Испытание огнём

      Временами казалось, что мироздание Му Цина искренне ненавидит. После он закрывал глаза, делал несколько глубоких вдохов и кивал: может, не искренне, но ненавидит точно. Происхождение? Мимо. Финансовое положение семьи? Мимо. Характер, личные качества, харизма? Мимо. Вторичный пол? Как оказалось, тоже мимо. Нельзя сказать, что быть фениксом – плохо; нет, это не так. Феникс – дар небес; феникс – тот, кого оберегают; феникс – тот, кто несёт жизнь. Феникс – свет; хранитель; надежда. Просто так уж вышло, что избранный им путь самосовершенствования природе феникса противоречил от и до. И, конечно же, об этом в Хуанцзи не шептался только ленивый – когда Его Высочества не было поблизости. Феникс – дитя любви. Феникс – Любовь. Феникс – чистота; чистота не физическая – духовная. А физически… физическую сохранять, будучи фениксом, попросту нелепо – и практически невозможно. Против тела не пойдёшь, а оно запросит: ласки, касаний, жара, обладания; затребует, растоптав все доводы разума, втоптав в грязь гордость. Собственная природа надругалась над его выбором. Му Цин проглотил эту горькую пилюлю и решил, что судьба – госпожа капризная и жесткосердная. Но он не обязан подчиняться; не обязан исполнять каждую её прихоть; не обязан из-за того, что не в его власти было, отказываться от самого себя. Это – лишь ещё одно испытание, а их ещё будет немало. Он обязан выстоять ради себя; ради других; ради того, чтобы доказать: его слово, его существование – не пустой звук. Его выбор, его право – не шутка.       Он достоин будущего.       — Совместная медитация? – растерянно переспросил Наследный принц; нахмурил брови тонкие, накрыл губы нефритовой ладонью, размышляя. – Чтобы… преодолеть? Му Цин кивнул. — Ты думаешь, это можно… натренировать? Несмотря на инстинкты? Его Высочество, увы, понять не мог в полной мере. Ему несказанно повезло: обладая невероятным потенциалом к вознесению, обласканный судьбой, он мог не думать о своём вторичном поле, покуда не отклонится от совершенствования: небесный ореол не даст ничему земному коснуться его, если только он сам того не пожелает. Так что о том, что такое драконы да фениксы с их инстинктами, Се Лянь знал лишь в теории – но искренне старался понять. — Я считаю, что это возможно. Надо просто привыкнуть. Уж ему ли не знать, что человек привыкает ко всему – было бы желание… или же необходимость. — И ты хочешь попробовать… с Фэн Синем? Принц явно беспокоился. Драконья суть его телохранителя проявилась не так уж давно, и если вдруг (хотя почему же вдруг?) тот с собой не совладает… кто знает, к чему это приведёт. Терять друзей из-за неуклюжих шуток судьбы не хотелось. Но Му Цин лишь кивнул. — Если он согласится, можно попробовать, – и, видя сомнение в глазах напротив, с некоторым усилием добавил: – Мне кажется, он… достаточно… стойкий. По крайней мере, если и презирает его, то не так громко, как прочие. Се Лянь потёр точку меж бровей и вздохнул. — Попробуем. Я с ним поговорю. Когда ты… когда у тебя… когда… ты думаешь приступить? У него не хватило смелости и приличия открыто спросить о том, что было очевидно им обоим. Ведь… не говорят же о таком вслух? Юный слуга побледнел; осознание убогости собственной природы, о физиологической стороне которой говорить стыдно, больно кольнуло сердце. — Я… сообщу. Если согласится, – и, поклонившись уважительно, он спешно оставил Принца. Лицо горело от стыда. Это, определённо, ужасная идея.       Ужасная, ужасная, ужасная идея. Ужасная природа. Ужасная жара. Ужасный Фэн Синь с его неуверенно-сочувствующим взглядом, опустившийся на колени напротив. И видно – не понимает, зачем и почему. И видно – рад был бы здесь не быть. — Это… ненадолго, – тихо обещает феникс; ёрзает немножко, устраиваясь удобнее (будто ему может сейчас быть удобно; будто не он тут течёт, пачкая одежду; будто не он тут опасливо прислушивается к собственному телу, ожидая худшего), и склоняется в поклоне почти до самого пола. – Спасибо, что согласился. Идея безумна: провести течку в совместной медитации с драконом, надеясь и веря, что это позволит сформировать невосприимчивость к чужому – сильному – подавляющему – замутняющему сознание запаху. Выступить против своих инстинктов – и верить, что партнёр справится тоже. Они юны, и натуры лютуют. Их природа может выступить против них, и тогда рухнет всё; абсолютно; безвозвратно. Идея ужасна. Му Цин в отчаянии. Он с трудом выдерживает чужой взгляд и закрывает глаза, глубоко вдыхая. Фэн Синь делает то же. Сознание заполняет душный влажный запах, приглушённый одеяниями и расстоянием (если оба руки протянут, соприкоснутся кончиками пальцев). Юноша сглатывает и чуть вздёргивает нос, непроизвольно пытаясь увернуться. Это будет долго.       С каждым вдохом, каждым выдохом, каждым движением ткань скользит по коже, вынуждая ёжиться; чувствительно и жарко. Очень жарко. Кажется, что он горит; плавится; растекается. И внизу раздражающе влажно. Да, растекается он совсем не метафорично. Му Цин снова тихонько ёрзает; разводит пятки в стороны, чтобы не сидеть прямо на них. Оказывается неудобно, и приходится сесть, как прежде. Наверняка останутся синяки. Расслабиться не получается. Рассеяться сознанием не выходит. Оставить мир телесный, обратившись помыслами к небесам, кажется невозможным. Руки слабо подрагивают, и он, пытаясь унять дрожь, неожиданно резко выдыхает; испуганно приоткрывает глаза: не спугнул ли Фэн Синя? Но тот сидит всё так же. Кажется, справился – действительно погрузился в медитацию. Стыдно за себя. Стыдно за то, что закрывать глаза не хочется. Стыдно за то, что… засматривается?.. на и без того знакомое прекрасно лицо. Дурацкая сущность. Глубокий вдох; изнутри толчком вырывается влажное, и он содрогается, жмурясь. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Он должен справиться. Он сам себе хозяин. Вечером он выглядит просто отвратительно: бледный, малость не в себе и натянутый до звона, словно тетива. Пришедший проведать их Его Высочество охает; садится рядом и осторожно утирает рукавом холодный пот со лба друга. Тот виновато опускает голову. — Не стоило… я бы сам, Ваше Высочество, – глухо. Се Лянь качает головой. — Ты очень сильный. Но ты уверен, что хочешь продолжить? Весь дрожишь… Весь дрожит, весь горит: тело требует. Тело чувствует рядом его, чувствует сущность драконью, которую можно окружить собой, запятнать, присвоить, которого можно схватить, искусить, подчинить себе на эти несколько дней… Му Цину тошно от осознания своей природы. Он кивает и смотрит отчаянно. — Всё в порядке. Они не слышат, как уходит Фэн Синь. Просто становится вдруг легче дышать; просто появляется вдруг чувство, словно что-то… отобрали. Му Цин скулит и утыкается в колени Его Высочества, закрыв лицо руками. Се Лянь невесомо водит ладонями по дрожащей спине. В комнате царит удушающее отчаяние, и вторит ему влажное разочарование. …надо хотя бы умыться и переодеться.       На следующий день всё плывёт. Одежда теперь ощущается как нечто совершенно чуждое, лишнее, ранящее; сковывающее; душащее. Руки трясутся так, что собрать волосы выходит лишь с четвёртой попытки. Фэн Синя встречает виноватый взгляд, замутнённый стыдом, и покачивающаяся фигура, осторожно – он осторожный, он хрупкий, ему почти больно ото всего – прошествовавшая к окну, дабы немного его прикрыть, не закрывая, однако, полностью. — Так л-лучше, – зачем-то поясняет Му Цин; язык немного заплетается, и стоит больших усилий контролировать дрожь в ногах, чтобы та не стала заметной. – Прости, что вчера об этом не подумал. — Всё в порядке, – кивает дракон. Ничего не в порядке. Ничего, ничего не в порядке – они оба это знают. Му Цин пылает. Фэн Синь задыхается от жара и с трудом подавляет рвущийся изнутри рык. Он должен держать себя в руках. Он должен оправдать доверие. Он должен остаться непоколебимым. Он должен – а сердце пропускает удар при взгляде на бледность болезную, на блеск лихорадочный, на пальцы дрожащие. С каждым вдохом его лёгкие наполняет отчаянная жажда, на языке оседает влажная, дождю подобная горечь, а мышцы горят от судорожного желания коснуться. С каждым вдохом Му Цин заполняет его без остатка, ни единого шанса не давая вывернуться, высвободиться, отдалиться. Отдаляться не хочется. Хочется протянуть руку, придвинуться, дотронуться до острой-плавной скулы; хочется ощутить дыхание, перехватить пульс, поймать взгляд; хочется к лицу приблизиться, выдохнуть в ответ, удерживая бережно; защитить, защитить, защитить. Сгореть и возродиться, сжать и не отпускать. Ничего не в порядке. Они не знают, как переживают этот день. Если медитировать значит сидеть, едва дыша, и упорно делать вид, что ничего не происходит, то они справились. Но что-то подсказывает, что не так оно должно быть. Да мало ли, кто кому что должен. Фэн Синь знает, что Принц сегодня с учения вернётся поздно, и не может уйти вот так. Подходит; протягивает руку; чуть подумав (Му Цин заторможенно поднимает растерянный взгляд), аккуратно сжимает худые плечи и так помогает подняться. Под пальцами ощущается слишком явно дрожь, сотрясающая феникса, и это почти страшно. — Как ты? – тихо-тихо; осторожно; не придвигаясь (а хочется!), чтобы не обжечь дыханием. Юноша смотрит отчаянно-ясно и… не вырывается; не отстраняется. Лишь ладони на живот опускает. Уязвимый. — Порядок. Уже покинув келью, Фэн Синь неуверенно смотрит на свои руки. Они привычны к оружию – не хрупкости чувствительной. Сейчас безумно сложно помнить о том, что Му Цин, вообще-то, сильный. Но хвататься за эту мысль необходимо, чтобы не оступиться, поддавшись инстинктам. Вот только мысль эта будоражит больше, чем смиряет. Фэн Синь явно не в порядке.       Утром третьего дня солнце играется с фениксом: щекочет нос, путается в волосах, всё старается заглянуть в глаза шаловливо. А глаза его чёрные, обыкновенно строгие и пронзительные, красны в уголках; бушующее внутри пламя окрашивает лицо румянцем и оседает на сухих треснувших губах. Он не знает, благодаря или вопреки он всё ещё осознаёт реальность, хоть и смутно очень. Знает лишь, что Фэн Синь всё ещё почему-то рядом. Почему-то – в перчатках. Неужели прямо с тренировки явился, даже забыв их снять? Спешил? К нему? Му Цин качает головой. Бред. Будто он такой нужен хоть кому… Дышать почти больно. Внизу так влажно, что кажется, шевельнись неверно – услышит. Ужасно. Ужасно. Ужасно. Глубокий вдох – обжигая нутро. Медленный выдох – держись, держись, держись. Держи себя в руках. Скоро, совсем скоро это закончится. Он не помнит, как это происходит. Он не знает, когда жажда заглушает сознание. Руки Фэн Синя – в его. Невесомо он поглаживает загорелые запястья, перенимая жар чужой; упрямо не поднимает глаз. Это ничего не значит. Это ещё не ошибка. Это… прекрасные тёплые руки; невероятное тепло, окутывающее всё существо; стыд – но стыд приятный. Бесстыдник. Он осторожно подносит их к лицу и целует то самое – мягкое, аккурат под ладонью; прижимается губами, жмурится; жадно вдыхает. Фэн Синь. Ох, Фэн Синь. Ну кто просил тебя, кто создал тебя таким?.. Целуя вторую руку, Му Цин теряет голову. Он хочет; желает; жаждет. Нуждается в жаре, в руках; в Фэн Сине. Аккуратно подцепив зубами край перчатки, он стаскивает её и ластится к жёстким пальцам: трётся щекой, тычется носом. Вдыхает – всего. Дай мне. Дай мне тебя любить. Дай. Отдайся. Он широко лижет ладонь: солоновато; горячо. Целует; прикусывает. Глухо охает. Фэн Синь. Фэн Синь. Фэн… — Прости, я не могу. Му Цин распахивает глаза и видит, как закрывается дверь за широкой спиной. Это было… видение? Он не касался. Не сжимал. Не целовал. Прошибает холодом. Мог ли он… застонать?! Влажно: меж ягодиц; меж бёдер. Много, как много. Он впивается в собственные волосы и воет, уткнувшись в колени. Испортил! Всё испортил!..       Вечером приходит – почти вбегает – Его Высочество; белее обычного; растрёпанный. Му Цин клубком в кровати свернулся, весь дрожит – и Се Лянь пугается по-настоящему. — Что случилось?! Он хлопочет вокруг: осторожно пытается клубок развернуть, распахивает окно, пытается снова; находит где-то в углу сброшенную подушку, подложить пытается под голову другу. — Му Цин, он… он что-то сделал? Сил хватает только на то, чтобы отрицательно что-то промычать и вяло покачать головой. Его лихорадит. Одежда, матрац, даже край одеяла – насквозь пропитаны смазкой. Кое-как размотав его, Принц мягко касается лба, ойкает; не придумав ничего лучше, обмакивает край рукава в принесённую чашу с водой и утирает им бледное лицо. — Му Цин… пожалуйста, хоть намекни. Фэн Синь мне даже не открывает. У него… ох, у него… знаешь… Ничего он не знает. Выглядывает, смотрит, не в силах хоть немного собраться. Ждёт, кажется. Внизу тянет. Узел в животе затянут так туго, что ноги подрагивают, и свести их почти невозможно, а разведёшь – только хуже становится. Хочется. Хочется, чтобы это уже закончилось. Хочется большого, крепкого… прощения. — Г-гон, – совсем смутившись, выдыхает Его Высочество. – У Фэн Синя… вот. В глазах темнеет. Они действительно могли… нет, не могли. Нет, не могли. Он же сбежал. Дракон; с гоном. Сбежал от него. Насколько же он, должно быть, отвратен. Се Лянь помогает ему чуть приподняться, прижимает чашу к губам, давая напиться. Вода холодит горло, холодит живот. — Мне кажется, вам лучше пока перестать. Мало ли вдруг… Му Цин молча отворачивается к стене и накрывается с головой. Кусает пальцы, жмурится. Противостоять внутреннему фениксу сложно, но он не сдастся. И уж точно не коснётся себя, думая о Фэн Сине. Лишь тесно бёдра сжимает; дрожит.       Чудовищная слабость сковывает тело. Сил двигаться нет. Сил подняться нет. Сил существовать нет. Но вот он снова на коленях, снова пытается медитировать. Один – не воин, но в своей борьбе он неизменно одинок… Тихо открывается и закрывается дверь. Тихо звучат шаги. Тихо опускается – позади. Спиной к спине прижимается. Горячий. Му Цин боится открыть глаза и понять, что ему лишь кажется. Боится понять, что проиграл и сошёл с ума. Боится… самого себя, выходит? — Прости, что ушёл вот так вчера. — …ничего. Я понимаю. Не понимаю лишь, реален ты или просто сон бредовый. Душно. Жарко. Тесно. Тесно в собственном теле. Драконьей сущности – тесно. Фэн Синь сглатывает и садится ровнее прежнего. Лопатками строгую спину ощущает; едва подрагивающую. Позади – феникс, нуждающийся в защите. Позади – Му Цин, почему-то ему доверившийся. Ради феникса он бы сюда не пришёл без приказа. Ради Му Цина? Даже несмотря на немое несогласие Принца, решился прийти. Он не может лицом к лицу; не может не поглядывать на почти утратившие детскую округлость черты, не может не всматриваться в румянец пристыженный, в губы тонкие, чуть прикушенные. Он должен оберегать, а не грозить. Оберегать, а не желать уткнуться в шею эту белую, ворот распахнув; носом провести от плеча к розовеющему уху; языком проследить тот же путь; рыкнуть глухо – так, чтобы феникс дрогнул в руках, – и впиться, пятная; вылизывать после метку, вслушиваясь в дыхание заполошное; упиваться тихими вздохами и знать: защитил; теперь не обидят; теперь не посмеют. Вдох; его заполняет чужой-родной запах. Выдох; выталкивает драконий жар. Му Цин за спиной судорожно вздыхает, вздрагивает – запах усиливается. В штанах становится нестерпимо тесно. Он чуть отклоняется и затылком затылка касается. — Тише. Пожалуйста, тише. Я же так свихнусь совсем. — Всё в порядке. Слышишь? — …слышу, – и медленно, медленно расслабляется; достаточно, чтобы плечи смягчились. Умница. Солнце садится, а их щёки пылают алым. Хочется коснуться. Хочется сжать руку, спутать пальцы, заглянуть в глаза и увидеть ответ; выдохнуть, прижаться, сплестись; обхватить и не отпускать. Шептать что-то, чего не понимаешь сам; услышать звонкое-глухое «Будь со мной» на ухо, для тебя одного, и ответить: «Буду». Хочется. Как же сильно хочется. Они льнут друг к другу, упрямо не открывая глаз, и упиваются этой близостью; этой иллюзией – единой на двоих. Натуры лютуют, тела сгорают. Дышать невозможно – феникс и дракон свили гнездо в этой комнате, не оставив места остальному миру. Спиной к спине они сражаются со своими демонами. Уходя, Фэн Синь гладит подрагивающее плечо и лбом в лоб шутливо бодает – но не находит сил отстраниться. Слов нет. Они задыхаются и отводят глаза, отчаянно желая. Касаний. Любви. Друг друга? — Спасибо, что вернулся, – едва слышно выдыхает Му Цин, глядя слепо на руку, так и лежащую на его плече. Спасибо, что не оставил один на один с безумием. Спасибо, что не бросил. Спасибо за тепло, за поддержку и за надежду. Спасибо за то, что ты есть. Фэн Синь жадно вдыхает; выдыхает, опаляя горло беззащитное. Почему они обязаны противостоять собственной природе? Почему их природа издевается над ними? Почему он хочет… хочет… и сам не знает, чего. Дай. Возьми. Коснись. Скажи. Взгляни. Бери, бери, бери. Тебе отдам всё, что захочешь – лишь шепни. Расправь крылья и воссияй. Дай защитить тебя и уберечь твой свет. — Да не за что, – находится он наконец; шагает назад; отрывает руку – отрывает себя, – кивает и уходит. Луна заглядывает в окно, подобная огромному оку дракона. Му Цин в который раз перестилает постель и косится на неё сердито. У Фэн Синя глаза сияют ярче. И если поганая драконья суть пожрёт это сияние, он… восстанет; против природы; против воли Небес. У них есть право выбирать.       На пятый день слабость отступает. На пороге вновь появляется Его Высочество – с неожиданным волеизъявлением: — Я сегодня с вами буду. Я соскучился. Звучит очень странно, но кто они такие, чтобы возражать. Должно быть, Наследный Принц и впрямь обласкан богами настолько, что сам излучает благодать – ведь в этот раз они действительно (наконец-то) погружаются в медитацию. Маленькая вымученная победа.       Пару дней спустя всё возвращается на круги своя: они снова ходят неразлучной троицей, спорят и обсуждают, тренируются и изучают трактаты. Наваждение спало. Они снова товарищи. И так странно это – смотреть на того, кого желал повалить и оседлать, и осознавать всю дикость этого желания: они же товарищи! Соученики! К тому же, Фэн Синь настолько прост, что порой кажется непроходимым высокомерным тупицей. Отталкивает. А Му Цин… он же такой мрачный, закрытый, и смотрит будто свысока, и глаза закатывает, стоит чуть запнуться. Может, работать с ним и можно, и дружить возможно, но желать? В здравом уме и трезвом разуме – уж точно нет. Они препираются нечасто, но подолгу, и Се Лянь даже тоскует немного по тому недолгому перемирию. Правда, после вспоминает свой ужас, когда телохранитель отказался с ним говорить, а вместо Му Цина он нашёл трясущийся и чуть не рыдающий комок, и качает головой: нет уж, давайте лучше спорить. А ещё лучше – заниматься делом. Не единым днём разделился мир. И они прекрасно понимают, что это – лишь начало. Му Цин краснеет, узнав о слухах, которые, конечно же, не могли не появиться. — И каково это – парное совершенствование? — Так ты, оказывается, ради места и ноги раздвигаешь? Может, ещё деньги брать начнёшь? — Долго планировал, как его заманить, а? Он закрывает глаза и старается закрыть разум, но это безумно больно; даже если ожидаемо. Он не рассказывает об этом никому: ни Им, ни матери. Поджимает губы и молча делает, что должен. Фэн Синь бы, может, заступился. Да только его ни слухи, ни сплетни никогда не интересовали, а Его Высочество искренне считает, что его ореол убережёт даже никчёмного слугу из низов. Му Цин одиноко сносит насмешки, издёвки и грязные взгляды.       Когда месяцы спустя, пережив ещё две течки и не иначе как чудом совладав с натурой, он является на службу, окружённый влажным жаром, и, подрагивая, продолжает выполнять свои обязанности, даже самые языкастые, самые ядовитые и отпетые замолкают. Невинность феникса кружит голову и будоражит сознание. А он упрямо делает, что должен, будто и не происходит ничего с его телом и духом. Лишь ночью, дрожа и в комок свернувшись, задыхаясь и руки едва не ломая (не трогай, не трогай, не смей!), он ускользающим плавящимся сознанием замечает: остальные ему противны. А наглый, глупый Фэн Синь – желанен. Его руки – ласкать-целовать, сжав своими; запястья губами прихватывать, прикусывать пальцы, лизать. Его бёдра – сжать цепко, впиваясь; мять жадно, следы оставляя; кусать, на колени осев. Его… губы. С нелепой улыбкой. Повалить, оседлать, окружить; обхватить, опалить; целовать. Брать-давать, отдаваться всецело. Вверх и вниз, позабыв всякий стыд. Глубже. Больше. Ещё… Дай ещё… Он глухо стонет, кусая запястье; течёт, как последняя… мх. Разводит ноги, скидывает одеяло, пытаясь унять жар. Легче не становится. Их тела отзываются друг на друга. Как же иначе, когда они рядом круглый год? И потому так уж случается: феромоны одного будоражат другого, и циклы формируются, подстраиваясь один под другой. Фэн Синь кусает губы и жмурится, вбиваясь грубо в кулак. Под веками вспыхивает ярко. Феникс обжигает его касаниями: гладит лицо, царапает плечи; стонет, прогибаясь в его руках; разводит чёртовы подрагивающие бёдра, запачканные смазкой, и толкается навстречу, принимая целиком. Красивый. Горячий. Тугой и влажный. И почему-то, блять, похожий на Му Цина настолько, что утром на того стыдно будет смотреть. Но до утра ещё долго, и он позволяет себе представить, как фантомный Му Цин задыхается от удовольствия под его грубыми-мягкими ласками и выстанывает его имя, сгорая. Запрокидывает голову, дрожа. Открывается весь – доверяется. И принимает его метку – чтобы после поставить свою. Он представляет, как Му Цин пятнает его, присваивая раз и навсегда, и изливается с беспомощно-громким стоном.       Природа издевается над ними: мнёт, ломает, как ей нравится. Но они люди – не глина. От жара они не треснут – лишь звонче, острее и твёрже становятся. Наступая на горло своей натуре, выворачивая крылья и ломая ей хребет, удаётся подняться выше, чем когда-либо казалось возможным.       Века спустя генерал Сюаньчжэнь, покидая собрание, неожиданно оказывается остановлен чиновником средних небес, замещающим в этот день своё божество. Помнится, он из дворца Циина?.. — Генерал, Вы… хорошо себя чувствуете? Тот вскидывает бровь вопросительно. — Поясните. — Вы… Вы ведь… Мнётся, закрасневшись – да только вряд ли от стыда. В сети духовного общения слышится смешок Мингуана, когда-то уже попавшегося точно так же. О, Небеса. Му Цин закатывает глаза. — Мне не нужна помощь, если Вас беспокоит моя течка. Бедняга, кажется, не ожидавший такой откровенности, давится воздухом. — Как же… — Я прекрасно справляюсь своими силами. А Вам советую впредь, прежде чем приставать со своими фантастически щедрыми предложениями помощи, узнавать, каков избранный путь совершенствования… Наньян растерянно хмурится, когда Мингуан толкает его локтем и кивком указывает на отчитывающего какого-то подчинённого Сюаньчжэня. Видя его непонимающий взгляд, Пэй Мин только усмехается удивлённо. — Опять? Опять ты не чувствуешь? — Не чувствую что? И почему ты так завёлся? Этот подонок что-то сделал?! Мужчина качает головой, а в глазах его - насмешливое изумление. — Как так вышло, что ты один не чуешь, когда у нашего драгоценного южного феникса… Фэн Синь фыркает, не дослушав, и всем своим видом даёт понять, как этот “драгоценный” ему “дорог”. Даже сейчас – когда у прочих драконов пантеона круги перед глазами и жар к щекам пристал. Пора бы им всем уже привыкнуть (за столько-то лет) к исполнительности этого гордеца. И к тому, что Наньян глух к его запаху течному – тоже. Ну течка; и что? Будто в первый раз, право слово.       Когда-то давно они приложили немало усилий к тому, чтобы стать хозяевами своих жизней – и вышли победителями. Замаранные простыни, стыдливые вздохи и дрожь обоюдная остались в далёком прошлом. Ныне же они властвуют над Югом, и им определённо не до юношеских глупостей – и точно уж нет дела друг до друга.       Пока что – нет.