Нелюбимый

Классическая зарубежная литература, книги по искусству и философии. Между томами проскользнул интересный корешок, и Хван вытащил именно его. Это был сборник поэзии, написанный от руки, Хёнджин сразу понял, что это дело пера Минхо. Размашистым, каллиграфическим почерком были выведены буквы, собирались в слова, а из них складывались в предложения и получались строфы. Джинни проводил пальцами по бумаге; чётко очерченное, рельефное письмо можно было прочитать закрытыми глазами словно шрифт Брайля. "Я вижу тебя, закрывая глаза свои, и, в них утопая молю: "Останься. Оставь мне причину жить — хотя бы одну". Ты не птица, а жаль: Я в клетку б тебя посадил, Под микроскопом изучая каждую деталь, Жизнь бы тебе посвятил. Нет! Всё неправда, всё ложь. Перебьёт сигареты абсент, И пройдётся по телу электричеством дрожь. Потерянных улиц я давно пациент. Давай, сломай меня ещё раз, Разбей моё сердце, выпотроши душу, Оставляя где-то свой милый образ, После слов про нашу милую "дружбу". Не прощу, не прошу — умоляю! Заставь меня снова сгореть. Твою боль ведь я разделяю: Сам себя не в силах терпеть." Читать стихи было более интимно, чем показалось Хвану сначала. В смущённом порыве от того, что он будто забирается к Ли в голову и узнаёт самое сокровенное, Хёнджин закрывает книгу, но любопытство быстро берёт верх над приличиями, и парень снова припадает к страницам. "Когда солнце взойдёт на закате, И пойдёт снег тёплым июлем, Я буду думать о твоём аромате, Оставленном в том вестибюле. Я позабуду об отдыхе в Ницце, Не выпью чай с круассанами утром. Я буду думать о том, как забыться, Не буду ждать, как войдёшь ты со стуком, Не вспомню твои ладони, Что холодны даже тёплым июлем. Как поздно понял я, что мы тонем, Шагая в пустом вестибюле." Джинни был готов зачитываться творениями Минхо до потери сознания, он старался запомнить каждое слово, отложить на подкорке головного мозга каждый афоризм и анализировать, думать над смыслом этих строк. В его голове просто не укладывалось, как у человека, который на первый взгляд производит только самое ужасное впечатление, покрытое флёром равнодушия даже к самому этому факту, может быть такое поистине нежное, романтическое мышление, ему также был свойствен некий юношеский максимализм. "И всё-таки, ты не перестаёшь удивлять меня, Ли Минхо", — улыбаясь, произносит Хван вслух, и натыкается глазами на ещё один переплёт. Отложив в сторону сборник, Хёнджин берёт в руки книгу, оказавшуюся старым фотоальбомом. Нетрудно догадаться, что фотографии педантично расположены в хронологическом порядке от самого рождения маленького Ли. На первой он ещё ползает по пелёнкам с рисунками фиолетовых жирафов, если, конечно, Джинни правильно интерпретировал эти изображения, стёртые древностью фотоаппарата. А на этой фотографии, по всей видимости, запечатлён какой-то из дней рождения. Угрюмый Минхо, обложенный со всех сторон подарками, сердито смотрит в камеру. "Вечно недовольный", — бубнит Хван, переворачивая страницу. Он тут же прыскает от смеха, так как на этом фото беззаботно счастливый Ли улыбается, а меж зубов у него зияет дыра. Это выглядит так забавно, что Хёнджин поддаётся искушению, достаёт телефон и делает снимок: "Теперь у меня есть на тебя компромат". Постепенно качество фотографий улучшается, а возраст Минхо увеличивается. На этих страницах его изрядно потрепал переходный возраст, одарив юношу прыщами и ужасной стрижкой; вдобавок, он одиноко сидит за книгой, что делает его ещё большим ботаном в глазах Джинни. Через пару фото это ненастье исчезает, и перед Хваном предстаёт немного повзрослевший Ли. Он сидит, скрестив ноги, и что-то увлечённо рисует. Эта фотография отличается от других, от неё исходит особенная аура чего-то очень драгоценного — хрупкого воспоминания, которое никак не хочется забывать. А здесь Минхо уже заметно возмужал — он стоит в идеально сидящем на нём чёрном смокинге и исподлобья вглядывается в объектив. Красивое фото: в нём запечатлена вся холодность его глаз. Но, рассматривая следующую фотографию, Хёнджин понимает, что спутал холодность с безразличием. Раннее блеск в глазах Ли отдавал отсветом ледяных скал — спокойный и полностью уверенный в себе он внушал трепет, а сейчас его попросту нет. Будто кто-то разбил его застывшее сердце, и, разлетевшись на тысячу осколков, оно перестало светить. Ещё пара подобных бездушных кадров, на которых Минхо жмут руки или вручают награды, и альбом заканчивается, оставляя пару пустых мест и такую же пустоту внутри Джинни. Он сам не понимал, от чего испытывает это чувство. Насколько будет неэтично спрашивать об этом Ли? Достаточно они близки для такого? Хван задавался этими вопросами, но в итоге решил не ворошить это осиное гнездо, отложив фотоальбом. Вдруг из прихожей раздался странный звук, будто кто-то пытается открыть дверь. "Но Минхо ведь написал, что будет поздно" — подумал Хёнджин, но всё равно пошёл открывать нежданному гостю. Какого было его удивление, когда перед собой он увидел седовласую пожилую женщину, которой годы легли на плечи и заставили склониться под своей тяжестью, но взгляд её был молод, добр и тёпел. Эти глаза внушали доверие, они словно говорили: "Расскажи, что у тебя на душе происходит", — и хотелось лечь эти на колени и долго-долго плакать, пока морщинистые руки гладят тебя по голове, убаюкивая. До Джинни только сейчас дошло, что он не очень-то вежлив по отношению к старушке, буквально не давая ей пройти в дом, а потому сразу же пригласил внутрь. — Вы должно быть мистер Хван? — сказала женщина, сев на стул, стоящий у окна кухни. Она любовно погладила лепестки белых роз, вазу с которыми Хёнджин переставил на подоконник, и, казалось, видела в них намного большее, чем красоту, дарованную природой. Завороженная благолепием бутонов старушка будто вовсе позабыла о присутствие Джинни, мечущегося между любопытством и непонятно откуда взявшемся желанием произвести хорошее впечатление. Не сказать, что Хван относился к числу тех людей, что ведут заискивающий образ жизни. Он совсем не славился подобострастием и презирал раболепную покорность. Но ему нравилось быть в центре внимания: королева драмы не может быть второстепенной ролью. Потому собственный порыв казался ему странным, но, благополучно списав его на обязательную вежливость, Хёнджин машинально слегка поклонился одной головой вслед своим словам: — Да, — ответил он на риторический вопрос пожилой дамы. Вопросов было много, но Джинни не спешил их задавать, предчувствуя, что ему и без того всё расскажут. — Можете звать меня тётушкой Кёнхи, — она наконец перевела взгляд на юношу и улыбнулась, словно только что увидела его. Морщинки закладывались в уголки глаз, стоило только присмотреться, как они превращались в солнечные лучи. И, правда,у Кёнхи глаза были такие чистые, светлые, будто на тебя глядят два маленьких солнышка. — Должна сказать, я была очень удивлена, узнав, что у господина Ли гости, обычно все рабочие вопросы он не выносит дальше своего кабинета. А когда он попросил меня сорвать эти цветы, я поняла, что тут уж точно удивительный человек. Прошу простить моё любопытство, в одинокой старости мало радостей. Рада познакомиться с Вами, мистер Хван. В голове Хёнджина одна мысль перебивала другую, но была та, что выделялась больше остальных. Она ещё не успела до конца сформироваться, хотя взор парня уже был устремлён на букет, подаренный Минхо сегодня утром. — Изысканное творение природы. Настоящее искусство, — старушка проследила за взглядом Джинни, было понятно, что она говорила про бутоны. — Этот сорт называется "dolomiti". Разбираешься в цветах? — дождавшись от Хвана реакции в виде отрицательного кивка, она продолжила свой монолог. — Сами по себе белые розы символизируют нежность, чистую любовь. Их дарят, чтобы показать восхищение совершенством своих избранников, — тётушка Кёнхи взглянула на юношу, улыбнувшись и одобрительно покачав головой. — Я выращиваю их уже больше десяти лет, доломити не нравится наш климат, но это любимые цветы господина. "Любимые цветы?" — не успела эта мысль задержаться в голове Хёнджина подольше: его раздумия перебил спокойный и тихий голос. — Посуда из доломита подходит только для холодных напитков или продуктов, а мыть её надо вручную, — старушка замолчала, вглядываясь в лицо Джинни, словно пытаясь что-то по нему прочитать. — Если она разобьётся в твоих руках, не надо жаловаться, что ты порезался о стекло. И медленно, но, кажется, до Хвана доходит смысл её слов, однако он не озвучивает его, лишь принимает к сведению. Мысленно он решает отложить разбор этой информации на потом, вместо этого юноша встаёт и учтиво спрашивает: — Тётушка Кёнхи, не хотите ли чаю? Вот бы ещё Хёнджин знал, где здесь его найти. "Сначала делай, потом думай, Хван. Тьфу, сначала думай, потом делай", — зло шепчет себе под нос Джинни. К великому счастью парня бабуля вежливо отказывается от предложения. — Кстати, а кем Вы приходитесь Минхо? То есть господину Ли, — Хёнджин говорит себе, что исправляется, лишь потому что соблюдает этикет, а не потому что называть Ли по имени как-то слишком интимно. Да, они перешли на "ты", но это ещё не значит, что, — да Джинни сам не знает, что это значит, — просто не может, и всё. — Я его гувернантка, — отвечает женщина, — точнее была ею много лет назад. Когда молодой господин вырос и покинул отчий дом, я пошла за ним. Ничего не могла с собой поделать, уж слишком любила я этого бедного мальчишку, — Кёнхи улыбается охватившему её чувству ностальгии, слегка покачиваясь взад-вперёд и теребя руками подол своего тёмно-синего платья. — А мне казалось: он богатенький сыночек, — фыркает про себя Хван, но старушка зло косится на него, услышав такую реплику. — Да разве деньги могут заполнить пустоту внутри? — усмирившись, шепчет она. И Хёнджин готов поспорить, готов привести тысячу примеров, пока Кёнхи не продолжает. — Ни одни деньги в мире не заменят тебе любви, — её морщинистые веки тяжелеют, а глаза застилает пелена слёз. Джинни хочется спросить, хочется узнать, что такое случилось с Ли, что даже его бывшей бонне больно от мыслей об этом. Столько всего хочется узнать о нём. — Розы столь прекрасны, что окружили себя шипами, чтобы уберечь себя от тех, кто хочет присвоить их красоту, ожидая тех, кто сквозь боль от шипов будет принимать их такими, какие они есть. Лишь нежные руки полюбят их острые шипы, — лицо старушки постепенно смягчается. — Извините пожилую даму, я совсем забыла для чего пришла, — она начинает хлопать по карманам своего платья-рубашки, — вот держите, господин велел передать это Вам лично. Кёнхи встаёт, быстро поправляя вымученный подол, и уходит, оставляя Хвана одного с конвертом. "Ли Минхо, у тебя определённо какой-то фетиш на эти дурацкие конверты, чувствую себя из-за тебя как девчонка-воздыхательница" — зло ворчит про себя Хёнджин. Пальцы касаются шероховатой поверхности бумаги, — несколько круговых движений в раздумьях, — аккуратно распечатывают конверт. Письмо. Нет, стихотворение. Губы Джинни дрогнули в предвкушении, и, сделав судорожный вздох принялись читать вслух. "Как больно непереносимо Бродить босым в кромешной тьме И видеть в каждой пустоте Твой облик, может, мнимый. Но не во сне я — на яву Видал твою всю красоту, Что обвивает шею мне И душит, душит меня в мгле Твоих прекрасных карих глаз, В них утопая каждый раз, Я разрываюсь от отчаяния Несбыточной мечты — свидания." Твой Ли. И на обратной стороне послание: "В 19:00 в центральном парке". "Прям такая уж и несбыточная мечта, да, Ли?" — усмехнулся Хван. Рассудив, что теперь ему некому мешать и доставлять неудобства, он направился в ванную комнату. Хёнджин стоял напротив зеркала в ванной и уже минут пятнацадцать пялился на своё отражение. Он не совсем понимал, потеют его ладони от того, что пар заполнил собой всё пространство, или на это есть ещё какие-то причины. Всё, о чём он сейчас думал: бриться ли ему, — ну, сами понимаете, — там. Вообще, Хван был сторонником обязательной ежедневной гигиены, и бритьё, по его мнению, входит туда, но последние деньки выдались уж слишком сумбурными. Приняв решение, на всякий случай, просто на всякий случай, (не знаю, вдруг Минхо его убьёт, расчленить вздумает и увидит там кусты; о другой версии событий, которые могут привести к тому, что Ли увидит его голым, Джинни пока думать был не готов), побриться везде, Хёнджин отправляется на поиски бритвенного станка. Спустя полчаса и пары порезов из-за трясущихся рук Хван всё-таки покидает ванную комнату. Первым делом он идёт к большому шкафу, стоящему в спальне, в которой они с Ли сегодня спали, в поисках наряда на вечер. "Знакомы три дня, а уже в кровать к нему прыгаешь.., — корит себя Хёнджин. — Хотя, вообще-то, это он лёг рядом со мной". Ту часть, где Джинни почти умоляет Минхо переночевать с ним в одной кровати, он благополучно опускает, ведь она идёт в разрез с его горделивым характером. Вполне возможно, что его мозг просто избавился от этой информации, посчитав её слишком травмирующей для чувства самоуважения Хвана. Вещи мускулистого и подтянутого Ли ожидаемо велики худощавому студенту, — не то чтобы они с Сынмином плохо питались, напротив, родители Кима пытались заполнить своё отсутствие деньгами, поэтому парни никогда в них не нуждались, — просто у Хёнджина такое строение тела. В обычные дни, когда можно было забить на внешний вид, Хван бы запросто пошёл в этой футболке и джинсах на размер больше, но сегодня так нельзя, он впервые в своей жизни идёт на настоящее свидание. Конечно, в средних классах он ел мороженое и ходил в кино с девочкой по имени Ёджон, но это вряд ли можно назвать настоящим свиданием. Джинни вспоминает про ещё один шкаф, стоящий в другой спальне, и решает попытать удачу там. К великому счастью, Хёнджин нашёл идеально сидящие на нём черные джинсы и такого же цвета рубашку. Посмотрев в зеркало, удачно располагающееся на дверце шкафа, он обомлел: от него веяло дороговизной и элегантной сексуальностью. Обычно Хван не придавал особое значение внешнему виду, — толстовки давно стали любимым элементом его гардероба, — но сейчас неволей задумался о смене имиджа. Он немного удивился тому факту, что одежда Минхо, который больше его везде, подошла ему по размеру. Открыв ещё раз старый фотоальбом, что удобно лежал в той же комнате, Хёнджин понял, где видел эту рубашку и эти джинсы. На фотографии Ли, моложе лет на пять, стоял рядом с красивой девушкой на палубе какого-то лайнера. Он выглядит таким счастливым на этой фотографии, кажется, это первое и последнее фото, на котором он улыбается; его взгляд, направленный в камеру смотрит с такой любовью. Неприятное чувство настигает Джинни, словно его окатывает холодной водой, маленькая, едва заметная деталь вмиг портит ему настроение. Кольца. Парные кольца. Обручальные кольца. Они красиво блестят в свете фонарей судна. Хван не знает, как реагировать на свою догадку: неужели, Минхо женат? Он задумывается, кем же является для этой непреступной глыбы льда, и ловит себя на мысли, что ему непросто это важно, а независимо от ответа хочется быть кем-то большим. Даже если Ли скажет, что Хёнджин любовь всей его жизни, он всё равно будет хотеть большего. Ему так хочется хоть раз в жизни почувствовать себя всем для другого человека, быть причиной жить, причиной дышать, причиной улыбаться, просыпаясь по утрам. Боже, как же он хочет почувствовать себя важным. И это чувство жалости к себе вызывает у него отвращение. Джинни кладёт альбом на место и садится на незаправленную кровать. Какая же Минхо невыносимая загадка. И ещё пару дней назад Хван не был готов и близко подходить к этому ребусу, а что же сейчас? А сейчас он места найти себе не может, не только в жизни Ли, но и в буквальном смысле не может усидеть на одном месте. В попытках переварить шокирующую информацию, Хёнджин несколько раз подрывался с кровати и через секунду возвращался обратно, то и дело нервно теребя ворот рубашки. В конечном итоге он пришёл к выводу, что прежде чем делать какие-либо умозаключения, ему необходимо поговорить с Минхо. Пожалуй, это была первая разумная мысль за сегодняшний день. А день был прекрасный, точнее вечер того же дня. Хван ехал в такси бизнес-класса, потому что денег, оставленных Ли, хватило бы на аренду лимузина, и, конечно же, Джинни не мог отказать себе в удовольствии потратить чужие деньги. Особенно, если это деньги Ли Минхо. У него было чудесное настроение в основном благодаря атмосфере вокруг: из приоткрытого окна дул тёплый ветерок, он просачивался в салон автомобиля и гладил парня по голове; уже стемнело, и фонари освещали улицы, делая обстановку более романтичной. Всё располагало к свиданию, Хёнджину даже казалось, что всё это дело рук Ли. Да, он почти был уверен, что если тот захочет, то сможет заставить даже погоду преклоняться перед ним. Ровно в 18:30 Минхо написал ему смс, где говорилось о том, что они должны встретиться у фургончика с мороженым и сладкой ватой. Хвану эта идея нравилась. Есть мороженое и заедать его сахарной ватой, пока они будут кататься на колесе обозрения и наблюдать за огнями ночного города. Возможно Джинни слишком сильно любил романтические дорамы. Хёнджину понадобилось всего минут пять, чтобы после прочитанного добраться до фургончика с мороженым, однако он боялся, что за это время Ли может обидеться или даже передумает и уйдёт. Нет, если он собирается уйти, то пусть оставит туфельку, не одному же Хвану быть принцессой. Но Минхо и не думал уходить, он стоит там в вельветовом пальто цвета слоновой кости и загадочно заглядывается на звёзды, задрав голову вверх. Боже, он идеален с головы до пят и выглядит сногсшибательно. Единственное, чего ему не достаёт — поставить памятник при жизни. Вот здесь, прям у этого фургончика с мороженым, или хотя бы табличку: "Здесь был Ли Минхо", — и ниже подпись, — "Прекратите целовать землю, это отпугивает покупателей!". Правда, Хёнджин когда-нибудь возведёт ему памятник. Но об этом он подумает позже, сейчас ему бы подумать о том, что стоит начать дышать, так ведь и умереть можно. Джинни не сразу приходит в сознание от завораживающего Ли и также не сразу решается подойти. — Здравствуй, прекрасно выглядишь, — говорит старший не опуская головы и не отрываясь от разглядывания неба, что вызывает недовольство у Хвана. — Эмм... Спасибо, ты тоже ничего, — сказал Хёнджин и покраснел, ведь теперь Минхо смотрел прямо ему в глаза, словно раздевая. — А чего ты без цветов? — решает переключится парень. — А тебе было мало тех, что я принёс сегодня утром? — ухмыляется Хо. Джинни понятия не имеет, как парировать эту реплику и нужно ли это вообще. Почему он противится всем нутром признаться, что неравнодушен к Ли, что сгорает от желания при его виде, что мечтает о встречи с ним, и, наконец, что он просто по-человечески нравится ему? — Хочешь мороженое? — и вот опять Минхо будто читает его мысли. — Да, очень. Хван смущённо улыбается во все тридцать два, пока старший разговаривает с мороженщиком. — Дайте, пожалуйста, одно клубничное и один пломбир. Хо протягивает Хёнджину рожок клубничного и кивает в сторону колеса обозрения. Даже очереди не было, казалось, что весь мир сейчас принадлежит только им. — А ты заранее всё спланировал, что дальше по программе? — спрашивает Джинни, довольно облизывая холодный десерт. — Кстати, как ты узнал, что я люблю клубничное? — Вспомнил, как купил тебе клубничный милкшейк в кафе, когда мы встретились. Ты тогда грязью замазал мне новые туфли. — А.., — широко открывает рот Хван, из-за чего звук получается протяжным, — так вот чего ты тогда взбесился. — Взбесился? — искренне удивляется Ли. — Так говоришь, будто я изверг какой-то. — Нет, правда. Ты бы видел своё лицо, ты был красный, как наша кабинка, — смеётся младший. Минхо с непроницаемым лицом глядит на Хёнджина, от чего тот замолкает. И неожиданно приближается к юноше настолько близко, что между их губами расстояние меньше сантиметра. Он бросает свой взгляд на обгрызанные трещинки и проводит языком чуть ниже губы Джинни так медленно, что самому Хвану кажется, будто это длится вечность. Опять Хо над ним издевается, да так что аж ноги сводит и в паху тесно. Учитывая то, с каким удовольствием Ли мучает бедного Хёнджина, в прошлой жизни он сжигал всех в пылающем огне инквизиции и провожал людей под руку на гильотину. — Ты просто мороженым запачкался, — произносит Минхо, а сам ухмыляется своей дьявольской ухмылкой. — Теперь ты красный, как наша кабинка, — бормочет он себе под нос. Но Джинни всё слышал, да ему и не нужно было слышать, чтобы понимать, что он сейчас косплеит помидор. Ему бы остынуть чуть-чуть, а то Хо сейчас чуть не сжёг его к чертям. Чем они собственно и решили заняться. Набережная была почти пуста, не смотря на час пик для такого места. Опять же, всё как будто искусственное, ну и пусть. Хван был готов жить в этом террариуме, сотворённым Ли только для них двоих. Лунные блики покачивались на волнах в тихом темпе, даже ветер не беспокоил их. И тут Хёнджин понял, что ему необходимо запечатлеть Минхо в этой атмосфере. Он бесшумно достал телефон и, пока старший что-то рассказывал, включил камеру. Прежде чем сделать снимок, Джинни долго вглядывался в лицо Хо, обрамлённое лунным светом оно казалось ещё белее, однако это не была болезненная бледнота. Просто он был с другой планеты. Точно, инопланетянин. Прилетел на Землю за сердцем Хвана. — Из-за этого красавец убил своего брата. Его душа отправилась на небо и стала созвездием Ориона, — увлечённо рассказывает Ли. Тут он поворачивается на Хёнджина, не переставая улыбаться. Раздаётся звук камеры, и до Минхо доходит, чем его спутник занимался всё время, пока тот рассказывал ему о легендах звёздного неба. Ли хотел бы спросить, о чём он только что толковал Хвану, но тот снова его не слушает. Взгляд юноши прикован к телефону и не может от него оторваться. — Тебе так идёт улыбка... Я рад, что заснял второе фото, на котором ты улыбаешься, — произносит Джинни, также не поднимая глаз. — Откуда ты..? Альбом.., — до старшего доходит слишком быстро. — Тебе не говорили, что рыться в чужих вещах невежливо? — Хо не ругается, но не упускает шанса и выдавить из себя что-нибудь эдакое. — Кто она? Та девушка, — Хёнджин совсем поникает. — Ты женат? — Какое бурное нынче воображение у детей, — в голосе Минхо слышится, как он мысленно закатывает глаза. — Эй, ты старше-то меня всего лет на пять, — эта реплика хоть и задевает Хвана, но она опровергает его предположение. — Давай так, я расскажу тебе эту историю, когда буду готов. — Хорошо. И Джинни успокаивается. Пусть Ли и решил остаться загадкой, но теперь Хван знает, что намерен её разгадать.