Взрасти свой сад

      Он не стал бы разговаривать с Хо Чжанем или с Хо Цюнлинем. Прошел бы мимо Юаня, как мимо пустого места. Он целенаправленно подталкивал к разговору именно Чжисиня, именно юноша был ему нужен.              — Почему ты так считаешь, А-Синь? — мягко спросил Хо Цюнлинь, заставив Чжисиня насупиться.              — А ты не понимаешь? Вы, все трое, чужаки в этом мире, у него нет к вам ни счетов, ни злобы. Но я — иное дело. В моих жилах течет кровь сразу двух из тех, кого он так ненавидит — Не и Вэнь. Ему, бессмертному и помнящему родоначальников Сынов Неба, плевать, что их прах давно истлел — он жаждет мести. И я понимаю его. Вы знаете, почему.              Они знали, потому и промолчали, только Юань сжал его плечо ладонью, даря свою поддержку.              — И ему нужно, чтобы именно я что-то сделал, исправил, искупил, быть может. Но что я могу? — признавая свою беспомощность, Чжисинь выставил вперед пустые ладони. — У меня нет ни знаний, ни какой-то особенной силы, чтобы что-то изменить. Я лишь человек.              — Но он знает, что у тебя есть те, к кому ты можешь обратиться за советом, — Хо Чжань усмехнулся, перехватив его ладони, осторожно сжал. — Он знает, что мы пришли из другого мира, а значит, можем уйти обратно.              — А вы можете?! — Чжисинь об этом не задумывался, почему-то считая, что это был путь в один конец, и обратного не существует. Он был настолько ошеломлен этим, что даже не потрудился выдернуть руки из хватки Чжаня.              — Теоретически — можем. Но на практике... Придется очень много считать.              Чжисинь встрепенулся, наконец отнимая свои руки и приваливаясь снова к надежному плечу Юаня.              — Так что же... Мне... поговорить с ним?              Посовещавшись, решили: разговора пока избегать, одному не оставаться. Пока старшие не начнут расчеты, хотя бы для того, чтобы подтвердить или опровергнуть возможность обратного перемещения, никаких надежд «благодетелю» не давать.              — Он же беситься будет, как подпаленный петух, — мрачно предрек Чжисинь.              — Он все равно ничего не сделает тебе или нам. Не переживай, — попытался успокоить его Юань, но Чжисинь все равно дергался.              Пусть он и начал учиться тому, что в его возрасте Вэй Усянь уже давно знал и умел, и его успехи были очевидны: он уже вполне сносно фехтовал, не роняя Чжунъянь, когда силы иссякали, не путаясь в ногах, стойках, выпадах и блоках, но до изящества того же Юаня ему было еще очень далеко. Против Хофэна, вздумай тот все же напасть, он не продержался бы и цзы. И пусть друзья не стали пенять ему за признание себя обычным человеком, называться заклинателем он не мог. Хотя, конечно, уже мог бы считаться совершенствующимся — золотое ядро, его «персиковая косточка», давно оправилось от перегрузки и теперь, в месте, не просто насыщенном ци, а скорее перенасыщенном ею, развивалось стремительно.       Нуждаясь во все больших нагрузках, чтобы не подвергнуться искажению ци, Чжисинь, сам того не заметив, привык вставать вместе с Юанем, с ним же тренироваться, требуя от невольного «наставника» все большего внимания и приложения сил, с ним же проводил почти весь свой день, вовлекая в свои интересы, как стремительное течение вовлекает потерявшую весла и парус лодку.              Первое время для Юаня это было тяжело и почти болезненно: за тринадцать лет гусуланьского воспитания он отвык от того, что его кто-то может тормошить, обнимать, тянуть за руку, прижиматься к плечу. Потом... Потом были несколько странных месяцев, когда вернулся Вэй Усянь — он не признавал личного пространства и постоянно норовил нарушить личные границы, потрепать по плечу, а то и взъерошить челку, приобнять... Юань даже не заметил, как втянулся, в дни, когда Вэй-цяньбэя не было рядом, стало отчаянно не хватать вот именно этого — прикосновений, близости чужого тела, тепла. А когда все так трагично оборвалось, Юаню показалось, что у него больше никогда не будет этого... Этой близости... Чужого тепла на расстоянии меньше чем протянутой руки.       Дядя Цюнлинь, когда еще был живым мертвецом, избегал прикасаться к кому бы то ни было, боясь случайно причинить вред. Он и сейчас касался только тогда, когда того требовали его целительские манипуляции, или прослушать пульс, или потрогать лоб, нет ли жара. Но обнимать себя или себе обнять кого-то он позволял очень редко.       Отец... Отец приучил его к тому, что прикосновения с лаской — это нечто сродни награде, никогда не баловал таким, а если в те месяцы, что они готовились к переходу, и стал ближе, то уже в этом мире снова свел почти на нет подобную близость.       Лань Цзинъи, его единственный близкий друг, о котором он очень старался забыть, не питая надежд на возвращение, был скорее бестактным, чем по-настоящему тактильным. Его вторжения в личное пространство всегда были грубыми и внезапными, скорее тычками и хлопками по плечам, а в детстве — щипками и укусами. Словно он хотел, но не умел иначе выразить желание близости.       Цзянь Чжисинь... А-Синь не походил ни на кого из них. Скорее, он казался Юаню диким котом, который сам решает, когда подойти и погладиться о человека, позволить ли ему коснуться ушей и спины, или текучим движением грациозно уйти от прикосновения, даже не обфыркав — просто смерив презрительным взглядом. И если Юаню позволялось обнимать этого дикаря, то пока что это было лишь в качестве утешения. Или нет?              Можно было изводить себя мыслями сколько угодно, а можно было подойти и попробовать. Обнять в тот момент, когда А-Синь спокоен и не ждет ничего дурного от мира. Хотя Юань был уверен, что Чжисинь никогда не бывает полностью расслаблен, даже во сне.       Выбрав время, Юань утащил своего младшего друга в один из садов, что располагались на обычной, плодородной земле острова Баошань и не считались, кажется, еще тем самым, священным, с персиками бессмертия. Это была условно безопасная земля — Яншу, кажется, истово ненавидел персики и не заходил туда, где росли персиковые деревья, так же как не поднимался к снеговой шапке Тоуминшань.       Чжисиню, с разрешения отца утащившему одну из тех книг, куда они выписывали информацию перед походом к Луаньцзан, было совершенно безразлично, где читать. Кажется, его можно было хоть на голову поставить, главное, чтобы книга в поле зрения попадала и располагалась правильно — остальное было несущественно. Юань восхищался тем, с какой скоростью А-Синь поглощает новые знания, тем, какие вопросы задает по прочитанному, как внезапно может вывернуть то, что казалось до сих пор простым и понятным. Как и Вэй Усянь, он не признавал рамок и ограничений, не делил знания на разрешенные и запретные. «Чем больше запретов, тем больше хочется узнать, а что же там такое?» — смеялся он, но внимательно выслушивал обоснования... и разбивал их в пух и прах, если считал глупыми.       Чжисинь в этот раз позволил вести себя, не отрываясь от чтения, и Юань вознес хвалу тем, кто проложил здесь аккуратные ровные дорожки, посыпанные песком и без кочек и рытвин. Он вел Чжисиня, держа под локоть, млел от оказанного ему доверия и пытался понять, как умудрился вляпаться в такую историю. Юань был умным юношей, а еще он ненавидел лгать себе или кому-то еще. Себе лгать было последним делом, и он признавал, что Чжисинь, несмотря ни на что, ему нравится. Совсем не так, как тот же Лань Цзинъи, не так, как все те милые девы, что строили ему глазки что в родном мире, что здесь, на Баошань. Чжисинь не строил, он просто смотрел своими невозможными глазами на то, как Юань двигается во время тренировки, смотрел в купальне, ничуть не смущаясь наготы, ни своей, ни чужой. Чжисинь...              — Хэй, Юань! В третий раз зову тебя, а ты будто спишь с открытыми глазами!              Юань смутился и слегка потряс головой. Это же надо было так уйти в себя, чтобы не слышать зова.              — Прости, А-Синь, я задумался.              — О чем это таком ты задумался так глубоко?              Чжисинь закрыл книгу, заложив полоской бумаги, спрятал в рукав и уселся в свою любимую странную позу, сложив ноги, как в медитации, и уперевшись в колени ладонями, растопырив локти. Выглядел он в ней потешно, как набычившийся котенок, копирующий бойцовскую позу взрослого кота. Но не стоило забывать, что этому котенку уже шестнадцать весен, и бойцовские навыки он развивает просто непредставимыми темпами, так что наверняка скоро сможет не просто продержаться против Юаня определенное время, но и свести бой вничью, а потом и победить. А в полетах... О, в полетах он был уже без преувеличений лучше Юаня. А еще внезапно бросилось в глаза то, что за чуть более чем год на острове Чжисинь изрядно вытянулся, раздался в плечах и уже вряд ли смог бы сыграть роль юной девы. Тем более что и голос у него сломался в первые же месяцы, словно только и ждал, когда Чжисинь отринет свое лицедейство.              — Да что же такое? О чем ты грезишь наяву, А-Юань?!              — А? Ох, прости...              — Ну нет, теперь уже не прощу, пока не скажешь.              Юань опустил голову, прикрываться рукавом было как-то совсем глупо, а как еще спрятать краснеющие щеки — он не знал.              — Хм-хм, — Чжисинь подался вперед, разглядывая его без тени стеснения. — Уж не влюбился ли этот юный господин в одну из небесных фей Золотого дворца?              — А-Синь!              — Нет? Хм, тогда... в какого-нибудь воина-леопарда?              Юань выбросил руку вперед и легко стукнул его по макушке, второй все же закрывая лицо.              — А-Синь, о чем ты только думаешь!              — Не воин, да? О, может, дух-журавль из библиотеки?              — Цзянь Чжисинь!              — Ладно-ладно, только не говори мне, что это паленая курица!              Юань бросился на него и повалил на траву, хохочущего и слабо отбивающегося. Осознание того, что он сделал и чего не сделал Чжисинь, пришло поздно, когда обхватывал его жилистые запястья, прижимая к земле, и всем телом — тоже, и что юноша под ним больше не смеется, хотя и улыбается, глядя пристально прямо в глаза.              — А-Юань, а ты когда-нибудь целовался?              — Что?              Чжисинь вывернулся из-под него, словно юркая ящерица, умудрившись перевернуть и оказаться сверху, и теперь его ладони сжимали запястья Юаня.              — Ты когда-нибудь целовался? Впрочем, не отвечай, я и так вижу, что нет. Я тоже. Так что будем квиты, ага?              Ответить Юань не успел, а потом не мог и не хотел.       У губ Цзянь Чжисиня был привкус белого чая с медом.