Мой драгоценный свет погас

«Ради спасения близкого можно отдать все, не так ли?» — плотно засела мысль в голове. Уиллоу помнила ритуал воскрешения. Ее соратник, ее заточитель, ее дьявольское наваждение — Максвелл, громко прочел заклинание вслух, надавил на ладонь с такой мощью, что захотелось кричать, а потом… Жизнь, вернее, ее оставшаяся половина, превратилась в тягучий сон с редкими пробуждениями. Когда Уиллоу спала — ощущала, как разум парил в уютной пустоте, когда просыпалась — оглядывалась, страдала от лихорадки. Поляна выглядела хуже, чем раньше. Кругом, куда хватало взгляда, валялись кротовьи тушки, пахло кровью, и от вываленных возле костра кусков мяса шел теплый пар. — Паршивый ужин, но сойдет и такой… — бормотал Максвелл, разделывая плоть убитого животного. Уиллоу силилась выдавить: «помоги!», но не могла произнести ни слова. Получались только глухие короткие звуки. Взгляд Максвелла был привычно холоден и отстранен. Ни капли сострадания. Ни толики желания сделать хоть что-нибудь. Минуло еще время. Точно больше недели, а, может, и нескольких недель по меркам Непостоянства. С трудом вырвавшись из липкой паутины сна, Уиллоу увидела, как Константа, как все это распроклятое измерение, начало отдавать тусклой болезненной желтизной. Тучи разбежались прочь от палящего солнца, деревья вокруг стали напоминать иссушенных мертвецов. По шее, казалось, бежали целые реки раскаленного пота. «Пекло. Кругом просто адское пекло! Это прихоть бешенной природы или просто слишком сильный жар, просто галлюцинации?» Хотелось во всем разобраться. Хотелось поскорее восстановить утраченные силы. Хотелось… Сон вновь овладел Уиллоу, и сердце будто бы сжали тугие путы. Пришло совершенно новое, казалось, забытое за всеми печалями чувство — ужас. Скользкий, совершенно животный. Подлинный. Остолбенев, Уиллоу наблюдала, как в ее уединенный воображаемый мирок просачивается вязкая тьма, хаотично шевеля теневыми щупальцами. Тьма хотела схватить за горло и намертво пережать сонную артерию. Уиллоу отпрянула, вскрикнула, поняла, что не в силах сражаться, и бросилась прочь от наползающей напасти. Не останавливаясь, не глядя под ноги. Пространство сужалось, терялись остатки сил, и вот, очередной шаг подвел Уиллоу: она споткнулась, и… Сорвалась в зияющую бездну. «Когда я, наконец, проснусь?!» — лишь это успела подумать она. Оглушительный свист ударил по ушам. Раздался хруст костей. Тьма все-таки догнала Уиллоу и заключила в холодные, похожие на матушкины объятия. Неясно, где бьют часы. Сперва быстро, потом все медленнее и медленнее. Момент — время останавливается. Замирает пустое душное пространство. Кругом глухо и сыро. Уиллоу пытается дернуть рукой, но не может, понимает, что тело целиком парализовано. — Ну, здравствуй, душечка… — до омерзения знакомый голос Чарли звучит слишком спокойно и даже траурно. Без характерных маниакальных ноток, без надрыва. — Давно не виделись, моя милая девочка. Уиллоу молчит. Знает, что совершенно любой ее ответ демоница парирует колким издевательством. Хочется проснуться, но веки не слушаются, не дают моргнуть, глаза болят и наполняются соленой влагой. Чарли выходит из сумрака точно воровка: крадется, шепчет заклинания, брезгливо гонит прочь склизкие теневые щупальца. Она пытается избавиться от цветущих роз на новом платье, выдирает, бросает под ноги, но цветы вновь и вновь распускаются, шипастыми стеблями обвивают манжеты, напоминают наручники. — Печально признавать, но времени у нас мало, — с досадой говорит Чарли. — Пошла прочь из моего кошмара, убийца! — Уиллоу жалеет, что нет сил плюнуть демонице в лицо. — Фи! — кривит губы Чарли. — Ты ведь ничем не лучше меня. Мы обе убийцы. Мне казалось, этот урок ты усвоила. — Я просто пытаюсь выбраться из Константы. Я не хотела никого убивать! — Уиллоу старается не повышать голос, но тревожные нотки вырываются сами собой. — Рогатые зайки, коровки, люди-свинки, сиротки в приюте, гости на балу, — Чарли будто зачитывает некролог из утреней газеты. — Гостей сожгла не я, а ты! — Какая теперь разница? — пожимает плечами Чарли. — Увы, различий между нами не так много, как тебе хотелось бы, душечка. Мы обе лишаем жизней не от того, что сами желаем… Мы просто иначе не выживем. Мы обе заложницы, а наш заточитель — Максвелл. Понимаешь, к чему я клоню, дорогая? Уиллоу отрицательно качает головой, а Чарли все ходит вокруг нее, напоминая охотящуюся акулу. В какой-то момент она резко стискивает клыки, глаза чернеют, ее фарфоровое лицо пытается исказить уродливая теневая гримаса. Пальцы едва не превращаются в когтистые лапы, худое тело бьет дрожь, и демоница тихо скулит от накатывающей боли. — Затихни, Гр-рю! — рычит Чарли. — Успокойся, прошу тебя! Сейчас не твое в-время… Напасть начинает медленно отступать, демоница силится остановить тремор, выдавливает улыбку. Будто все в порядке, будто все так и должно быть. — Часто с тобой такое? — осторожно любопытствует Уиллоу. — Только когда теряю контроль. Когда Грю нужно питаться, — неохотно сознается Чарли. — Твой огонь, твоя тяга к нему — это нечто похожее. Разум подсказывает: нужно молча ждать пробуждения, а не вести диалог с заклятым врагом. Но Уиллоу не слушает, огрызается: — Еще скажи, Грю убила Уилсона, а не ты! — Так и есть, моя дорогая. Хозяева этого мира просто хотели еды. Грю хотела еды… Мне нужен был Максвелл, а ты, защищая его, подставила под удар любимого пушистика. Как некрасиво! Ты попросту не оставила мне выбора, а ведь я предупреждала тебя. Теперь видишь, к чему это привело? Видишь, как полезно бывает слушать свою королеву? Свою матушку. — Матушку?! — в горле Уиллоу саднит, в груди нарастает колючий ком. Чарли, наконец, останавливается. Хвала Невероятному Максвеллу и всем святым угодникам! Сделай она еще хоть один круг — адски заболела бы голова. Пальцы демоницы тянутся к Уиллоу, мягко обхватывают ее подбородок. Мертвенный холод прознает тело. — Ты полагала, твоим воспитанием занималась одинокая леди из Оквилла? Да, душечка? Уиллоу недоуменно кивает, а Чарли начинает тихо смеяться, прикрывая лицо ладонью. — Когда Макси сказал, что не хочет ребенка, я хотела все бросить, хотела сбежать из его шоу уродов. Я могла начать заново, могла обрести семью, детей, но… Струсила и отдала Макси всю себя без остатка. И в том, и в этом мире. Это так трагично, признай, душечка! — Будешь дальше жалеть себя? — Просто лирика, — Чарли снова пытается натянуть улыбку, но выходит лишь пугающий хищный оскал. — Хозяева свергли Макси, а меня сделали королевой. Хозяева хотели, чтобы я приводила им новых жертв, кормила их страхами, поэтому разрешили без спросу наведываться в Непостоянство. Я вскрыла горло одинокой высокородной особе и украла ее облик, я была среди вас, людей, как лисица в курятнике. И тогда, много лет назад, я случайно нашла тебя на руинах сгоревшего до основания приюта. Я могла бы просто утащить тебя в Константу и скормить гончим… Но так ведь неинтересно. Нечестно. Неправильно. — Прекрати нести чушь! Чарли подносит указательный палец ко рту Уиллоу. Ее губы отвратительно касаются мочки уха, раздается шепот: — Я просила разрешения у Них, хозяев, просила дать мне время, просила не убивать тебя сразу. Что толку от напуганного ребенка? Я старалась взрастить истинную убийцу, я хотела, чтобы ты прожила подольше, когда окажешься в измерении Максвелла. Хотела дать хозяевам больше ужаса, криков, вкусных сладких страхов. Но… Я привязалась к тебе и твоему миру за годы, что мы были вместе. Я хотела и дальше быть твоей матушкой, но срок, отведенный мне хозяевами, вышел… Поэтому ты оказалась в Константе. Уиллоу не хочет верить в это, старается даже не думать над сказанным. Испуганно отводит глаза. Снова пробует пошевелиться — снова не может. Ни руки, ни сердце не подчиняются ей. — Не убедила, да? — Чарли задает совершенно риторический вопрос, наконец отстраняется, и громко зачитывает заклинание. — Accipe alium aspectum! Из тьмы рождаются низшие тени, собираются у ног своей королевы, как крысы перед гамельнским дудочником. Они наползают на плечи, сливаются с платьем, лезут в волосы демонице, шипят, словно голодные тараканы. Еще миг — и перед Уиллоу не дьявольское, напоминающее молодую женщину создание, а невысокая дама в лохмотьях. Нет… Не просто дама, а спасительница. Та, что приютила Уиллоу — сиротку-поджигательницу, та, что ухаживала за ней, как за прекрасной розой, та, что ангажировала отправиться на роковой бал в поисках достойной партии. Та, что сквозь пламя провела в ад. — Люди насмехались, дразнили меня вдовой Клико, — еле хрипит дама. — Припоминаешь, душечка? Моя хорошая… Моя красивая… — Н-нет, — Уиллоу изо всех сил старается не дать вырваться паническому крику, но испуг слишком быстро перетекает в истерику. — Нет! Это не ты! Это просто злая магия! Просто иллюзия! Максвелл тебя этому научил?! Уиллоу не может свыкнуться с увиденным, но что-то подсказывает: глаза не лгут. Дама как две капли похожа на матушку. И пахнет молоком, как матушка. И голос ее, и взгляд, и эти ярко-янтарные радужки… Такие же, как у высших теневых тварей, такие же, как у, черт возьми, Чарли! — Accipe alium aspectum! — хрипит дама… нет, все же милая матушка, и постепенно превращается обратно в высокую демоницу. «Это ночной кошмар! Таких кошмаров было много. Все они ненастоящие!» — успокаивает себя Уиллоу, но… Понимает, что слишком устала обманываться. Слишком многое говорит о том, что Чарли не лжет. Что там, на балу, она разыграла подлый спектакль. Матушка, по которой Уиллоу так долго и горько скорбела, не погибла. Главное зло Константы, убийца Уилсона, и была матушкой. Все это просто издевка длинною в жизнь. — Главное не то, что снаружи, а то, что внутри, душечка. — говорит Чарли уже своим собственным, как расстроенная виолончель, голосом. — Мы долго пробыли вместе, мы почти родственницы. Отчаяние затуманивает разум. Уиллоу смотрит на демоницу и мучается от навязчивого, абсолютно маниакального желания вновь увидеть мать на ее месте. Вдруг откуда-то появляются силы, и Уиллоу делает шаг навстречу Чарли, обхватывает ее туловище, давит… Пытается причинить боль хоть сколечко сопоставимую с той, что причинила ей демоница. — Мама! Мамочка… — бормочет Уиллоу, как в бреду. — Не хотела делать тебе больно, дитя мое. Настолько больно, — сожалеет Чарли, и, еле касаясь, гладит Уиллоу по волосам, по спине. Она явно старается не выпустить когти, не ранить, не оставить кровавых следов. Таких, как у Уилсона по всему телу… — Ты любила меня? — из сотен вопросов, этот волнует Уиллоу сильнее прочих. — Да… — отвечает демоница сперва робко, а потом повторяет громче и решительнее, — Да! Да, душечка! Любила. Приходила к тебе в кошмарах, чтобы предупреждать об опасностях. Я пугала тебя, чтобы Они думали, будто я краду страхи, а не помогаю. — И я тебя, черт возьми, любила… Чарли тяжело кашляет. Это напоминают о себе ожоги, увечья, оставленные пламенем милой доченьки. На удивление, демоница быстро находит силы продолжить разговор: — Я пришла оставить последнее предупреждение: присмотрись уже к Максвеллу! Разве не видишь, что он творит? Разве не видишь, как ему наплевать на тебя? Не видишь, как он, падальщик, сидит и ждет, когда ты скончаешься в муках. О-о, ему нравится наблюдать! Его заклинание не вернет пушистика… Уилсона… Он тебя обманул. Ты просто так подарила часть жизни извергу. — Ложь! Уиллоу резко распускает объятия, отстраняется от демоницы, как от ожившего трупа. — Что-то не так, радость моя? — Чарли угрожающе приподнимает опаленную бровь, идет навстречу, а Уиллоу все пятится назад. — Я хочу, чтобы мы объединились. Хочу, чтобы власть над этим миром по праву досталась тебе, а не обратно Максвеллу. — Хочешь передать мне свое бремя? — догадывается Уиллоу и выставляет руки перед собой, как щит. — Хочешь, чтобы и я жила с твоим проклятьем? Вот оно что! Как же я раньше не поняла! Крохотный лучик света с трудом пробивается сквозь тьму. Доносится запах высохшей травы и огня, дышать становится легче. Уиллоу чувствует, что теперь может не просто двигаться, а идти. Может проснуться. Может принять и пережить все эти новые, пускай горькие эмоции. — Стой, душечка! Ноги все быстрее шагают навстречу спасительному лучику, навстречу драгоценному свету вдали. — Вернись! — повторяет и повторяет Чарли вслед, но голос начинает теряться за шелестом теней. — У тебя нет выбора! Ты обязана взять бразды правления вместо меня! Уиллоу нехотя оборачивается. Ладони сами ложатся на сердце. Она видит, как Чарли хочет ее догнать, подчинить… Но теперь страдает от бессилия. Свет медленно губит ее. — У хозяев новый претендент на престол, — надсадный голос демоницы все менее разборчив. — Древнее существо… Метей… Если Метей станет править Константой… Конец всему, конец мне, конец Максвеллу. Конец тебе, — это она добавляет абсолютно четко. — Не будешь играть по-моему — сгинешь вместе с Константой, доченька. — Твоими стараниями мне больше нечего терять, матушка.

***

Раньше, когда Максвелл еще восседал на теневом троне, марионетки-выжившие вечно плакались о невыносимой константской зиме. Мол ни один монстр не сравнится с холодом. Чушь все это! Несчастливцы так говорили просто потому, что часто не доживали до лета. Лето — вот, что действительно хуже всего. Лето в Константе — это когда солнце не светит, а выжигает глаза до слепоты и кожу дочерна. Лето можно отсчитывать от одной короткой ночи до другой, а можно от пожара до пожара. Максвелл знал: со дня на день вспыхнут болота рядом с их с мисс Фэй вынужденным лагерем. Когда это случится — пиши пропало. «Проснись, проснись!» — повторял он сотни раз, тормоша Уиллоу за плечи, давая несильные пощечины. Ее пробуждения — большая редкость, и смысла от них никакого. Пара коротких движений, пара вздохов — чудовищная слабость все равно брала свое. Пытаться поить и кормить — тоже без толку. Не так… Не так Максвелл представлял себе последствия малознакомого ритуала! Впервые он испугался, что своей магией мог не просто изменить чью-то жизнь, а убить. «Вот и выполняй прихоти пешек!» — бормотал он про себя, разоряя норы кроточервей, ища пропитание по округе. Убегало время. Максвелл выкорчевывал злые цветы, потом думал в качестве абсурда приказать теневым двойникам вырыть грядки на месте гибели Уилсона Персиваля Хиггсбери. Если бы все получилось — то Максвелл в кой-то веки смог бы вновь ощутить себя создателем, а не разрушителем. Эта поляна могла бы преобразиться, могли бы вырасти сочные овощи, все стало бы в точности, как в скромном имении отца в сердце Дартмура. — Мало воды. Ничего не вырастит! Не вырастит! — шипел, извиваясь, теневой двойник. — Все это без толку, Уильям… — Скройся! — скомандовал Максвелл. Он еще долго думал, почему порождение Кодекса Умбра назвало его Уильямом, как в прежние времена. Жара с каждым днем сильнее и сильнее нависала над Максвеллом плотным, как желе, облаком, которое то сжималось, то сгущалось, а потом давило. Насквозь промокла не только рубашка, но и жилет. Только в ночи чувствовалось облегчение. Легкий ветер ворошил волосы, долгожданная прохлада позволяла обратно надеть пиджак. Максвелл пробовал спать, но каждый раз, когда закрывал глаза — видел сизое лицо покойника. Лицо Хиггсбери. — Хватит терзать меня, призрак! — прорычал Максвелл в очередной короткой полудреме. — Я сделал, что мог. Мы все обсудили. …а когда открыл глаза, понял, что ему это только почудилось, что ему от чего-то не хватает горе-ученого рядом. Не хватает его глупых гипотез, будничного ворчания, неловких колкостей. Не хватает их с ним почти приятельских дискуссий. «До Константы у Уилсона жили лабораторные мыши, а ведь ему подошла бы кошка», — рассудил Максвелл, проверяя костер, дуя на кашляющее искрами пламя. — «Такая же самостоятельная и непредсказуемая животина, не признающая авторитетов». Бледный свет упал на опустошенную поляну. Это в ночи из-за облака выглянула большая круглая луна. Знак совершенно недобрый, ведь в полнолуние Константа лишалась остатков здравого смысла, вела себя, подобно капризному хулигану. Вопреки мнению пешек, эту особенность придумали не Они, тени. Ее сочинил сам заточитель, создатель. Так… Чисто от скуки, желая разнообразить предсказуемую партию. «О-о! Будь ты неладен, Невероятный Максвелл!» — пожурил он себя же, прилег и зажмурил глаза, надеясь вновь не увидеть понурый лик Хиггсбери. Внезапно на грудь легла ледяная, почти невесомая рука. Мурашки волной пронеслись по спине, и Максвелл оторопел. «Призрак!» — пронеслось в мыслях. Тут же вспомнилось с дюжину защитных заклинаний. — Тише… Это я, Уиллоу, — знакомый девичий голос успокоил его. — Сколько я проспала? Ритуал подействовал или нет? Максвелл поднялся, уселся на корточки, потер переносицу еще дрожащей рукой. — Подействовал… — выдохнув, ответил он. — Конечно, подействовал. Иначе отчего все последние ночи я ощущаю присутствие Хиггсбери рядом? Мерзейшее чувство, знаешь ли. — Конкретнее, Макс, конкретнее! — в ослабленном голосе заиграли дерзкие нотки. — Сколько мне теперь начертано жить? Когда я увижу Уилсона? Максвелл не сразу ответил. Слишком задумался, слишком засмотрелся на пришедшую в себя поджигательницу. Лицо Уиллоу сильнее прежнего походило на мраморную маску, было белым с синеватыми прожилками. Эту пигалицу теперь кормить и кормить, поить и не давать нервничать. Ей бы к морю, на лечение, подальше от кошмаров… Только так она смогла бы поправится, только так стала бы прежней мисс Фэй. — Сколько начертано жить — одной смерти известно, — наконец нашел, что сказать Максвелл. — А с Хиггсбери мы говорили. Я был… Ну как это… В преисподней, юная леди. Абиссопелагиаль — так, вроде, Они, хозяева, называют это место. Уилсон пообещал навещать нас, хоть и упрямился так, что хотелось надавать затрещин. — Понятно… Ответ удивил Максвелла. Он ждал расспросов: какой сейчас господин Хиггсбери? Сильно ли изменился? Как себя чувствует? Не страдает ли? — Не веришь мне? — раздосадованно спросил Максвелл. — Жаль. Я все-таки старался. — Просто сомневаюсь в твоих словах. Что если ты пытался избавиться от меня? Максвелл встал на ноги и расправил плечи. — Хотел бы избавиться — выбрал бы что-нибудь попроще ритуала, — с этими словами он распахнул принадлежавшую Хиггсбери дорожную сумку. Уиллоу промолчала, а Максвелл достал несколько зажаренных на костре кусков плоти: остывших, но еще мягких. Он протянул один своей подопечной, по-отечески произнес: — Поешь-ка, юная леди. Поешь и не забивай голову ерундой. Тебе нужны силы. Признаюсь, я было потерял надежду на твое исцеление. Полжизни… Кто знает, сколько это? Существовала вероятность, что тебе предначертано сгинуть в обозримом будущем. Тогда… Ты и не проснулась бы вовсе. А я бы здесь так и свихнулся от одиночества. Уиллоу нерешительно приняла кусок мяса из рук Максвелла, внимательно осмотрела, очистила от налипшей сажи. Надкусила сперва осторожно, поморщилась, но потом принялась уплетать за милую душу. Этот кусок, следующий, еще один. Не так часто Максвелл видел, чтобы кто-то с удовольствием ел кроточервей. — Неужели это может быть вкусно? — Это восхитительно! — в глазах Уиллоу появился совершенно несвойственный ей блеск. Голодный и устрашающий. Максвелл повел краем губ, протянул соратнице найденную в разоренном лагере флягу с водой. Уиллоу осушила ее всего одним жадным глотком. Он прежде не испытывал сострадания к пешкам, но Уиллоу теперь хотелось окружить какой-никакой заботой. — А мы с тобой, Макс, — проговорила она сквозь мерное чавканье, — оказывается близкие люди. Пусть не по крови. Он ухмыльнулся, зло сыронизировал: — Конечно близкие. Не по крови, так по несчастью. Застряли здесь перед самой суровой жарой. Не достроили научную машину, не поймали тень. Я привык просчитывать шаги наперед, юная леди, а сейчас… — Нет, ты не понял, Макс, — перебила его Уиллоу, метнув в огонь обглоданную кость. — Чарли влезла в мои сны и все рассказала. И про себя, и про меня, и про тебя. — О чем это ты, мисс Фэй? — Чарли хотела ребенка, а ты хотел упиваться властью над тенями, — Уиллоу проговорила это, словно зачитала приговор. — Чарли хотела жить, а ты предпочел утащить ее за собой в Константу. Чарли нашла меня на пепелище и воспитала, когда ты потерял трон… — Я не потерял трон, у меня его отняли, деточка! — яд капнул с языка почти неосознанно. — Теперь-то какая разница? — Я все-таки заботился о племяннице, о Венди, — Максвелл едва не скрипнул зубами. — Я рисковал, спасая жизнь невинного ребенка. — Вот и Чарли, получается, по-своему заботилась обо мне все это время, — мрачно обронила Уиллоу. — Я узнала… У нас всех так много общего! Хотим близким блага, а причиняем горе. Максвелл нахмурился и сложил руки на груди. «О, Шарлотта!» — мысли точили разум, как вода камень. — «Так вот чем ты занималась все то время, что я был не у дел. Играла в строгую матушку… Воспитывала наследницу, думая, что она спасет тебя от бремени правления. Браво! Очень изобретательно, моя Мегера!» — А теперь хочу спросить, — голос Уиллоу чуть дрогнул, — все то, что я сказала — правда? Прошу, не лукавь, как обычно. Губы Максвелла колыхнулись, но он не ответил. Взгляд бесцельно скользнул по высушенным жарой кустам, задержался на пыльном рюкзаке, вновь остановился на хмурой, страдающей от своего любопытства Уиллоу. Над головой хрустнула ветка, сверху посыпался то ли пепел, то ли крошево из угля. «Просто птицы», — решил Максвелл, но так и не услышал привычного щебетания, трепыхания крыльев. Черное облако скрыло луну и на поляну сползла тьма. Что-то вновь зашуршало: ни то в зарослях, ни то меж деревьев в зыбком тумане. — Ты слышал это? — забеспокоилась Уиллоу. — По-моему тут кто-то есть, кроме нас. — Монстры! Уиллоу вскочила с подстилки из шкур, стала испуганно озираться. — Копье, Макс! Где мое копье?! Ей было невдомек, что Максвелл сломал его, когда слишком увлекся охотой. Он было хотел сказать об этом, но… Шорохи стали отчетливее. Максвелл прислушался к злой непокорной природе: к стрекотанию светлячков, к журчанию пересыхающего ручья, к переменчивому ветру… К этим проклятым, то и дело приближающимся из недр тьмы звукам. Присутствие чужака стало ощущаться почти физически. — Если там шипастый волк или мышелиски, — в спешке проговорил Максвелл, — беги. — А как же ты, Макс? — Просто беги и все! Я задержу врага. Хиггсбери настоял, чтобы ты завершила его машину, портал. Он настоял, чтобы ты выжила, ясно? Играть в благородство, в самопожертвование — дело смешное, безрассудное, но какое же приятное! Особенно, когда ничем не рискуешь. Максвелл смирился: этот мир никогда не лишит его жизни. Просто назло. Листва снова колыхнулась: гулко, тревожно. До опасности пара шагов, но ни один мускул не дрогнул на лице. Как по инструкции Максвелл взял теневую книгу, открыл по памяти нужную страницу. Он знал: сейчас появится меч, придут двойники и дело в шляпе. Таинственный монстр когтем не успеет повести, как отправится на мясо для костра. «Servi! Praesidio nobis!» — прозвучало заклинание. Зашелестела бумага, затрещал переплет, и… С обложки Кодекса вяло потекли ядовитые чернила. Книга начала плавиться, словно разбитое о сковороду яйцо. Послышался жалобный стон умирающих двойников с последних страниц. Чудовищный жар обжог кожу и темный том предательски выпал из рук. — Чтоб тебя! — только и успел выругаться Максвелл. Он отскочил, оглянулся: эта негодная девчонка, эта пигалица Уиллоу Фэй так и не сдвинулась с места. Так и осталась стоять в боевой стойке, сердито смотря в темноту. — О, демоны! Я же велел тебе бежать! — Вс-с-се равно с-слишком далеко не убеж-жала бы… — угрожающе зашипели ближайшие заросли. «Все-таки не мышелиски», — с разочарованием и злобой понял Максвелл. — «Значит, тень? Да еще и в полнолуние?!» Идти на звук, узнавать, кто затаился во тьме, совершенно не хотелось. Максвелл не Уилсон, ему не нужны открытия. — А ну выходи, сволочь! — скомандовала Уиллоу, выхватив зажигалку. — Выходи или сгоришь! Незваный гость быстро зашуршал, заклацал зубами. Одно-два нажатия на колесико зажигалки — слабый свет упал на иссохшие ветви. Едва показалась одинокая, извивающаяся, как гадюка, тень. Высшая, судя по ненасытной пасти, по множеству ярко-янтарных прорезей вместо глаз. «Debilitare umbram!» — Максвелл вспомнил еще одно заклинание, но темный том отозвался хрипом, агонией, и растекся по земле бесформенной жижей. — С-с-слабо… Макс-с-си… — захихикала тень. — Твои проделки, Чарли?! — раздраженно выкрикнул он. –Тебе не хватило прошлых встреч? Ну что ж, давай! Давай увидимся с глазу на глаз и побеседуем, как король с королевой! — Нет-с-c, не Чарли… — снова хихикнула тень. — У нас-с с-скоро будет… Метей! У вас-с-с… С-смерть! Закололо в запястьях. Максвелл напрягся сильнее прежнего, пусть имя Метей ему ни о чем не сказало. «Неужели Они нашли, кем заменить Чарли? Неужели нашли что-то сильнее магии Кодекса Умбра? Неужели Чарли теперь в опасности?» — от стольких мыслей подступила омерзительная мигрень. Еще мгновение — раздался хищный, что львиный рык. Клацнув пастью, тень вынырнула из укрытия, и Максвелл инстинктивно зажмурился, проглотил тяжелый болезненный ком… А потом услышал стон, услышал, как мигом вспыхнуло и затрещало пламя. Как жар коснулся щеки. Он вдохнул дым, закашлялся, осторожно открыл глаза. Вокруг них с соратницей заколыхались большие рыжие языки, огонь принялся пожирать сухую траву, качаясь, словно танцуя. — Что ж, если Кодекс бессилен, — с довольной ухмылкой сказала Уиллоу, — то мое пламя еще что-то может! Тень резво завилась у спасительного круга огня, ища лазейку. — Хочешь страхов? Ну, давай! Пробуй пробиться к нам! — принялся дразнить ее Максвелл. Слишком захотел наказать за испорченный Кодекс Умбра. Слишком захотел увидеть, как тень безжизненно растечется, став топливом для научной машины покойного Хиггсбери. Уиллоу взмахнула рукой: властно, как и подобает укротительнице стихии. Огонь, подобно разъяренному хищнику, сделал рывок, ужалил теневую гадину, и та пронзительно зашипела, поползла обратно к зарослям, к родной вязкой тьме. Пляшущие языки окрасились синим, принялись преследовать. Все могло кончится в следующий же миг, но… — Макс-свел, — вдруг прохрипела Уиллоу, — что со мной? Я теряю силы… «Не восстановилась. Она же совсем не восстановилась после ритуала! Переоценила себя!» — догадался он. Уиллоу тяжело задышала, опустилась на одно колено, плотно прижав ладонь к сердцу. Ее глаза широко распахнулись, по губам потекла кровь. Прежде расправленные плечи осунулись. Максвелл застыл, глядя, как огонь увядает вместе со своей хозяйкой. Только что бушующее пламя почти разом стихло, лишь искры и редкие всполохи остались мерцать в тумане. Белесый пепел закружил то тут, то там. Тень огляделась, шевеля щупальцами у пасти. Сперва осторожно подалась вперед, а потом, поняв, что ей больше ничего не грозит, зазмеилась, ускорилась. Секунда, за ней другая — и вот она снова обнажила клыки в опасной близости. Пробежала оторопь. Дыхание смерти ощутилось на самой коже. — Только не так! Только не так… — еле пролепетала Уиллоу. Неожиданно ледяной, совершенно не летний ветер, колыхнул кроны каштановых берез. Тень собиралась наброситься на Максвелла, но сизый свет со стороны болот обжог, ослабил ее. Порождение тьмы зашипело, заметалось. Гуляющее сияние дважды мелькнуло за стволами деревьев, а потом начало становиться ярче и ближе. Курчавые тучи в небе вальяжно расползлись, дали пробиться крохотным лучикам света полной луны. Минуло еще мгновение, и вот уже на поляне парил колеблющийся бестелесный образ. Призрак. — Вернис-сь в могилу… С-сдохни! — злобно прошипела тень, скалясь, отворачиваясь от света. — То, что мертво, умереть не может! — ответил воющий, но от чего-то до жути знакомый голос. Белые сгустки энергии на голове призрака напоминали волосы. От ветра они развивались в точности, как у человека. — По-ш-шел прочь! С-свет! — только и могла скулить ползущая назад тень. Короткий миг — призрак приблизился к ней, схватил, как загнанного в ловушку рогатого кроля и принялся вырывать щупальца, душить, давить… Хотя скорее высасывать силы, поглощать темную материю, как сытный ужин. — Уилсон! Это ты! — заликовала Уиллоу, и по раскрасневшимся щекам побежали слезы. — Прикончи ее, Хиггсбери, — отрезал, будто приказал слуге Максвелл. Призрак согласно кивнул, оседлал тень, надавил еще сильнее. Задрожали мощные бесплотные пальцы. Раздался вой, и ветер подхватил его, разнес по поляне. Сквозь скрежет, сквозь судороги, теневая тварь издала последней жалобный вопль и обмякла. Из то и дело моргающих подобий глаз потекла черная жидкость. Субстанция. Наконец, все было кончено. Посветлевшее небо засияло холодными крупными звездами. Лагерь был в безопасности. Призрак вспарил над землей, приблизился к Максвеллу и Уиллоу, приветственно поклонился. Его лицо было почти тем же, что в лучшие моменты жизни: свежим, улыбчивым. Даже глаза… Даже глаза сохранились, как прежде. В них теплилась подлинная радость. Он, будто при жизни, беспечно отряхнулся, подмигнул и произнес: — Ну и ночка, правда?

***

Ветер развеял золу, рассеял гарь. Потом стих. В уютной тишине застрекотали сверчки. Уиллоу внимательно разглядывала Уилсона. То, во что он превратился. Страх почти отступил, но ее губы по-прежнему дрожали. Столько же мыслей роилось в голове, столько же всего хотелось сказать возлюбленному! Только начать разговор не получалось. Не хватало то ли сил, то ли решимости. — Десять, — все-таки взял инициативу Уилсон. — Ровно десять дней я снова скитаюсь по Константе. Все как в старые-добрые… — Одиннадцать, приятель, — не к месту уточнил Максвелл. Уиллоу это разозлило. Взбесило даже. Она повернулась лицом к заточителю, нахмурилась, сжала пальцы в кулак и два слабых огонька сверкнули у нее под ногами. — Тише. Тише, юная леди, — голос Максвелла был омерзительно невозмутим. — Оставь нас с Уилсоном наедине, — сурово потребовала Уиллоу. Заточитель приосанился, затоптал один из огоньков, как окурок. — Как пожелаешь, мисс Фэй. Схожу соскребу тень с земли, соберу топливо ужаса. Уилсон проводил Максвелла взглядом. Внимательным, настороженным, как и всегда, впрочем. Потом он вновь посмотрел на Уиллоу, безмолвно подался навстречу. Она протянула руку, но Уилсон так и не смог ее коснуться. Прозрачная бестелесная оболочка не позволила. — Вот ахинея… — грустно заключил он. — Вроде снова живу, снова двигаюсь, снова борюсь, а даже обнять тебя не могу. Это антинаучно. — Сможешь. Еще обязательно сможешь! — попыталась подбодрить его Уиллоу. — Мы что-нибудь придумаем… Призрак отрицательно покачал головой. — Вы с Максом, итак, помогли мне вырваться из лап смерти. Больших чудес, к сожалению, не случится. Знаешь, — он задумчиво хмыкнул, — все стало так странно. Когда Максвелл вытянул меня из бездны, я себе места не находил. Скитался, такими же, как эта, ночами, считал звезды и думал о тебе. Потом я нарвался на стаю теней, и вспомнил про топливо, про мою незаконченную машину. — Так тварь, что напала на нас… — стала догадываться Уиллоу. — Именно! Я охотился на нее несколько суток. Я сделал все, чтобы она отбилась от стаи. Она пряталась от меня по пещерам, скрывалась в руинах, и звезды-атомы… Я почти упустил ее, но сегодня услышал твой голос издалека. — Я не сомневалась, что ты придешь! Уиллоу шевельнула ладонью. Хотела по-дружески хлопнуть спутника по плечу, но вовремя вспомнила, что не сможет, лишь огорчит. — А у вас как дела без меня? — поинтересовался призрак, опустив голову. — Паршиво, — ответила Уиллоу и зачем-то попыталась улыбнуться. — Я недавно узнала, что у меня никогда не было матери, представляешь? Матушка была просто иллюзией теней. Вся моя земная жизнь — замысел Чарли. Оказывается, мне не к кому возвращаться. У меня совсем нет близких людей. Призрак удивленно поднял веки. — Постой-постой, а как же я? На языке ощутилась подлинная горечь. Уиллоу не хотела продолжать диалог, но все же пересилила себя. — Со дня на день мы закончим машину, запустим, откроем портал… Я вернусь домой. Вернется даже Максвелл! — в это имя Уиллоу вложила всю накопившуюся злобу. — Даже проклятый Максвелл обретет свободу и будет искать искупление. А ты Уилсон… Ты так и останешься здесь. — Успокойся, это не так. Мы с тобой теперь как бы… — замялся он. — Одно целое. Уиллоу лишь фыркнула: — Брось. Сейчас не время для лирики. — Нет же, послушай! — воскликнул призрак. — Я это совершенно серьезно. Тени в Абиссопелагиале мне рассказали: тот, кто делится с умершим половиной жизни — навеки с ним и остается. В любом, понимаешь… В любом из существующих миров. — Тени… — шумно выдохнула Уиллоу. — Думаешь, они не солгали? — Не знаю. Но верю им. Уж больно эти твари искренны в своем желании искалечить душу. Ну а Чарли? То, что она сказала тебе… Это истинно? Уиллоу замешкалась, но все же дала решительный ответ: — Истинно, мой хороший. Видел бы ты рожу Максвелла, когда я ему рассказывала о матушке и Чарли! — Прекрасно представляю, миледи Фэй. А видела бы ты его скривившуюся физиономию, когда он заявился в Абиссопелагиаль! «Фи-фи-фи. Тут так пыльно», — принялся изображать заточителя Уилсон и строить смешные гримасы. — «Тут так воняет наукой!» Оба рассмеялись: чисто, раскатисто, во весь голос. На зло ехидному демону, на зло собирающему ошметки мертвой тени бывшему королю. Было в этом что-то простое, наивное, детское… Но в то же время совершенно безумное. За хохотом Уилсон совсем не заметил, как его призрачная оболочка стала блекнуть, как от рук заструился молочный пар. А вот Уиллоу испугалась. Первая же родившееся в голове мысль уколола: «я его снова теряю!» — Эй! Эй! — окликнула Уиллоу призрака. — Все в порядке? Что с тобой? Смех разом стих. Взгляд Уилсона задержался на собственных ладонях. Призрак ссутулился и затрепетал. Сизое лицо стало терять цвет. Полная луна медленно уплыла за горизонт. Небо сперва окрасилось фиолетовым, а потом постепенно начало розоветь. Утренние сумерки слишком спешили сменить звездную ночь. — Закончи машину, — отрезал Уилсон, подняв неморгающие глаза. — Ч-что? — Пообещай, что закончишь машину. Больше не ищи меня здесь! — лицо Уилсона сделалось предельно суровым. Каменным. — Встреть меня в другом мире. — Постой… — мысли путались, Уиллоу спешила подобрать нужные слова. — Как скоро мы увидимся? — В любом из миров, в следующее полнолуние. Я теперь его заложник. Контуры бесплотного тела призрака становились все менее различимыми. Пар струился сильнее, обильнее, вился, сливался с туманом и пах ладаном. — Я буду ждать… Клянусь, что дождусь нашей встречи, — тихо проскулила Уиллоу. — И даже смерть не разлучит нас! — ответила уже пустота.