Комми

      Звонок в дверь. Какого чёрта! Рейх отбросил вчерашнюю газету, которую перечитывал уже раз в десятый. Ну или делал вид, что перечитывал. По большому счёту буквы перед глазами давно уже не имели никакого значения и лишь давали возможность отгородиться от мира и позволить мыслям течь как им заблагорассудится.       Трезвон всё продолжался. И какой идиот стоит за дверью? Судя по противному и бесконечному звону — клинический. Распахнув дверь Рейх только убедился в догадке и поспешил захлопнуть дверь обратно. Вот только нога нежданного гостя не позволила этого сделать. — Союз, чтоб тебя! Проваливай! — Ну уж нет. Не для того я тащился к тебе, чтобы, предварительно поцеловав дверь, убраться домой. — Дверь целовать не нужно, мне потом придётся её выбросить, — рявкнул немец, плечом навалившись на дверь. Союз, словно не замечая усердий Рейха, без особого напряжения удерживал дверь. — Слушай, — протянул Союз до ужаса довольным голосом. — А если я тебя поцелую, ты от горя самоликвидируешься? — Не дождёшься, — прошипел взбешённый Рейх. Попытка закрыть дверь так и не увенчалась успехом, и Рейх, с некоторой обречённостью, выдавил: — Зачем пришёл?       Союз топтаться за дверью больше не хотел и, оттолкнув немца, прошёл в прихожую. Дверь открыл ногой, той самой, которой её блокировал. Немца поведение Союза не удивило. Скорее он был бы ошеломлён вежливой просьбой зайти или чем-то подобным. Вот в какой ситуации он действительно испытал бы культурный шок. Союз и манеры — это слова, которые в одном предложении не встречаются. — Разве я могу не поздравить тебя с днём рождения? Тем более что кроме меня это и сделать некому. И почему ты всегда запираешься в этот день в одиночестве? Праздник же.       Рейх закатил глаза. Каждый год одно и то же. Он свой день рождения на дух не переносил и старался о нём лишний раз не вспоминать. Даже газету новую не брал, чтобы дата глаза не мозолила. Этот, с позволения сказать, «праздник» каждый раз морально возил его лицом по асфальту. Словно годовщина бездарно прожитого времени, он напоминал Рейху, что тот за год не добился ничего стоящего. Не воплотил всё, что планировал. Не смог одолеть то внутреннее ничтожество, подтачивающее всю его жизнь. — Будь проклят тот день, когда я сказал тебе дату рождения. — Знаешь, в этом мире вечно можно наблюдать за тремя вещами: текущей водой, горящим огнём и тобой, плюющемся ядом.       Рейх уже хотел ответить едким высказыванием как коммунист с лукавой улыбкой вытащил нечто до сих пор спрятанное у груди под неизменной шинелью. Нечто зашевелилось, подняло мордочку подслеповато щурясь от света и тявкнуло. На невысказанный вопрос Союз ответил в своём репертуаре лаконично. — Подарок, –и всунул этот самый подарок в руки немцу.       Комок шерсти имел к этому решению претензии и протяжно заскулил. — Что это?       Союз вскинул брови. — Сказал же — подарок. Собака, если ты имел ввиду принадлежность к виду. Немецкая овчарка, если быть совсем уж дотошным. Какой же ты, Рейх, необразованный! А говорят, что в Европе система обучения хорошая.       Рейх еле удержался от крика «А на кой она мне?!». И помогли тут остатки самообладания. Зато Союз потешался как мог. — Специально породу подбирал, чтоб у вас языкового барьера не возникло. Лаять будете друг-дружке и всё понимать. А если серьёзно я собаку подарил, заботясь о твоих будущих детях.       У Рейха дёрнулся глаз. Он, как никогда раньше, почувствовал себя Алисой, попавшей на чаепитие к безумцам, и совершенно не улавливающим нить их нездорового разговора. — Причём здесь гипотетические дети? — Просто уровень твоего умения заботиться о живых существах оставляет желать лучшего. Боюсь, без тренировки, у тебя даже кактус сдохнет.       Желание свернуть шею русскому росло в геометрической прогрессии. Видимо почувствовав, что ещё немного и немец взорвётся, Союз засобирался. — Ну ладно. Поздравляю тебя ещё раз. Желаю всякой положенной чепухи и. специально для тебя, чтобы таблеточки успокоительные хорошо действовали.       Ваза, полетевшая в русского, разбилась о захлопнутую дверь.       Щенок с любопытством исследовал уголки дома заглядывая в каждое неприметное место. Он уже успел свалить торшер и вешалку, а ещё около десяти минут пытался справиться с накрывшим его мундиром. Мундир явно вышел из битвы победителем, и Рейху пришлось, с раздражением, выпутывать шерстяной комок. Глупая животина, такая же как хозяин. Так Рейх размышлял ровно до того момента, когда вспомнил, что хозяином щенка, вот уже час является он сам.       Громкое цоканье привлекло внимание щенка уже привыкшего к Рейху. Нелепой походкой, перебирая мелкими лапами он подобрался к немцу. Наверное, в представление животного он подкрадывался, но по мнению Рейха топал как карликовый слон. Неловко тыкаясь мокрым носом в колени Рейха, щенок упорно строил глазки и поскуливал. Пнуть бы его. Немец никогда не отличался любовью к живым существам, поэтому такое желание не вызвало у него отторжения, или внезапного воскрешения совести, отдавшей концы с десяток лет назад.       Но почему-то этого не сделал. Более того выругавшись сквозь зубы он поднял щенка на колени. И даже погладил. Ласка вышла смазанной, даже почти незаметной, но щенок завилял хвостом и вывалил язык от радости. Насколько же глупое создание — радуется мелочи, не стоящей ровным счётом ничего. Разве чья-то ласка спасёт от голодной смерти? Защитит от врагов? Поможет достичь целей? Это всего лишь бесполезная трата времени и внутренних ресурсов, не имеющая под собой логического обоснования и только затрудняющая выживание.       Пока Рейх разглагольствовал в мыслях щенок потерял равновесие и едва не соскользнул с колен. Но реакция немца не подвела. Он успел схватить животное за шкирку и с ещё большим презрением смотрел на щенка. Настолько жалкое существо, что в одиночку явно не выживет. Подохнет на холодных улицах под колесами машины, или под безжалостной ногой человека, для которого убийство нелепого и доверчивого комка шерсти, станет лишь кратковременным развлечением. Последняя фантазия вызвала в душе немца особое неприятие. Всё-таки это существо отныне принадлежит ему, а посягательств на собственность Рейх не терпел. Люто ненавидел. Потому что на подсознательном уровне приравнивал к слабости.       Да, Рейх смирился с наличием в жизни собаки. И остался лишь один момент. Как назвать мохнатую образину? Рейх поднял щенка за шкирку на уровень глаз. Доверчивая мордашка с самым дружелюбным видом раскрыла пасть словно улыбнулась по-собачьи. И немца озарила совсем неожиданная, но чертовски забавная идея. Кличку он уже подобрал.       В следующий раз с Союзам они встретились через месяц в парке. Из-за собаки он стал частым посетителем таких мест. Щенок уже успел подрасти, но всё ещё был бесполезным комком шерсти, просто чуть больших габаритов. Он уже успел научиться нескольким базовым командам и самому главному — безбрежному обожанию хозяина.       С Союзом они сидели на деревянной скамье у тропинки пока щенок ловил падающие листья. Точнее пытался поскольку хаотичные прыжки мало помогали в трудном деле. Более того из-под лап собаки разлетались уже упавшие листья, так что он оказывался в настоящем листьевом вихре. Рейх к такому безобразию уже успел привыкнуть и сдержанно ухмылялся. А вот Союз хохотал в голос и даже постанывал, схватившись за живот.       Такими темпами он и подохнуть может. Покосившись на коммуниста Рейх только уверился в своих опасениях. Союз не переставая смеялся и утирал повлажневшие глаза. И, что совсем возмутительно, временами наваливался на немца похлопывая его по плечу. Пора этот цирк прекращать. А точнее превратить в совершенно особенное представление, где Рейху обеспечено место в первом ряду. — Комми, к ноге!       Смех оборвался, словно ножницами обрезали. — Совсем охренел? Сколько раз предупреждал не называть меня так. И вообще какое ты имеешь право мне приказывать?! — А я не тебе, — ухмыльнулся немец и кивнул в сторону щенка.       Союз перевёл растерянный взгляд на овчарку. Тот действительно мчался к хозяину, так быстро как позволяли ещё коротковатые лапы. — У вас много общего, — ещё довольнее протянул немец, наблюдая за вытягивающимся от удивления лицом Союза. — Например, уровень развития интеллекта. — Ну ты и сволочь, — выдавил Союз резко севшим голосом. Рейх так и не смог определить, чего в голосе русского было больше: возмущения или восхищения.