опрометчивое желание возмездия. Краем сознания Крокодайл понимал, что проиграет и в этот раз, но просто не сумел не использовать выпавшую возможность. Эмоции в кои-то веки оказались сильнее разума, пусть и во вред Крокодайлу. Когда он выскользнул из толпы и понесся в сторону Белоуса, Воля Наблюдения подметила хватающегося за голову Иванкова, который один из всего этого огромного сброда знал, в чем было дело. Что он тогда думал, оставалось только гадать, а вот сам Крокодайл не мог мыслить ни о чем, кроме жажды мести, застилающей глаза. Жажды хоть как-то, хоть чем-то заткнуть эту зияющую дыру в груди. — Ты так ничего и не понял, Крокодайл… Объективно Эдвард был прав: не понял, раз снова кинулся на него. Не вмешайся Мугивара, он бы, наверно, опять не пожалел Крокодайла в битве — так полагал последний. Только вот при виде того, как Белоус позволяет накама-сыну-плевать-кому вонзать клинок в его тело, Крокодайлу стало аж тошно. Не щадит врагов, без раздумий губит их одного за другим, но при этом спокойно принимает удар от своего же? Какой, черт побери, позор! И это ему он когда-то проиграл, это он уничтожил его команду? Многим позже, когда чувства отошли на второй план, Крокодайл осмыслил все это, пытаясь понять Белоуса. И у него получилось. Тот Крокодайл из прошлого, молодой капитан пиратской шайки, отреагировал бы точно так же, если бы кто-то из друзей вогнал ему нож в спину. Он не стал бы бить, защищаться, нет. Потому что когда твое доверие предают так резко, подло и жестоко, ты попросту не находишь в себе сил ответить тем же. Ньюгейта убили люди Тича — считай, отомстили за Крокодайла. Звучало, безусловно, чересчур громко, потому что, во-первых, какое им было до него дело, а во-вторых, он сам ввязался в это заведомо проигранное сражение. И до сих пор расхлебывал последствия. Крокодайл устало сгорбился, уронив лицо в ладонь. Как же, твою мать, паршиво было сидеть у надгробия того, кто в одночасье уничтожил вообще все, уничтожил его самого, и силиться взять и отпустить все это. Так, словно ничего и не случилось, словно гребаные двадцать лет не миновали вовсе. Только вот… Его прошлое мертво. Белоус мертв. А он — жив. До сих пор. Так зачем добивать себя и сводить в эту же могилу, если стоило наоборот бежать от нее как можно дальше и с благодарностью принимать то, что предлагает ему судьба? У него теперь есть любимая женщина, ради отношений с которой он переступил через себя и сумел признаться в чувствах, у него появилась новая команда, которой он постепенно доверял все больше и больше — чего ради цепляться за былое, если имелось такое настоящее и если впереди просматривалось будущее, уже не чернеющее бездонной пропастью? Глаза Крокодайла сощурились под лучами вышедшего из-за туч солнца. Он поднялся, машинально поправляя съехавшую с плеч шубу, и опустил руку на ледяной холод белого памятника. В голове не было ни единой мысли, — все вылетели разом — лишь глубоко внутри, возле сердца, что-то щемило, напрягалось подобно упругим струнам. Как будто последние судороги боли все еще пытались задержаться, чтобы помучать подольше. Хорошо, что у них больше не будет такой возможности. Крокодайл об этом позаботится. Он выдохнул, медленно и спокойно, и окликнул Илию. Та сразу же развернулась и заспешила к нему. Люди Белоуса утыкали всю землю на острове клинками — и совсем еще новыми, и заржавевшими, и перепачканными грязью да засохшей, почерневшей от времени кровью. Шагающая между саблями, мечами и катанами Илия выглядела так символично, словно была неким ангелом-хранителем, который, пробираясь сквозь все преграды, минуя опасность, находил путь к Крокодайлу и к его израненной душе. — Как ты? — Негромко спросила Илия, оказавшись у него на руках. Крокодайл только неопределенно кивнул. Говорить пока что не хотелось. Позже он обязательно расскажет Илии о том, что ощущал и что думал, но сейчас желание было одно: не задерживаться здесь надолго. Мягкие губы Илии поцеловали его в щеку, и он направился к опущенному трапу корабля.

***

Дежурить по очереди ночью охоты у обоих не было, так что они остановились на небольшом островке, сняв там чуть ли не первую попавшуюся квартиру. Маленькую, тесную и не очень уютную, однако вполне подходившую для того, чтобы в ней переночевать. Лежа поздним вечером у Илии на груди, пока она перебирала его волосы, Крокодайл делился с ней тем, что было у него на душе — она внимательно слушала, высказывала свое мнение, поддерживала его и одобряла только что сделанное. Он чувствовал облегчение в виде некой пустоты внутри: не той, которая ноет, тянет, беспокоит, но той, что появляется, когда ты освобождаешься от чего-то, тяготившего слишком долго. И даже засыпать оказалось в разы проще, чем раньше. Теперь уже не только благодаря Илии и ее бесконечной ласке, что она дарила мужчине, но и ощущению собственного спокойствия. Проснувшись утром, когда старые часы на обшарпанной, сероватой стене показывали около половины восьмого, Илия по привычке поцеловала спящего Крокодайла в лоб и получше укрыла одеялом. Она осторожно прислонилась щекой к его плечу — тот лежал на боку — и взяла за руку. Длинные пальцы сразу же сжались вокруг ее ладони, словно инстинктивно, и женщина с теплотой улыбнулась. Она откинула несколько упавших на его расслабленное лицо прядей, обводя взглядом красивые черты, и подумала, как же ей не хватает Крокодайла рядом. Хотелось просыпаться рядом с ним всегда, а не несколько дней раз в пару недель, иметь возможность не только слышать его голос по ден-ден муши, но и видеть, касаться, обнимать, целовать; а еще сознавать то, что он чувствовал счастье, не абсолютное, но все же — как обретенное с ней, так и обязанное ему самому. Поцеловав любимого еще раз, Илия принялась одеваться — тихо, чтобы не разбудить его. Однако, когда она застегивала рубашку, кровать сзади нее заскрипела, и Крокодайл опустил голову ей на колени, обхватывая талию обеими руками. — Кроки, я тебя разбудила? Извини, пожалуйста. — Проговорила Илия, гладя его по спине. Ее в момент захлестнула искренняя нежность, которая просто не могла не взять сердце в свой шелковый плен, когда мужчина вот так лег к ней, просто и доверчиво. Он мотнул головой, пробормотав что-то вроде «ничего», и умиротворенно выдохнул, будто бы собирался опять уснуть. — Кроки… Я хотела в магазин сходить, купить кое-что для завтрака. Но, если хочешь, с тобой побуду. Давай? — Ласково прошептала склонившаяся над ним Илия. — Раз нужно, иди, Илия. — Отозвался Крокодайл, поднимая голову, и спросонья проморгался. — Хорошо. А ты спи, еще рано. Отдыхай, милый. — Ее руки невесомой вуалью скользнули по чужому лицу, и он, запечатлев крепкий поцелуй на одной из них, откинулся назад на подушку.

***

Вновь проснулся Крокодайл тогда, когда из-за закрытой двери крохотной комнатушки вкусно пахло готовящейся едой. На душе было непривычно легко и спокойно, так же, как и вечером, и стало окончательно ясно, что решение посетить чужую могилу оказалось более чем верным. Приблизило его к тому, чтобы полностью освободиться от давящих оков прошлого. Он лениво зевнул — вставать как-то не было желания — и, полежав еще пару минут под приглушенный звон посуды и едва слышное шкворчание масла, потянулся к аккуратно сложенной на стуле одежде. Мужчина вышел в кухню в брюках и незастегнутой рубашке, прислонился к дверному косяку и глянул на Илию, которая, видимо, была слишком увлечена готовкой, чтобы услышать тихий скрип открывающейся двери и заметить его. Она стояла у плиты, перекладывая из сковородки на тарелку сырники. Не такие, как подают в ресторанах, конечно, — идеальные, словно циркулем вычерченные — но румяные и аппетитные. Волосы Илии были убраны в привычный пучок, челка заправлена за уши; на замену штанам она надела длинную темную юбку, которую брала с собой в плавание. Галстук вместо того, чтобы по обыкновению болтаться на ее тонкой шее, лежал в комнате, и без этой узнаваемой детали своего образа и без красной помады Илия совсем уж перестала быть похожей на пиратку. Скорее — на домохозяйку, коей она некоторое время и являлась. А в те редкие моменты, когда Крокодайлу доводилось видеть ее общающейся с детьми, в частности еще в Ватер 7, она напоминала заботливую мать. Не разбойницу, не врага Правительства — просто женщину, которая хотела элементарного семейного счастья. Крокодайл не обратил внимания, как уголки губ растянулись в кривой, немного горестной улыбке. Илия вдруг все же увидела его боковым зрением и повернулась в его сторону с зажатой в ладони ложкой, которая была перепачкана в тесте. — И тебе доброе утро, Кроки. — Произнесла она в своей манере с лисьей ухмылкой. — Долго уже так стоишь? — Как-то не пришло в голову засечь время. — Отозвался в том же духе Крокодайл и в следующую секунду, достигнув Илии в два шага, подхватил ее на руки. Она хрипло хохотнула, затем целуя его и обнимая за шею. Крокодайл прижал ее к себе настолько сильно, насколько мог себе позволить для того, чтобы не причинять дискомфорт, и зарылся носом в аккуратно причесанные волосы. Тело Крокодайла наполнилось уже родным теплом, и в голове неохотно, еле-еле заворочалась мысль о том, как же несравнимо хорошо ему было в этот момент. Во-первых, потому что любимая находилась рядом, а во-вторых, от сделанного шага прочь от былого и вперед к настоящему. — Пусти, подгорят же… — Неловко забарахталась женщина в его стальных объятиях, и Крокодайл с огромным трудом заставил себя отпустить ее и поставить на пол. Илия принялась торопливо укладывать несколько очередных сырников ароматной горкой на тарелку, а Крокодайл, коснувшись губами ее макушки, пошел в ванную. По возвращении и после того, как его предложение чем-нибудь помочь оказалось отклонено, он сел за стол. Эта маленькая, некрасивая кухня с облупившейся краской на потолке и старой дрянной мебелью, казалось, никогда не сумела бы показаться ему уютной, однако это все же произошло. Благодаря той, с которой он был здесь и которая будто бы могла преобразить любое, даже самое поганое место. Атмосфера ощущалась как знакомая, приятная, в коей хотелось задержаться как можно дольше, чтобы она наполнила каждую клетку, и еще… Крокодайл давно успел забыть, что такое дом. Строго говоря, он и не знал толком: несколько первых лет жизни, когда он еще был с родителями, прошли в лишениях и в страхе из-за гремевшей на острове гражданской войны. Корабли же всегда воспринимались иначе — безусловно, как нечто свое, близкое, но не более. Арабасту он вспоминал с содроганием и никогда бы не пожелал вернуться в ту просторную, мрачную комнату, где жил умирал. А сейчас, в чужой видавшей виды квартирке без малейшего намека на что-то хорошее, ему упорно казалось, что он дома. При полном отсутствии понимания того, что это значило. Илия с пожеланием приятного аппетита поставила на стол тарелки для них обоих и тут же очутилась в кольце сильных рук Крокодайла, машинально кладя ладони на его плечи. — Тебе тоже. — Проговорил он и лег щекой ей на грудь. — И еще… Спасибо тебе за все, родная. Спасибо, что ты рядом. И что заботишься обо мне. Я правда ценю. — Он был предельно искренен, но все-таки опять не хватало слов, чтобы выразить все то, что хотелось, однако Илия, кажется, посчитала сказанное более чем достаточным. — Всегда пожалуйста. — Шепнула она ему на ухо, с нежностью прижимая к себе. Крокодайл мог отчетливо слышать биение ее измотанного, но до сих пор способного любить сердца.

***

Чернота ночи рассеивалась лишь слабым желтым пятном света настольной лампы. За заваленным бумагами столом сидел один из командиров разведки Революционной Армии. Ничтожные двадцать четыре часа в сутках не позволяли выполнять весь свалившийся на него объем работы: Мировое Правительство продолжало усиленную охоту на революционеров, все были в постоянном стрессе, людей то и дело ловили или вынуждали пускаться в бега. Их тщательные поиски приносили результаты далеко не всегда, и порой столько сил и ресурсов тратилось впустую. Мужчина изнуренно вздохнул, прикрывая покрасневшие глаза на какие-то пару секунд, и резко распахнул их из-за зазвонившей ден-ден муши. — Да, слушаю. — Это Вольтен Кристофер.