шоу

Эрен быстро решает, что в постели Леви будет из молчаливых, угрюмых и не идущих на контакт. Эрену как раз подходит — говорливые ему и вовсе не нравятся. Никогда не доверяй мужику, который зовёт тебя милашкой. Если Леви что-то и говорит, то знает цену своим словам, поэтому, когда просит его раздеться, сложить вещи и лечь на кровать — прямо на спину, заведя руки вверх и раскинув бёдра, чтобы Леви мог видеть абсолютно всё, чтобы даже дрожь не укрылась от его пристального взгляда, и все до единой капельки пота на висках — тоже, — то он именно это и имеет в виду. У Эрена перехватывает дыхание. В комнате душно, он вечно потеет в колючей рубахе, которую ему выдают. Наспех стянутые штаны болтаются у лодыжек, сковывая не хуже колодок. Член болезненно напряжён, но Эрен не касается себя — ещё рано, ничего не выйдет, пока он не представит хорошенько: взгляд пронзительно-голубых глаз на его теле, грубые руки, раздвигающие его колени и спускающиеся на задницу, чтобы дёрнуть на себя, как игрушку, как самую настоящую шлюху, сразу вталкивая внутрь пальцы без смазки и без предупреждения, сквозь тесные мышцы, сквозь вскрик, срывающийся с губ от нарастающего давления. Член пульсирует, всё происходит слишком быстро. Ему приходится уставиться в потолок, чтобы хоть как-то остыть, — прямо на зелёное пятно плесени в углу. Это всё дождь или дыры в трубах. По ночам, когда на улице льёт, капель составляет ему компанию, но сегодня жарко, и он здесь один. «Расслабься», — сказал бы ему Леви, не мягким, но и не таким уж суровым тоном. Он бы не стал улыбаться, но по изгибу его губ, по линии брови Эрен понял бы, что ему всё нравится. Он хорошо научился читать своего капитана — полезный навык для преданного пса, — поэтому, пусть Леви и не стал бы осыпать его заверениями в этом, он определённо хотел бы этого с той же силой. Эта мысль завораживает Эрена, убаюкивает, а после ускоряется и проносится внутри него, оседая тёмным, вязким желанием в поджимающийхся яйцах. Он думает о себе пятнадцатилетнем, забившемся под раковину в душевых, когда впервые сделал это, думая о своём капитане. Он чувствовал себя грязным, пока стонал на пике оргазма, пока размазывал сперму пальцами у пупка, представляя, как Леви слизывает её; опавший член дёргался вновь, и Эрен обхватывал его снова, ведя по нему сухо и болезненно. Всю ночь он лежал на животе, просунув руки под себя и толкаясь в ладони как в импровизированную вагину, представляя, что капитан Леви прямо позади и его движения вторят толчкам Эрена. Несмотря на опьяняющий стыд, это быстро вошло в привычку. «Тише, это я», — сказал бы ему Леви, зная, что это, напротив, заставит Эрена трепетать; дрожь пробивает от одной только мысли, и он опускает глаза, замечая, что сжимает себя в кулаке, живот напряжён, член краснеет, пока он стискивает пальцы под головкой. Он убирает руку, потому что Леви бы велел сделать именно это. Комкает грязные простыни и дышит, выдыхает его имя в спёртый воздух крохотной, будто тюремной или больничной комнатушки, задаваясь вопросом, а слышит ли его Леви, думает ли о нём хоть немножко, думает ли именно так — не как о крысе, но как о мужчине, заслуживающим быть в его фантазиях, а ещё о том, гордится ли им Леви, видит ли, каким храбрым он стал и сколько сделал для всех них. Эти мысли совсем не заводят, а наоборот, причиняют боль, и он отбрасывает их, прежде чем они успеют оставить на душе раны. В его голове Леви и правда так думает. Думал и тогда, и сейчас. В его мыслях Леви наблюдает, как он тренируется, как он моется, как растёт прямо на глазах и вырастает настолько, что уже приходится задирать голову, чтобы посмотреть в глаза. — Это вы, сэр, из-за вас я не могу расслабиться, — проговаривает Эрен сквозь покусанные губы, тихо, едва слышно. Он слышит себя взвинченным, неосторожным и зажмуривается, отсекая от себя другие образы: смрад крови и страдания, боль тех, кто рядом, выстрелы, крики, борьбу — и думает о лице Леви, о бледных щеках, чёрных ресницах и глазах таких серых, серых, серых, устремлённых только на него. Леви стоит у изножья кровати и смотрит, как он извивается, даже не прижимаясь, прекрасно зная — хотя Эрен и жаждет почувствовать, как его выпирающие бедренные косточки впиваются в кожу до синяков, которые он не станет исцелять, — что тот вполне может его одурачить и не подготовить себя как следует, отчаянно желая ощутить Леви внутри себя, уверенный, что его точно трахнут. Тогда Леви бы растянул его сам, наказывая за непослушание и осыпая похвалой за хорошее поведение, если он не будет прикрывать рот рукой и сдерживать стоны, а после, определённо, стопроцентно бы его трахнул. Пальцы влажно хлюпают в сжимающейся заднице, тело горит, пока он извивается и пытается найти лучший угол, под которым мог бы брать себя в том же темпе, в каком рука скользит по члену. Штаны только всё усложняют. Простыни, жёсткие от многомесячного пота из-за ночных кошмаров, царапают ему лопатки. Ноги дрожат, и, когда он упирается ступнями в кровать, чтобы вскинуть бёдра, думая о сидящем у него на коленях Леви, Эрен вспоминает, что его здесь нет, и запинается об эту мысль, беспомощно переворачивается на бок и разочарованно воет в подушку. Волосы липнут к потному лицу, к влажной шее. Он просто отвратителен. Эрен чувствует себя глупо, но лижущее живот пламя, бегущие по ногам судороги обещают ему крохотную секунду удовольствия вскоре — и ради неё можно на всё забить. Хмельной туман обволакивает его, когда он такой жаждущий и готовый, и он видит Леви слишком чётко, все воспоминания столь ярки и детальны, будто это было только вчера, а не два года назад, когда Эрен желал Леви спокойной ночи, пока тот отворачивался и уходил, зная, что может никогда не увидеть его снова. Тогда он хотел его позвать, но делает это только сейчас: — Леви. — Голос дрожит и ломается. — Помоги мне. Сейчас он хочет продолжить и переворачивается с бока на спину обратно, вытягивает руки и ноги, замедляет на члене ладонь. Вдыхает, набирая полную грудь воздуха, и выдыхает. Глаза распахнуты, плечи прямые, дыхание ровное. «Дыши, сопляк», — Леви бы осёк его, одной рукой удерживая за колено, другой проходясь по члену, едва касаясь, медленно и тягуче. Эрен вздрагивает, дышит, как ему говорят, а в груди гнездятся рыдания, тысячи всхлипов, по одному на каждую секунду, с тех пор, как он уходит. — Пожалуйста. Леви бы играл с ним, легонько пробегаясь вверх и вниз холодными пальцами. Его руки бы не дрожали, а вот свою дрожь Эрен остановить не в состоянии. Сейчас он не будет спешить, испытывая своё нетерпение и проводя пальцами по всей длине, потому что если он хоть немного замедлится на влажной головке, то тут же кончит; Леви бы это очень не понравилось — а Эрен очень хочет ему угодить. Никакого непослушания и нытья. Он взрослый теперь, они на равных. Он справится, докажет это, запихнув обе руки себе под спину, оставляя член призывно отставленным, свободным от любого давления. Это неприятно, ему приходится снова и снова вскидывать бёдра. «Лежи смирно и дай мне как следует тебя рассмотреть», — приказывает Леви. — Не надо! — вскрик рассыпается на его языке так же быстро, как появляется. Он отвратителен, но фантазия об этом не расскажет. В ней он совсем не такой; в ней Леви смотрит подёрнутым похотью взглядом, омывая им тело Эрена, как прибой в сильный шторм, оглядывает дрожащие бёдра, напряжённый пресс, капли смазки, которые член оставляет на животе, и говорит: «Ты стал таким большим». Он был бы непоколебим в своём желании дразнить, блефовать, усмиряя пыл Эрена, и блядь, блядь, блядь, как же Эрен хочет быть им раздавленным. Он хочет быть разломанным тем, кто позаботится о том, чтобы собрать его воедино снова; тем, кто прекрасно знает, сколько силы нужно приложить, чтобы разрушить его в именно той мере, в какой он заслуживает. Это бы его перезапустило, завело с нуля. Капитан Леви знает, что ему нужно, Леви знает абсолютно всё — и Эрен чертовски по нему скучает. Ветер жалобно бьётся в откос под окном, и ему до ужаса, до дрожи одиноко. Он окропляет свои мысли горючим, окутывает своё сознание пламенем. И толкается в ладонь. Леви бы держал его крепко, у самого основания, поднимаясь пальцами, чтобы огладить щелочку, заставляя его изливаться снова и снова, пока сперма не заляпала бы весь его содрогающийся живот и Леви просто нечего было бы из него выдавливать. Но он бы продолжал двигать рукой, быстрее, плотнее, чтобы Эрен всхлипывал, а после ещё быстрей, чтобы тот забился дрожью, умоляя о большем. «Дай мне ещё». — И Эрен бы исполнил просьбу. — «Мы не закончим, пока я не скажу». — Пожалуйста, сэр. — Но этого недостаточно. Этого не может быть достаточно — не для капитана Леви. «Словами через рот», — сказал бы Леви. Может, назвал бы его Эреном, по имени, но скорее всего нет, скорее всего это тоже пришлось бы вымаливать. И он бы умолял. Он не хочет просить, это делает его слабым, но на слова Леви он бы откликался, не заставляя его грозить себе пальцем — этот палец Эрен до одурения хочет в себя, до самых костяшек, и лучше сразу три, не один, чтобы лёгкие заходились в попытке вдыхать, кричать, требовать, выстанывать чужое имя невидимым призракам этой тесной камеры. — Капитан, капитан, прошу, — сплошные всхлипы. Он смущён, но Леви он нравится таким, смирным, открытым, бесстрашным, и он не боится хотеть этого, зная, что Леви его подхватит — остаётся только позволить себе упасть, окончательно себя отпустить. Руки сводит судорогой, кулаки сжимаются сильнее, толкаются дальше. «Я знаю, тебе это нужно, но заслужил ли ты?» Ни единого раза Леви не говорил ему что-то хорошее. Ни единого раза Эрен не заслуживал этого, он знает, и Леви знает, что он слаб, уродлив, недостоин. Эрен не может стараться так сильно, как нужно, чтобы действительно заслуживать, поэтому ему сойдет и так, он додумает сам, он доведёт себя сам, приближаясь к похвале Леви, к его взгляду, губам, улыбке. Эрен заставит его улыбнуться. Пальцы наконец помогают достичь вершины нарастающему возбуждению, тело дрожит, трясётся на кровати. Колени плотно прижаты к груди. Он толкается пальцами в себя ещё раз, и желание затапливает его целиком, наполняет, чтобы разорваться, добираясь будто до самой глотки, глаз и ушей, и заливает всё гулкой тишиной. «Ты такой молодец, Эрен. Ты так хорошо постарался», — говорит Леви, прежде чем померкнуть, и оргазм смывает собой все остатки его сомнений.