Холодно не будет

В груди грохочет. Громко. Очень. Клочьями мы — всё чаще прочерк. А так похожи, Боже мой, так близки На разных полюсах одной земли…

      Как же прекрасна Москва… Думаю об этом каждый раз, когда ты везёшь меня по ночным улицам столицы. Такой маршрут известен только тебе. А в наших поездках будто правда какая-то магия сквозит. За столько лет я запомнила, как ты забавно ругаешься, когда тебя подрезают; как следишь за дорогой, ловко поворачивая руль; как откидываешь голову на спинку сиденья и закуриваешь. Мягко сжимаешь мою ладонь, гладишь внутреннюю сторону подушечками пальцев. Да, плюс семь для ноября — слишком уж странная погода: снег на обочинах превращается в месиво, порывистый ветер свистит в ушах. А в салоне твоего «Крузака», как всегда, тепло… Жарко.       Я делаю новый глоток «Киндзмараули» прямо из горла и, опуская стекло почти до конца, прикладываюсь к твоей пачке «Camel». Горький привкус табака оседает на языке и губах, но его недостаточно. Я крепче сжимаю твою руку, расплываюсь в почти детской улыбке: как же всё-таки хорошо! По радио играет новая песня группы «Вирус». Может, я и не фанатка нашей эстрады, но сейчас правая нога сама начинает притопывать ритм, а глупый текст так и просится пропеть его.       Ты наблюдаешь за тем, как я вторю примитивному мотиву, выставив руку в окно. Кстати, и тебя впервые за шесть лет вижу настолько радостным. Может, и правда наступающий на пятки двадцать первый век подарит всем нам новую жизнь? Ведь уходит не просто старый год — уходит целая эпоха… — Ветер холодный, заболеешь, — нажатие на кнопку вдруг перекрывает доступ к свежему воздуху, а твои губы трогает добродушная улыбка. Тоже мне, строгий родитель…       Но пусть, сегодня тебе можно всё, ведь ты буквально излучаешь тепло, пробуждая мурашки во всём теле. Пока мы стоим на светофоре, ты подаёшься ближе, чтобы поцеловать. Влажное прикосновение губ, сплетённые языки, чувственные движения навстречу друг другу заставляют сердце биться громче. Меня так и пробирает от удовольствия — как тут замёрзнуть? Что мне эта непогода? С тобой рядом холодно не будет никогда.       Конечно, такой поцелуй распаляет обоих, и тебе вновь приходится остановить меня… Вернее, мою ладонь, гуляющую уже вовсю по твоему животу и бёдрам. Дышишь часто, а голубые глаза смотрят чуть ли не умоляюще… Да ладно, не буду: я всё же хочу доехать без происшествий! Рекорд: расстояние от Ломоносовского до Вересаева мы преодолеваем буквально за пятнадцать минут, сбрасываем верхнюю одежду у входной двери квартиры на ходу. Прямо как пять лет назад, когда я впервые вошла в твой дом.       Ты опускаешь меня на диван в гостиной и, нависнув сверху, стягиваешь с ног узкие джинсы, задираешь толстовку. Кажется, в этой жизни может измениться всё, кроме твоего нетерпения! Я вдруг позволяю себе, негромко смеясь, слегка изменить наше положение. Позволь-ка мне занять лидирующую позицию… Теперь ты лежишь на спине, а я устраиваюсь на твоих бёдрах. От мучительной близости низ живота сводит сладкой судорогой. Облизывая пересохшие губы, я быстро расстёгиваю твою рубашку и брюки — ненужная преграда между двумя телами, полыхающими жаром.       А дальше страсть накрывает с головой так, что думать не получается — лишь успевай запоминать меняющиеся со скоростью света локации: после дивана ты прижимаешь меня к стене, затем сажаешь на подоконник… Твои горячие губы и руки, кажется, оставляют ожоги — так горит распалённая кожа. Да, я очень хочу твоих прикосновений, хочу тебя всего, без остатка.       Только под утро мы оказываемся в мягкой постели, и я без сил засыпаю на твоей груди, слушая размеренное биение сердца. Едва улавливаю запах табачного дыма и слабо различаю поглаживания тёплой ладони по волосам. Всегда так… Ведь только ты знаешь, как мне приятно, когда меня гладят по голове. И только я знаю, как реагируешь ты на невесомые прикосновения к твоей шее. И эти секреты мы не выдадим никому и никогда, я уверена…       … Ни за что не забуду эту ночь. Ночь, которая разделила всю мою жизнь на до и после. Я тяжело вздыхаю и крепче стискиваю в дрожащей ладони тест на беременность, сделанный сегодня утром. Выступившие слёзы мерзко щиплют глаза. Не знаю, от чего больше хочется плакать. Я досадую на своё легкомыслие? Впервые чувствую беспомощность? Или боюсь заранее принятого решения?       В случившемся уж точно нет твоей вины, Пчёлкин. Я слишком увлеклась, чтобы вспомнить о своих таблетках. У меня даже не было их с собой. Осознание накрыло с головой аж вечером, когда я решила выпить чай на ночь и обнаружила на кухонном столе упаковку. Всё это время отчаянно молилась: хоть бы пронесло. Увы… Иногда за беспечность приходится платить слишком большую цену.       Я бросаю тест на журнальный столик в комнате для персонала. Тёмно-зелёные глаза Алёны удивлённо расширяются, и мне остаётся только закрыть лицо руками. — Капец, подруга, — качает головой Щеглова и нервно закуривает. — И какой срок? — Недель шесть, наверное, — я лишь гулко сглатываю, пожимая плечами. От едкого запаха табака меня мутит, солёные дорожки слёз неприятно щекочут кожу щёк.       Бледная и зарёванная, я наверняка выгляжу жалко. Ничего не поделаешь: сильные девочки тоже плачут. И Алёна — единственная, с кем я могу поделиться своей проблемой. Уверена, она не станет болтать о моём позорном залёте на рабочем месте. — Что делать будешь? — осторожно интересуется моя собеседница. — Ты ему вообще рассказала? — А зачем ему рассказывать? Моя вина: надо внимательнее следить было. Он ведь думал, всё безопасно… Грязные пелёнки в его планы точно не входят.       Я снова вздыхаю, потирая гудящие виски. Будто от этого тяжёлые мысли будут бить не так настойчиво… Второй внебрачный ребёнок тебе точно нафиг не сдался, уж я уверена. Качнув головой, стираю следы излишней сентиментальности с лица. Неопределённо смотрю на Щеглову: — Алён, ты же аборт от Мальцева делала. Дай мне адрес той клиники. — Слушай, да откуда ты знаешь, что вообще входит в его планы! — звонкий голос срывается. Она промахивается по пепельнице, когда пытается потушить сигарету. — Неужели ты думаешь, что Пчёлкин твой так бы это всё оставил? — Так, адрес дай и не истери, — спокойно повторяю я, а в груди всё клокочет от гнева. Ещё и эта нервная дрожь на кончиках пальцев… Чёрт, я становлюсь слишком раздражительной, так нельзя.       Щеглова скупо пожимает плечами, но всё же тянется к тумбочке за чистым листом бумаги. Сложив его пополам, выводит слова до противного каллиграфическим почерком. Пока пишет, бросает на меня короткие взгляды из под ресниц, мол, ты точно решила? — Там шлагбаум… И по двору пешком метров пятьдесят, — голос Алёны дрожит, но она протягивает мне листок с судьбоносной информацией. — Подумай хорошо, Элиз. Дело твоё, но… — Спасибо, — тихо благодарю я, едва удерживаясь от того, чтобы не скомкать бумагу в кулаке. — Ты, кстати, до сих пор не в курсе? — лицо подруги вдруг приобретает странное выражение, и она бесцельно описывает круг по комнате. — Не в курсе чего? — спрашиваю отстранённо.       Она останавливается у зеркала, где обычно наводят марафет наши крали. Интересно, что я уже такого пропустила? Конечно, новость с беременностью совсем выбила из привычной колеи. В последнюю очередь меня волновали мелкие интриги «Метелицы» — куда важнее были безудержный аппетит, жуткая сонливость и устремившееся к нулю либидо. А вслед за ними — дурацкая задержка, подтвердившая мои худшие подозрения. — У офиса на Солянке массовая разборка была, — Алёна, хмурясь, опускается на край стула. — Два ножевых, говорят. Второй день менты шерстят…       Жуткие слова молниеносно врезаются в сознание, а грудь словно сдавливает под бетонной плитой. Боль до того пронзительная, словно это в меня всадили нож. Колени трясутся, пальцы опять подрагивают и коченеют. Витя… Нет, блять, пожалуйста… Я впервые всерьёз представляю бурную московскую жизнь без тебя. По проспекту несутся машины, но среди них нет моего любимого чёрного «Крузера». В «Метлу» заходят посетители, и среди их безликих фигур я не могу найти ту самую — в чёрной рубашке, закатанной по локоть. Потому что ты лежишь на красном снегу, невидящими глазами уставившись в небо. — Да жив твой Пчёлкин, — явно испугавшись за мою реакцию, спешит продолжить Алёна: — Они с женой Белова давали показания…       И тут слёзы снова начинают катиться из глаз. Сердце колотится, вот-вот проломит мои рёбра и выпрыгнет наружу. Заявление подруги должно было успокоить меня, но накрывшее с головой чувство одиночества не отступает. Напротив, усиливается. Так значит, жена Белова… Ничего больше не разбирая в речи подруги, я лишь хватаю с дивана шубу и сумку, громко хлопаю дверью и что есть силы несусь по лестнице вниз.       Если Белов не пережил эту резню, вам с ней больше ничего не мешает. Как романтично — утешать обездоленную вдову, принять её — вашего — сына. Какое отношение я имею к этому хэппи-энду? Даже не знаю, откуда взялись такие мысли, но интуиция меня не подводит. Ты столько лет сох по ней, что…       Медленно опускаюсь на диванчик в твоём углу: уже больше месяца он пустует. Дрожащей рукой достаю из сумки ручку, с треском вырываю из блокнота листок. «Управляющему клуба «Метелица» Иванову А.С. от Новиковой Е.А. Прошу уволить по собственному желанию»… Так просто.       Горячие капли текут по щекам и падают на бумагу, чернила расплываются почти бесформенной кляксой. Вот и подошли к концу шесть лет моей блестящей карьеры. Целый отрезок жизни… Первое рабочее место, наше с тобой знакомство, мои зажигательные танцы на сцене, сплетни с девчонками, перепалки с Ивановым… Всё закончилось. Только сейчас понимаю, как сильно прикипела к этому заведению. Оно будто стало мне вторым домом. Иногда прощаться нужно, даже если от этого больно. К чёрту всё! Передо мной чистый лист. Я давно хотела работать в салоне красоты — ведь никогда не поздно, а? Может, пришло время осуществить нереализованные мечты? Прости, Артёмка… Найдёшь новую первоклассную стриптизёршу.       Без стука захожу в кабинет менеджера и молча кладу на стол заявление. Даже не жду, когда Иванов подпишет мои каракули. Сил на банальное «Что случилось?» не остаётся. Я как во сне коротко киваю управляющему и закрываю за собой дверь, чтобы никогда не войти в неё снова.       Злой мороз кусает щёки, колючий ветер пробирается под воротник и рукава шубы. Я почти не чувствую холода, только отстранённо замечаю, что болеть сейчас никак нельзя. Из-за этого могут отложить… Операцию. Я сажусь в такси, припаркованное у входа, и так же без лишних слов протягиваю водителю листок. Тот самый, который дала мне Алёна.       Мелькающие за окном огни ночной Москвы больше не приводят в восторг, на заднем сидении предательски укачивает. Малышка, ты невероятная… Отчего-то вспоминаю этот комплимент, а перед глазами вдруг предстаёт день нашей последней встречи. Тогда ты с привычным «ничего не говори и не задавай лишних вопросов» затащил меня в риелторское агентство и без слов указал, где подписать документы. В ту же минуту на стол опустилась солидная пачка американской валюты, которую кинулась пересчитывать хозяйка моей съёмной квартиры. Как ты вообще нашёл эту странную мадам? Вопрос так и останется без ответа. Ты подарил мне квартиру на улице Профсоюзной, а подарки ничего не стоят. Ведь это твои слова? Ты всегда произносил их с бессменной ухмылкой, покупая что-нибудь для меня. Тебе было так приятно делать это…       Так, выходит, я должна благодарить тебя и за этот нежданный подарочек? Я случайно опускаю ладонь на живот и невольно улыбаюсь. А ведь это не только моё, но и твоё тоже… Наше. Наверняка у него были бы твои глаза. Или у неё? Конечно, всё это неважно, но… Мысли делают круг и возвращаются на то же место. Вдруг это была бы девчонка? Шкодница и озорница, как я в детстве, но точно с твоей решительностью и упрямым характером. Так и вижу, как она бы уже года в три поколотила мальчишку в детском саду. Смешно…       Но свист шин прерывает вереницу этих нелепых рассуждений. Суровая реальность обрушивается на меня всей тяжестью. Таксист тормозит у того самого шлагбаума, за которым возвышается серое здание с надписью «Гинекология» и большим красным крестом на табличке. Я выхожу из машины, полной грудью вдыхая морозный воздух, и подхожу к стеклянной двери.       Остаётся сделать лишь один шаг, и всё останется позади.       Прости меня…