меняй лайк на поцелуй

Солнечные лучи рассеиваются по всей спальне, нагревая без того горячий, спертый воздух, в котором почти физически ощущается страсть. Кажется, если в этой комнате зажечь спичку, то все вспыхнет самым ярким пламенем. Два разгоряченных, блестящих от пота тела на смятых простынях гоняют этот воздух в свои легкие, пытаясь насытиться хотя бы чуть-чуть, отдышаться, вдохнуть побольше и почувствовать кислород, но пока получается почувствовать только копоть их чувств. А потом говорят, что чувства нельзя потрогать – вот, бери и трогай, собирай воздух и делай из него снежки возбуждения и эмоций. Если арсеньевская дыхалка хоть немного была подготовлена к таким секс-марафонам, то дыхалка Антона больше по сижкам на балконе, поэтому Арсений отходит быстрее и, пока Шастун с закрытыми глазами и раскрытыми, сильно распухшими губами цвета алого заката, ловит воздух, раскинув конечности по всей постели, Арсений на слегка трясущихся локтях приподнимается и смотрит, смотрит, смотрит. Смотрит на длинные красивые ноги с пушистыми волосками, на острые, слегка покрасневшие колени, на бедра и бедренные косточки, на еще не опавший член, головку которого уже закрыла крайняя плоть, смотрит на полоску волос до пупка, на жмякательный животик, который из-за положения тела чуть-чуть провалился и кажется не таким жмякательным, но от этого не менее прекрасным, на выступающий рельеф ребер, которые быстро-быстро поднимаются и опускаются. Арсений смотрит, смотрит на одинокий засос, который случайно остался под правым соском, на красные, набухшие бусинками сами соски, на редкую россыпь родинок около ключиц. Арсений смотрит на ключицы, на которых виднеется пара вмятин от его же зубов, которые точно пропадут, но точно потом появятся вновь. Арсений смотрит на длинные руки, изящные запястья и тонкие пальцы «пианиста», которые без колец и браслетов выглядят так интимно, так бесподобно. Одна из рук неподвижно лежит на матраце, а вторая уместилась на бедре Арсения, пальцы аккуратно, не дергая, перебирают короткие вьющиеся волосы. Арсений смотрит на такие манящие губы, которые он может кусать, лизать, целовать, трогать. Арсений смотрит на подрагивающие, слипшиеся ресницы, которые в солнечных лучах выглядят, как паутинки. Арсений смотрит на мокрую челку и прилипшие на лоб завитки, похожие на нити виноградной лозы. Арсений смотрит, смотрит, смотрит на Шастуна, как на искусство и, если бы они были в другом веке, он бы освоил что угодно – краски и кисть, чтобы выводить эти линии сутками, глину и гипс, чтобы чувствовать под пальцами рельеф любимого тела, он бы освоил мозаику, чтобы сложить самое большое полотно с ним. Арсений, привстав, наклоняется к ключицам, целуя каждую мелкую родинку, проводя по каждой кончиком языка, вызывая у Антона рваный то вдох, то выдох, а сам глаза прикрывает от удовольствия, потому что микроимпульсы тела чувствуются и обжигают, каждая сокращающаяся мышца Антона вибрацией отдается по венам Арсения. Арсений зацеловывает грудь и шею, нарочно обходя вновь набухшие соски. Арсений чувствует как в груди сердце уже не просто бьется – оно дятлом выламывает грудную клетку, набивая наверняка неплохой синяк изнутри. Время тянется тягучей, вязкой лентой. Арсений тщательно исследует каждый миллиметр наизусть выученного тела, не спускаясь ниже линии груди и не прикасаясь к сильно чувствительным соскам, заставляя тело выгибаться струной, просить, умолять. – Арс, пожалуйста... – Шастун глаз не открывает, но знает точно, что Арсений хитро улыбается. – Подожди, – поцелуй, – я же жду, когда ты соизволишь лайкнуть хотя бы одну мою фотку, – поцелуй, – и ты подожди. – Что? – Тело резко расслабляется, Шастун поднимает голову, глаз один открывает, щурясь смотрит вопросительно. – Что слышал, – Арсений садится, подгибая под себя ноги, скрещивая руки на груди, и смотрит в стену. – Хоть бы раз на сердечко нажал, как будто сложно очень. – Ах, вот оно что! – Шастун голову откидывает и смеется негромко, почти шепотом, хихикает. – Это не смешно! – Арсению бы губы надуть, чтобы уровень драматизма пробил потолок. Антон несколько секунд смотрит на это немое кино (Арсений же актер), а потом резко опрокидывает его на живот, усаживаясь на мягкие голые полужопия так, чтобы член между ямками на пояснице лег, а сам нависает над телом, утыкаясь носом в загривок, вдыхая еле заметный запах шампуня вперемешку с потом. – Да я бы все твои фотки отлайкал, если бы этого было достаточно, чтобы доказать тебе, что ты – искусство, Арсений, – Шастун в загривок шепчет, глаза прикрыв, – но этого недостаточно, понимаешь, мне не хватает этих сраных пиксельных сердечек, чтобы описать всю любовь к тебе, чтобы показать, как сильно мне нравятся твои фотографии. Чтобы описать, как сильно мне нравишься ты, – на выдохе, чувствуя, как внутри, в грудной клетке, что-то разрастается неописуемыми садами с личным баттерфляриумом. Губы Антона мягко касаются плеча, теряясь в скоплении родинок на один квадратный сантиметр, и целуют, не кусают — аккуратно отпечатываются, оставляя жгучий след, плавно скачат с одной точки на другую, соединяя их невидимыми линиями, которые горят, прожигают кожу, пласты мышц, кости до самого сердца, полосуя и сжигая его тоже. Член медленно трется между ямками, но сейчас не хочется, не тянется – хочется целовать, мять, любить, но не трахать, трахать это бездумно и уже было, это когда мозг расплывается в пелене, и ты пропадаешь, а тут не так – тут хочется чувствовать каждую мурашку, каждый выдох, хочется пропускать через себя каждый удар сердца. Шастун ни слова не говорит, но мысли в голове уже выстроились в правильном порядке – возьми и озвучь, но так скучно, а скучно – не для Арсения, и у Антона сейчас другой план. Он мягко пропускает руку под телом, проходясь по рельефу и, приподнимаясь, помогает перевернуться. В глазах Арсения – интерес и нежность, океаны чувств, которые разбивают ледники о края радужки. Антон, сползая на бедра, наклоняется, утыкаясь в яремную ямку, втягивает воздух и проводит горячим языком по коже, чувствуя животом, как член дернулся – понравилось, значит, и он потом обязательно это повторит не раз, чтобы насладиться каждым вдохом, возможно, доведет так до оргазма, но сейчас план другой. Арсений дышит глубоко и запускает руку в любимые кудри – они совсем сальные от пота и запутанные, но все такие же мягкие. Арсений ждет, что будет. Внутри нет ни обиды, ни чувства пустоты – внутри ком счастья давит на все органы, но не болезненно – приятно, не до тошноты – до желания. – Фотка в траве, – поцелуй прямо в плечо, такой мокрый, втягивающий, но не оставляющий и следа, – лайкнул, – поцелуй в точку между плечом и ключицей, – фотка в плаще – лайкнул, – дует слегка, чтобы мурашек пустить, – фотка в моем худаке, – целует в едва заметную родинку у нижней губы, чувствуя рваный выдох на своих, но в губы не целует, не сейчас, – лайкнул. – Шасту-у-ун, что ты делаешь? – Арсений тянет на выдохе, хрипло, как будто мяукает, пока Антон губами обратно к груди по шее спускается, проходясь горячим языком по кадыку, заставляя тот дернуться. – «Лайкаю», – поцелуй между шеей и плечом, – твои, – под ключицей, – фотографии, – еще чуть ниже. – Зачем так? – Арсений ответа не получает, ему он – ответ – и не нужен. – Фотка в театре, – поцелуй, – с пушкой, – поцелуй, – в баре, – поцелуй, – во фраке, – поцелуй, – с букашкой, – поцелуй. – А с крысой тебе не понравилась? – Арсений смотрит сверху умоляюще. – С крысой. – Мокрый, громкий поцелуй в самую маленькую родинку около ареола соска. Антон задевает кончиком языка границу, вызывая сдержанный стон в локоть. – За фотку, где ты полуголый в какой-то блядской позе сидишь с лицом порно-актера – целовать мало, но, – губы прихватывают кожу около второго соска, всасывая ее, слегка покусывая и проходясь языком по следам от зубов, медленно спускаясь к соску, но не притрагиваясь, лишь так же обводя языком кромку и дуя на нее, чувствуя, как член покачивается, задевая мокрой головкой живот Арсения, – лайкнул. – За фотки клоуна, – поцелуй, короткий, мягкий по сравнению с предыдущим, но не менее горячий, – лайк. Вообще почаще к этому фотографу ходи, ты у него особенно красивый получаешься. – А фотки на семьсот тысяч и миллион? – Арсений головы уже не поднимает, только головку. – Фотка на семьсот тысяч, – поцелуй в родинку, которая в созвездии из трех на щеке, – на миллион, – поцелуй. – Все остальные, но не все фотки, – Шастун целует в линию челюсти, не факт, что в родинку, не факт, что рядом, но целует, губами прихватывает мочку уха, посасывает слегка, зубами тоже прихватывает и зализывает тут же, чувствуя чужие родные руки на затылке: Арсений не давит – пряди перебирает, накручивает на пальцы, массирует и дышит часто-часто. – А оставшиеся это какие? – Арсений в глаза Шастуну смотрит и тонет, тонет в зелени, тонет в нем, а Шастун большим пальцем по линии нижней губы водит, еле заметно улыбается, взгляд с губ на глаза переводит и тоже тонет, тонет, тонет еще сильнее. – Это со мной, – губы накрывают арсеньевские, сминают, нижнюю ловят, оттягивают, кусают. Антон язык ему в рот запускает, лижет, сталкивается с арсовым, ловит его, цепляется, поцелуй углубляет, а рукой левый сосок крутит, ласкает, поцелуй прерывает, пальцы облизывает, смотря Арсению в глаза, и опять целует, сжимая пальцами сосок, выбивая из Арсения стон, срывающийся на вскрик. Антон ловит его сразу же, зацеловывая губы мягко, нежно, мокро. Отрываясь, он наблюдает за тонкой нитью слюны, тянущейся от губ Арсения и пропадающей через секунду. Антон в глаза смотрит и видит там галактику, его галактику. – Лайкнул. – Лайкнул, – подтверждает Арсений, легонько касаясь антоновых губ своими, не углубляя поцелуй, не толкаясь языком, просто накрывая, даже глаза не закрывает, чтобы ни секунды не потерять, чтобы смотреть, чтобы чувствовать себя живым. Воздух все такой же спертый, в комнате все так же жарко, солнце все так же нагревает, но сейчас это не важно, потому что сейчас два парня на «А» ощущают секунды на кончиках пальцев, сейчас два парня на «А» свели значение пикселей в их жизни к нулю и теперь наслаждаются каждой клеточкой друг друга.