Иллюзия выбора

- Ты бы хотел вернуться туда, Уил? - тихо спросил Томми, неторопливо, почти вальяжно, качая ногами из стороны в сторону. Под ним был уступ, а внизу - руины, сплошные руины, идущие столь глубоко вниз, что края и не видно. - Куда? - уточнил Уилбур, склоняя голову; его выражение лица, должно быть, должно было говорить об удивлении, но в нехватке эмоций оно напоминало скорее легкое раздражение, - в Л'Манберг? - и коротко кивнул на дыру в реальности, где когда-то была единственная страна, которую они оба ценили. Но Томми покачал головой, точно удивленный такому предположению. Л'Манберг умер, и он был мертв уже очень давно. Ему было сложно вспомнить хоть что-то из времени, когда не было войны, а Л'Манберг был - во всей своей воле и четкости, не в абсурдизме Шлатта или манипулятивности Дрима. - В лимбо, - ответил он сухо, кончиком носка сталкивая камешек вниз. Он знал, как выглядит сейчас: серая восковая маска, вся из неровных сколов, далекая тень кого-то, кем он был раньше. У них само собой выработалось правило - не смотреть друг в другу в глаза. Но, в конце концов, Томми знал, что если решится - увидит ровно то же, что увидел бы и Уилбур, взглянув в его. Лимбо выворачивало наизнанку и меняло до неузнаваемости. Но лимбо делало всех равными. Кем бы они ни были до, воинами, политиками, предателями, просто травмированными людьми, все истерлось, низвергая до базисов четких и понятных. - В лимбо? - переспросил Уилбур безрадостно и отстраненно. Он сел рядом неподалеку, но на достаточном расстоянии, чтобы между ними мог поместиться еще один человек, - нет, не хотелось бы. Уил, отпустивший тупой юмор и издевки, Уил, не гонящийся за адреналином и ненавистью, он нравился Томми гораздо больше, до неправильного потухший, но способный, по крайней мере, действительно составить компанию. Ему не удалось поверить в тот образ, сочащийся ненавистью и ужасом, потому что он не мог поверить в то, что кто-то, проведший в лимбо тринадцать лет, действительно все еще способен на что-то столь комплексное и яркое, как злость. - Конечно, это тело едва дышит, - заметил Уилбур, пожав плечами, - а мир вокруг слишком яркий и неправильный. Но, Томс. Мы ведь все еще живы. Мы можем ощущать вкус еды, ветер на коже, горечь и боль. Разве это не стоит того, чтобы задержаться? Томми перевел взгляд на свои пальцы, сцепленные в замок. Даже в приглушенном свете шрамы, всюду врезанные в кожу, все еще было четко заметно - светлые лунные полосы, гладкие и бугрящиеся. Он знал: тело Уила всегда было на грани того, чтобы отказать. Процессы просто не работали так, как положено, в очевидном протесте против противоречащего всему приказа жить. Труп не может гнить полгода, а потом резко вернуться к правильному функционированию. Двое суток в сравнении с этим были ничем. Его тело даже не успело толком разложиться - сухое помещение и жгучая лава помешали этому. Его внутренности не пытались сыграть в ящик, кровь мерно и корректно текла по артериям. Но... Он прогладил змеящуюся сеть рубцов там, где его голова из раза в раз крошилась об недвижимый обсидиан. ...Но у него были свои проблемы. - Жизнь есть усилие, - пробормотал он, словно бы не уверенный, желает ли вовсе быть услышанным, - надобность прилагать усилия, куда-то двигаться, к чему-то стремиться. Но в чем смысл, если грань показала, насколько бесплотны и бессмысленны всякие старания? Бездна не лгала, показывая, как незначительна любая жизнь и насколько легко она может быть стерта, если кому-то возжелается поиграть в богов. Бездна показала: смотри, ты лишь крупица в каком-то незначительном мире, и ты никогда ничего по-настоящему не изменишь. Все будет так, как должно быть, а твои трепетания - лишь потеха. И, в конце концов, это было так? Они просто хотели создать дом для своих друзей, и в итоге отдали за него все ценное, что имели - ценности, разумы, жизни. И, в конце концов, Л'Манберг все равно был уничтожен, уничтожен окончательно и беспросветно, и все их жертвы во веки веков не имели ни малейшей ценности. - Лимбо милосердно, - с какой-то далекой горечью заметил Томми, - там тихо и темно. Только образы и память. Разве это не счастье в сравнении с жизнью, вечно норовящей толкнуть за край? Он не был действительно окончательно искренен в ответе. Но. У них само собой выработалось правило: они не говорят о Дриме. И он не говорит: ни о том, что в итоге Дрим все равно сбежит, ни об осознании, что не сможет ни жить, ни умереть спокойно, зная, что Дрим в любом случае обратит его реальность в ад. Он умеет фильтровать слова, в конце концов; это было одним из навыков, которым ему пришлось овладеть в изгнании, чтобы пережить его. Уилбур поворачивает голову к нему, и на его лице застывает сложная нечитаемая эмоция - тусклый микс боли, страха, усталости и какого-то непонятного отвращения. Несмотря на это, он выглядит так, точно желает потрепать Томми по волосам. Он не делает этого. - Томс, - произносит он вместо этого до странного неловко, - у тебя всегда будет возможность умереть. Ты можешь умереть прямо сейчас, но можешь прожить еще день и что-то получить. Разве в этом нет смысла? - Я устал, Уил, - невозмутимо ответил Томми, в какой-то момент всерьез прикинув, как бы так сигануть с этой точки, чтобы наверняка, - мое существование с начала и до конца бессмысленно. Я не хочу узнать, что будет завтра - потому что я знаю, что ничего хорошего не будет. Местами ему было сложно встать с кровати. Местами ему было сложно заставить себя двигаться. Местами он думал о том, что, возможно, стоит просто пролежать весь день, не двигаясь. Местами он думал о том, что, возможно, в Пандоре было куда лучше, чем на воле. Интересно, была ли та степень бесчеловечного и отвратительного, которой ему пришлось бы достичь, чтобы Сэм согласился его в нее вернуть? - Ты отказываешься смотреть на хорошие моменты, - произносит Уилбур отстраненно, передернув плечами, - у тебя есть твои друзья, Томс. Ты все еще можешь создавать. Ты все еще можешь отыскать смысл в том, чтобы существовать. Томми резко обернулся на него, инициируя зрительный контакт, и они оба увидели одно и то же - серые, подернутые дымкой радужки, ни малейших следов ни голубого, ни карего. Здесь не было жизни - лишь отражение бездны лимбо и полнейшей потерянности их обоих. Он смотрел с пару мгновений, словно бы силясь отыскать что-то невероятно важное, а потом спросил с болезненным отчаянием: - Зачем?