Redemptio

      Оставалось около часа до встречи, поэтому Фёдор начал собираться. Кадры недавнего происшествия всё ещё мелькали в его голове, он не совсем знал, что ожидать от новой встречи, полагаясь на Осаму, но в одном был уверен точно: физического насилия он применять не будет, кем бы не оказался этот человек.       Сборы заняли отнюдь не много времени, но чёртов японец предупредил слишком поздно, и если использовать трамвай, то приедет Достоевский совсем впритык в лучшем случае, а в худшем – вообще опоздает. Такие события заставили от природы экономного Фёдора потратиться на такси, дабы добраться хотя бы на 15 минут быстрее, чем общественным транспортом.

***

      У Осаму были чуть другие планы на сегодняшний допрос. Задерживаться в «зелёной» он не думал, уготовив другое место для новых целей. Весь этот час он потратил, собственно, на дорогу к этому самому месту, подготовку нужных деталей и прочие организационные вопросы.       Что касается «подозреваемого», его состояние оставалось относительно стабильным, очень плавно перерастая в взбудораженное. Смешивать транквилизаторы с алкоголем было категорически нельзя, Осаму это знал и сделал намеренно, дабы обострить эмоции мужчины к нужному времени. Вероятно, он заранее знал исход встречи.

***

      – Ещё раз здравствуй, товарищ Достоевский, – Дазай встретил его натянутой улыбкой.       – Здравствуй, поехали, – Фёдор сказал это так непринуждённо, будто они преждевременно договорились о смене места проведения допроса. На деле же, в машине Осаму он заметил сидящего мужчину, узнав в нём Оду. Поскольку японец ещё не увёл его в «зелёную», то место назначения сегодня другое.       – Да, уже пора. Уж извини, не могу усадить его назад, слишком опасно, – Дазай кивнул в сторону мужчины, который всё ещё сидел весьма спокойно, не считая бегающих глазёнок.       – Я сяду сзади, это не проблема.       В дороге Фёдор и Осаму вели непринужденную беседу, не имеющую отношения к делу, но, как оказалось, крайне увлекательную для обоих. После очередной реплики японец рассмеялся. Это был вновь тот бархатистый мягкий смех, заставляющий сердце сыщика замереть на секунду. Да и причина была не только в звучании голоса в этот момент, лицо Дазая было абсолютно прекрасным. На фоне рядом сидящего «Оды», этот парень выглядел до безумия красивым. Настолько, что даже Фёдор, обычно не падкий на внешность, а уж тем более мужскую, не мог этого не отметить. Да что там, он воистину восхищался этим лицом. Японец это знал и явно пользовался.       Стоит отметить, что Осаму тоже нередко тайком поглядывал в зеркальце, заглядываясь на Фёдора. Ему самому казалось, что у него профессиональная конспирация, но Достоевский ещё при первом таком взгляде усёк всю подноготную. В моменты, когда их глаза встречались в зеркальце, никто их смущённо не отводил, не заливался краской, деликатно покашливая. Они смотрели друг на друга с нескрываемым лукавством, хитростью, готовностью смотреть вечно, но была одна единственная преграда – Дазай всё ещё был за рулём.

***

      – Приехали, – Осаму остановил машину возле неприметного здания. Даже будучи коренным ленинградцем, Фёдор почти не бывал в этом месте, и уж тем более не интересовался мрачной постройкой.       Он нахмурил брови на мгновенье, но Дазай успел уловить лёгкую смену настроения, объясняя, что это место будет более подходящим для сегодняшней экзекуции.       Коридор помещения был таким же хмурым, как и здание внешне. Путь освещали лампы на потолке, что светились через одну, лениво помигивая. По сторонам были комнатки без табличек. Фёдору не понадобилось много времени, чтобы понять, что они в логове восточной «диаспоры», которая наверняка помогала Осаму ликвидировать труп два дня назад.       – Чем наша «зелёная» тебя не устраивала? – Достоевский прервал тишину.       – Убирать тело оттуда было весьма неудобно, отсюда будет проще.       – Ты собрался убивать сегодня? – Фёдор помрачнел, пиля Осаму холодным бесстрастным взглядом.       – Я – нет, как и в прошлый раз, – Дазай хмыкнул так хищно, что сыщик опешил, решив не препираться дальше.       В самой дальней, заготовленной для них, комнате стояли два стула. Их освещал противный слабый серо-зелёный свет свисающей лампочки, что не попадал никуда, кроме трёхметрового диаметра в центре. Возможно, здесь было что-то ещё, но дальние углы были в абсолютной тьме, поэтому рассмотреть Достоевский не мог, как бы ни пытался. Потолок не был отделан никак, оголяя сплетение заржавелых труб. Такая обстановка могла показаться угнетающей не только плетущемуся всё это время сзади подозреваемому, что к слову, стал намного взволнованнее, но и сыщику, если бы речь шла не о Фёдоре. Этот каменный на первый взгляд человек не обращал ни малейшего внимания на условия, сосредотачиваясь на предстоящем допросе.       Достоевский и «Ода» сели друг напротив друга, а Дазай встал за спиной детектива, готовясь исполнять отведённую ему роль переводчика.       – Вы – Ода Сакуноскэ?       – Д-да, это моё имя, – под пристальным взглядом Осаму мужчина произнёс то, что ему внушили утром.       – Вы подозреваетесь в серии убийств, заказчиком которых была организация японских якудза. Первое было совершено вечером 31 марта 1930 года в период с семи до девяти часов. Есть ли у Вас алиби на это время?       – Я находился дома, я не убивал! – эффект транквилизаторов и спиртного проявлялся во всей красе, обостряя эмоции мужчины.       – Кто может это подтвердить?       – Я живу один, только кошка.       – То есть свидетелей у Вас нет?       – Нет… Но я не убийца! Я не убивал! – Ода начал меняться в лице, глаза быстро покраснели, наполняясь слезами, а на лбу собрались частые глубокие морщины, придавая ему ещё более жалкий вид.       – У Вас нет алиби, а у нас есть доказательства. Вы – искусный актёр, – без сомнения, Достоевский сразу понял фальшь в словах подозреваемого, он научился этому ещё в детстве, когда родственники лгали о деньгах, а со временем стал применять умения и в расследованиях.       – Я не умею держать пистолет в руках! Я не мог убить! – Ода поднял трясущиеся руки на уровне груди.       – Снова ложь. Я ведь не сказал, что жертв застрелили, – отрезал Фёдор, и следом за этим Осаму демонстративно ухмыльнулся, ожидая, что скажет подозреваемый дальше. Человек оказался ужасно глупым.       Мужчина не ответил ничего, опустив взгляд вниз.       – Смотри мне в глаза, лживое отребье, – Достоевский встал со стула и схватил Оду за лицо, заставляя поднять голову.       – Тише-тише, Федь. У меня есть идея получше. В Союзе популярна «капля»? – в разговор вклинился Осаму.       – Не особо, но я знаю, о чём ты говоришь. Метод психологической пытки, при котором на голову подозреваемого падают капли воды на протяжении долгого времени, действуя на его нервную систему.       – Да, это может занять время, но будет результативно и гуманно.       – Ты с самого начала планировал это и поэтому привёл нас сюда, – это был даже не вопрос.       В ответ Осаму лишь хитро улыбнулся. С неосвещённого угла комнаты он вытащил ремни, передав их Фёдору, а сам ушёл куда-то в другой угол. Судя по звукам, там располагались краны, которыми регулировались те самые трубы. Достоевский туго связал ноги «Оды», руки заломил за спинку стула и так же намертво закрепил, полностью обездвиживая его.       Когда последний ремень был закреплён, на голову мужчины упала первая капля.       – Ты пробудешь здесь, пока не сознаешься во всех грехах, – Осаму перевёл слова Фёдора, а затем добавил уже на японском, – Всё в твоих руках, ты должен сделать так, чтоб они не узнали.

***

      – Ты уверен, что оставлять его одного было хорошей идеей? – Достоевский затянулся сигаретой Осаму.       – Здесь очень плохая шумоизоляция, мы услышим любой шорох.       – Расскажи мне больше об этом месте.       – Нечего рассказывать. Ты и сам прекрасно знаешь. Сегодня тут было пусто, а ваша «зелёная» не подходила для подобных экзекуций.       – Сколько людей умерло в этих стенах?       – Мне не говорили точное число, но полагаю, не меньше двадцати, – Осаму произнёс это настолько спокойно, будто речь шла вовсе и не о человеческих душах, – их жизни не значили ничего, мелкие сошки.       – Неслыханная дерзость, – Достоевский прыснул с плохо скрываемым раздражением, поспешно выдыхая дым последней тяги.       – Ого, товарищ Фёдор злится! Как же мне загладить свою вину?       – Я не…       Он не успел договорить, как губы Осаму накрыли его собственные. Непозволительно. В соседней комнате «Ода» уже наверняка сходит с ума, в буквальном смысле, а эти двое позволяют себе такое. Оба это понимали, более чем. Понимали, что расплата за такое своенравие их ждёт, но отстраняться не спешил никто. Они были в преддверии конца. Осаму так точно. Так почему же они должны останавливать себя сейчас? За стеной мучается человек, но Фёдор вроде как убеждён, что он виновен, он это заслужил. А у них с Осаму совершенно нет времени. Они так чертовски много не успеют ещё сделать. Не то время, не то место, не те люди. Поэтому упускать люблю возможность – смертельно больно.       Поцелуй нельзя было назвать страстным, он был платоничным, размеренным. В нём, как всегда, чувствовался привкус кофе, крепкого чёрного чая и табака. Эти запахи можно смело ассоциировать с их чувствами, они были символом сией трагедии.       Юноши совершенно точно осознавали своё положение, каждый из них переживал свой внутренний диссонанс, поделиться которым он был не в силах. Эти чувства, если это действительно они, были неправильны с самого начала, это больше похоже на большую разрушительную ошибку, на которую эти двое закрыли глаза. Будь это кто-то другой, никогда в жизни они бы не позволили себе чего-то такого безрассудного, такого заведомо крушительного, но в каждом правиле есть исключения. И вот они столкнулись, создавая катастрофу.       – Сегодня ты выкурил куда больше сигарет, чем обычно, – отметил Достоевский.       – А ты выпил больше кофе. Проблемы со сном?       – Это заботит тебя больше всего? Вздор, – Фёдор хмыкнул, поправляя взъерошенные волосы. Чужая забинтованная рука потянулась к его виску, заправляя другую выбившуюся прядь за ухо.       – Твоя бдительность затупится, если будешь мало спать.       Что это? Почему это звучит как насмешка? Бдительность Достоевского уже что-то упустила? Конечно да, и сам он об этом тоже знал. Знал, но продолжал делать вид, что верит Осаму, оттягивая неизбежное.       Они долго разговаривали о политике, на которую имели разные взгляды, регулярно вступая в полемику, играли в домино и шахматы. Проигравший обязан был рассказать какой-то факт из своей жизни. Хитрое опасное правило, придуманное самим Дазаем. Он ходил по лезвию ножа, и ему это нравилось. До идеала отточенная история обыденной жизни японского мальчишки, рассказываемая им уже в тысячный раз, даже Достоевский не должен был заметить подвоха, по крайней мере, он не подавал виду. На деле, каждое лживое слово Осаму было безумно очевидным для сыщика, он знал, что ему лгут, знал с какой целью и позволял делать это. Фёдор оттягивал резинку, зная, как больно она ударит, когда её придётся отпустить.       – Нужно проверить Оду, – Дазай перевёл тон обратно на деловой, после очередной партии в Дурака, в которого, по его словам, его научили играть первые знакомые русские в баре.       – Определённо.

***

      Прошло не менее четырёх часов с начала пытки. Человеку в здравом уме мало этого времени, чтобы сознаться, но учитывая состояние «Оды», он был уже на пределе. Как только мужчина увидел на пороге сыщика и его помощника, он начал неистово кричать и извиваться, пытаясь выбраться с оков. Действие транквилизатора и капающей воды оказало двойное воздействие на мозг подозреваемого, делая его невменяемым.       Жалости в глазах смотрящих не было. Массивный стул оказался прикованным к полу, поэтому все попытки освободиться были тщетными, лишь отнимая силы, но мужчина не терял своей надежды, параллельно крича о невиновности. Непонятно, то ли он ещё помнил внушение Дазая, то ли вспомнил настоящего себя.       – Видимо, результата пока нет. Стоит подождать ещё несколько часов. Каждая капля станет подобной удару молотка, бьющего прямо по мозгу. Он не выдержит ещё более двух часов. Нервная система Оды всегда была слабой, поэтому он расколется быстро, я уверен, – Осаму наклонился к уху Фёдора.       – Здесь можно заварить кофе? – Достоевский произнёс слегка безразлично, будто это само собой разумелось.       – Только чёрный чай.       – Пусть будет.

***

      Ещё два часа прошли за разговорами, курением и шахматами. Всё это время из соседней комнаты периодически доносились звуки шарканья и тяжёлого дыхания, но когда за последние 15 минут не было слышно ничего, кроме капель воды, юноши вернулись к подозреваемому. Тот сидел, свесив голову, и не двигался. Первым к нему подошёл Фёдор. Тело не подало признаков жизни, но когда он потянулся проверить пульс, «Ода» резко дёрнулся, пытаясь укусить Достоевского за палец. Реакция Дазая была моментальной – выстрел.       – Ты его убил, – Фёдор произнёс холодно, хоть сердце его и колотилось с бешеной скоростью.       – Он хотел напасть на тебя.       – Он был скован и ничего бы мне не сделал.       – Он всё равно был виновен. Зачем невиновному человеку пытаться навредить сыщику?       – С ним должен был разбираться суд.       – Его бы ждала смертная казнь.       – Но это был бы настоящий приговор, вынесенный судьёй, а не своевольство.       – Поздно, Федь.       – Чёрт, мы вновь убили человека.       – Оставь это мне. Отсюда увезти его будет куда проще.       – Ты хочешь, чтобы я сейчас просто уехал домой?       – Да. Это будет разумно.       – Нет. В этот раз я еду с тобой.       – Как хочешь, товарищ Достоевский.

***

      Юноши решили не объявлять результатов расследования, пока не придумали правдоподобной истории исчезновения мужчины. Гоголь точно поинтересуется исходом допроса, что очень не нравилось Дазаю, но о чём он решил умолчать перед Фёдором. Достоевский заверил его, что сочинит вразумительное объяснение, которое не вызовет подозрений. По его словам, это было меньшее из того, что он сейчас сможет сделать.       Осаму вновь направился в лес, одобрительно отметив, что улик к предыдущему телу не обнаружил. Труп второго мужчины захоронили целиком, нужды в расчленении не было, да и мороки с этим было бы много.       Фёдор не задавал лишних вопросов, догадываясь об алгоритме действий. Не то чтобы ему нравилось наблюдать за происходящим или помогать Осаму, но то, что он не оставался в неведении придавало сил и заставляло переступать через себя.       Час его расплаты приходил.