Цена свободы

Есть такие слёзы, которые надо выплакать обязательно, в любое время дня и ночи, выплакать, чтобы всё внутри перегорело.

***

— Я вас прерву, — осторожно вмешался в бурный разговор двух горячих натур Ёриичи, внимательно наблюдая за вмиг смутившемся Зеницу, который как ошпаренный отскочил от высокого альфы, бросая в того огромной толстовкой. — Ё-ёриичи-сама, — залепетал Агацума, в миг оказавшись возле врача, опуская блондинистую голову. — Я украду этого юношу, — усмехался Цугикуни, распушая золотые волосы омеги и ловя ревностный взгляд волонтёра. «Не может быть…» — заприметил интересную реакцию врач, приобнимая парня за плечи, получая поджатые губы и ходящие желваки альфы. — Что-то случилось? — поинтересовался Зеницу, поднимая голову и не замечая ярких перемен в студенте, переключая всё внимание на старшего. — Завтра приедет Куваджима-сан, — спокойно ответил мужчина, крепче сжимая Агацуму, чувствуя его дрожь и нотки волнения в персиковом аромате. — А он, — выделил слово омега, сжимая кулаки, — Он ведь тоже приедет?.. — Господин Ёриичи, могу я — было начал Тенген, заслышав испуганное он из уст Агацумы. — Господин Узуй, проследуйте пожалуйста к вашему другу, — перебил художника врач, чувствуя нарастающее напряжение и нервозность юноши, что прикусил губу и жался ближе к мужчине, ища поддержку родителя. — Но… — Я сказал проследуйте к Господину Ренгоку. — надавил Цугикуни, поднимая тяжёлый взгляд на Тенгена, отчего у того прошёлся холодок по спине, обостряя все чувства до предела. Интеллигентный и миловидный мужчина в одну секунду превратился в опасного хищника, что предупреждал своим видом и взглядом, заставляя оппонента поддаться угрозе, чувствуя свою никчёмность с таким игроком. — Я не… — Тенген, — впервые по имени обратился омега, хватаясь за халат врача и отворачиваясь от студента, — Иди, пожалуйста, иди… — Ты вернёшься? Всё будет хорошо? — уточнял парень, принимая негласный вызов старшего альфы, подходя ближе к мышонку, ощущая непреодолимую стену между ним и врачом. — Всё будет хорошо, — натянуто улыбнулся Зеницу, через силу подходя к альфе, чтобы показать свою собственную выдержку, — Ты подожди меня чуток… — Мышонок, — проронил волонтёр, нежно проводя по волосам юноши, заправляя выбившуюся прядь за ушко. Узуй вглядывался в знакомые черты беззащитного создания и с настороженностью смотрел на врача, что не отпускал омегу из своих полуобъятий. — Вы ведь проводите его до палаты? — Обязательно, — улыбнулся Ёриичи, отмечая внутренний стержень волонтёра и радуясь его порыву защищать мышонка с коготками. — А теперь иди к Ренгоку, мне многое нужно обсудить с Агацумой. — Я буду ждать у вашего корпуса, — бросил на последок художник, доверяя выбору омеги и подавляя внутреннее беспокойство, направляясь в сторону госпиталя, замечая у главного входа знакомую огненную макушку в сопровождении Уголька с серёжками ханафуда. — Хорошо…       Проводил студента взглядом врач, поворачиваясь к пациенту, проверяя его состояние. Тяжелое дыхание и крупная дрожь. Мужчина сопроводил юношу к ближайшей лавочке в розарии, давая времени прийти тому в себя. — Зеницу, — обратился тихо мужчина, поднимая взгляд на цветущие розы, выпуская успокаивающий феромон, — Как ты себя чувствуешь? — Ёриичи-сама, а как бы себя чувствовали вы, если бы мир погрузился в полную темноту? — Твои показатели стали лучше и я даже смею предположить, что ты стал частично видеть, поэтому уже не полную… — Вы ведь не для этого меня позвали на разговор, — грустно усмехнулся Агацума, вслушиваясь в мерное сердцебиение альфы, — Не для решения ребусов и построения гипотез. Такое можно спросить и при Тенгене, да и в записях всё давно уже известно. Чего вы от меня хотите? — Мне не даёт покоя тот день… — тяжело выдохнул мужчина, вглядываясь в профиль юноши. — Четыре года назад? — уточнил Зеницу, снимая очки и откидываясь на спинку лавочки, вдыхая аромат цветущих роз. — Третье апреля, — подтвердил Цугикуни, — Ты был экстренно госпитализирован и доставлен в госпиталь. Что произошло на самом деле четыре года назад? — Напомните официальную версию, — встал с лавочки юноша, подходя к жёлтому кусту роз, протягивая руку к нераспустившимся бутонам. На улицу уже давно пришла весна и распускала деревья, принося за собой тёплое солнце с запахом первых чувств влюблённых. «Наверное красиво…» — нежно обводил лепестки юноша, воспроизводя форму и цвет бутона по ощущениям. — Что написано в медкарте? — Избиение. Нанесение тяжких телесных повреждений по неосторожности, совершённые в ходе драки, где пациент получил повреждение органов зрения. — Так вот как это выглядело, — прошептал Агацума, разворачиваясь к Ёриичи и открывая глаза, — Тогда… Ёриичи-сама, а с кем я подрался, получая такие увечья? Разве ничего не упомянуто про репродуктивную систему или проблему возникновения гематом? — Это я хотел бы узнать у тебя. В твоей истории слишком много пятен, которые не раскрыты по сей день. — Тогда расскажите мне о вашей истории, а я расскажу вам свою, — грустно улыбнулся Зеницу, приглашая врача на дальнюю прогулку, подальше от любопытных глаз и слушателей. Что-то внутри требовало решений и перемен. А если что-то начинать менять, то нужен человек, который подставит плечо для слёз и подаст руку, чтобы встать. Пусть таким героем станет тот, кто не спал ночами, проверяя показатели приборов, но никогда не говорил о своей семье. — Что случилось с вашей парой, что вы по сей день живёте один и заботитесь о нас с Танджиро? Кто был вашей парой или где она? — Разговоры о личном? — поправил белый халат мужчина, следуя по тропинке рядом с омегой. — Хорошо… Я не буду называть имён или фамилий, а просто расскажу о нём. Этот человек в моей жизни являлся для меня всем… Он был груб, не умел принимать от меня комплименты и всегда отводил взгляд. — Может он вас не любил? — смеялся Зеницу. — Когда старшие говорят, нужно молчать и слушать, — подтолкнул омегу главврач, улыбаясь хорошему настроению младшего, — Так о чём я? — задумался альфа, — А, он был действительно груб, но являлся омегой… Именно он подарил мне самый первый подарок на мой день рождения и держал мою руку до шестнадцати лет, пока я не стал сильнее и не сделал ему предложение, — улыбался врач, вспоминая чернявые волосы и большие глаза омеги. Смешную улыбку и деревянный свисток, что всегда находится рядом. — У нас не было детей, в связи с нашей связью… К двадцати его здоровье стало ухудшаться, если в детстве слаб был я, то в юношестве слабеть стал он, а моя метка прожигала мне руку. — Вы его потеряли? — В двадцать три, когда родился Танджиро. — поднял глаза к небу Цугикуни, всматриваясь в проплывающие облака, чувствуя присутствие пары, когда видна луна. — Я потерял своего человека в двадцать три года, венчаясь с судьбой, уготованной мне меткой. — Что написано на вашей метке? — осторожно спросил Зеницу, обращая внимание на врача, что долгое время молчал, вглядываясь в небо. — Смерть… — тепло улыбнулся мужчина, переводя взгляд на удивлённого парня, — Моя судьба и моё проклятье. Работа врача как никак лучше всего подходит для следования предначертанному. — Но метка всего лишь определяет совместимость с человеком и не более, как она может определить судьбу? — Зеницу, если ты встретишь своего человека, то всё в этом мире превратится для тебя в поиск его, когда его не будет рядом. Разве это не судьба? Я каждый день встречаюсь со смертью и знаю, что однажды только через неё встречусь с ним, а до того времени я буду помогать людям, чтобы они могли дольше находится с родными. Именно поэтому мне нужно знать, что с тобой случилось в тот день, потому что не смотря на твои идеальные показатели ты не кажешься здоровым. — выдержал паузу Цугикуни, — Я рассказал свою историю, что не знает даже Танджиро, может ты поделишься своей? — улыбнулся мужчина, присаживаясь у цветущей сакуры, что своими ветками скрывала двух людей от Глицинии. — Нужно торопиться, а то твой муж наверняка волнуется. — Он мне не муж, — фыркнул омега, усаживаясь рядом, — И никогда не будет, даже если захочу. — Почему же? Он довольно настойчив, думаю, даже достоин руки моего второго сына. — Потому что я не достоин, — сложил руки на колени Зеницу, подтягивая их ближе, — И такого отца я тоже не достоин… — Поче- — Потому что кому нужен грязный омега?! — крикнул Агацума, поднимая свои глаза из которых вот-вот пойдут слёзы, — Вы же хотели знать, что случилось, так? Хотели? — сдерживался омега, упрямо стирая солёные дорожки и начиная шмыгать носом. — Вы же знаете что я из приюта… В пять лет меня усыновил самый лучший в мире человек. Мой папа. — с хрипотцой и лаской произнёс омега, вспоминая образ родителя, пока на губах сама собой расцветала тёплая улыбка. — Родитель — это не тот кто родил, а тот, кто взял ответственность и воспитал. И таким человеком стал мой папа… Он был невысоким и очень-очень хрупким человеком с золотым сердцем. От него пахло ромашками и васильками, а несмотря на свою хрупкость, он был с сильным характером, что достался ему точно от дедушки, для вас Куваджимы-сана. — усмехнулся Зеницу, припоминая схожесть родных людей, — Он любил и воспитывал меня по чести, воспевал любовь до конца, жизнь с одним человеком, вселял надежду и учил игре на фортепиано… — шмыгал носом юноша, поднимая глаза к небу, чтобы слёзы перестали бежать, подпуская к горлу ком, — Мы жили втроём до моих десяти лет, пока в нашу жизнь не пришел грубый альфа со своим сыном…       Перед глазами сразу возникала картинка неотёсанного мужика с шрамом на щеке, от которого постоянно несло алкоголем с примесью дешёвого табака. Он неопрятно одевался, но на людях представлялся солидно, как настоящий семьянин и любящий отец, что принял неродного ребёнка, влюбившись в приёмного родителя, называя того волею судьбы и Высших. — В жизни он представлял собой ничто. Просто мусор, что унижал родного человека, прикрываясь истинностью и меткой. — перевёл дыхание Зеницу, проводя рукой по волосам, — Однако папа терпел и ждал его обещанных изменений, повторяя день ото дня, что нужно чуть-чуть потерпеть и всё наладится… И он терпел, терпел до конца, пока сердце не начало давать сбой, из-за чего к нам часто приходили люди в белых халатах… А в свои тринадцать я узнал, что у альф бывает гон, — горько усмехнулся мальчик, прикусывая губу до крови. — Это была папина студия с роялем, где я занимался… «В скромной студии с одним инструментом сидел юный омега, что увлеченно перелистывал нотную тетрадь, ища в ворохе записей нужную мелодию, которую он написал для нежного родителя, который хворал с каждым днём хватаясь за рубашку в области сердца.» — Сын того урода был альфой и по совместительству получается сводным братом, что был старше меня… Он считал, что я его пара, отчего мне приходилось терпеть его руки за ужином и пошлые взгляды перед сном… «— Чего ты ломаешься, всё равно будешь моим? — скользко улыбался парень, притягивая омегу к себе, покрывая его шею мокрыми поцелуями, отчего всё естество юноши выворачивало наружу… — Сладкий… — кусал открытые участки кожи альфа.» — Пока я увлеченно играл за роялем, он пришёл в студию и запер нас двоих… «— Убери руки! — вырывался Зеницу, отпихивая от себя противного альфу, ударяя того по щеке, за что сам получил резкий удар, от которого треснула губа, а щёку обдало жаром. — Сука, а ведь я как лучше хотел, — шипел парень, толкая маленькое тело с банкетки* и стягивая с себя ремень, пока по всей студии стал распространяться его тошнотворный запах.» — Зеницу, он… — Три дня, — перебил врача омега, поднимая на мужчину свои карие глаза с дымкой белого зрачка, — Три дня я находился в студии папы, привязанным к батарее. «— Хватит! Прошу, хватит! — ревел юноша, не в силах оттолкнуть парня, что нависал над омегой, — Остановись… Больно… Хватит, — умолял юноша, всячески прячась от укусов, пока тело пронизывала острая боль, разрывая всё внутри.» «— Не надо… Хватит… Больно… Умоляю… — хрипел блондин, пока по ногам тонкой струйкой бежала кровь, а альфа продолжал метить парня, механически толкаясь в теплое нутро. — Больно…» — Только проснулся я не в студии, — вспоминал Агацума, прикрывая глаза, — Это был склад на стройке, где повсюду был песок, что попал мне в глаза, травмируя их. Он надеялся, что я просто сдохну… — Зеницу, — — Не надо! — крикнул омега, смотря прямо в глаза Цугикуни, — Не надо! Это закончилось и ладно. — тараторил юноша, всплёскивая руками, — Как только я смог нацепить на себя рубашку или то, что от неё осталось, и просто выползти из того ада, мне помог случайный прохожий. «Оказавшись на промёрзшем складе, юноша не мог пошевелить и пальцем. Вся шея и грудь были истерзаны, приобретая синий и алый оттенок, а в некоторых местах виднелись гематомы, что затрудняли дыхание, как бы сжимая лёгкие внутри, принося боль, что распространялась по всему телу. Ниже пояса не чувствовалось и не ощущалось ничего. По внутренней стороне бедра стекала кровь с примесью чего-то белого…» — Это был пожилой омега, что подвёз меня к дому дедушки. — Почему не больница? — Потому что папа мог быть точно в таком же аду, — прикусил губу Зеницу, пока тело вновь начало потряхивать. — Папа умер… Сердце не выдержало нагрузки. За три дня моего отсутствия он не находил себе места, отчего переволновался и сердце не выдержало. — всхлипывал юноша, оседая на землю, — И ведь знаете, не страшит тот ад, что я пережил, а мои мысли в этом аду. — Не нужно… — В моей голове повторялось одно: «потерпи, ещё чуть-чуть и будет легче, ещё чуть-чуть и он прекратит.» А легче то не становилось... — качал головой блондин, вытирая слёзы. — Я даже на похоронах единственного родителя не был, я лежал в грёбаных больницах. Его уже нет, а даже во сне его не могу увидеть, потому что во снах меня до сих пор держат в той студии с папиным роялем. И я не могу найти выход, ведь привязан железной пряжкой к холодной батарее. — Зеницу, — встал мужчина, осторожно подходя к едва держащемуся мальчику. — После этого вы можете назвать меня своим сыном? После эт-       Мужчина притянул дрожащего омегу к себе, заключая в родительские объятия, коих тот был лишён все свои годы, находясь в постоянном кошмаре запертой студии. Мальчик хватался за белый халат, выкрикивая всю боль, а по щекам врача бежали горькие слёзы, пока за другим деревом зажимая рот, сгорбившись сидел студент, что не представлял жизни без мышонка, который был сломлен.