Мой драгоценный свет погас

Темные волны жадно льнут к берегу, шумят, разбиваясь о ледяные глыбы. Свет убывающей луны мягко скользит по океанской глади, играет на гравюрах надгробий, ветвях погубленных зимой деревьев. И голосистые вороны сбиваются в круг, порхают под звездным небом. — Свет мой, зеркальце, скажи… Выбеленная рука мягко касается рамки. Ладонь любовно обводит ее, и зеркальная поверхность отражает некогда помпезный зал, теневой трон и прикованного к нему Макси. Вот на его лице застывает смесь радости и удивления, в глазах теплится надежда. Вот несмышленое дитя, душечка Уиллоу, жертвует драгоценную кровь. Рубиновые струйки бегут по подлокотникам, переливаются в тусклом сиянии огней. Трон как живой урчит от наслаждения. В тягучей истоме забывает о своем предназначении, ослабляет нерушимые путы. «Свобода!» — триумфально восклицает Макси и неуверенно встает на ноги… А затем без сил шлепается на пол. И еле дышит. Потешнее всего наблюдать, с какой тревогой душечка Уиллоу и ее дружок — одноглазый пушистик — суетятся, волнуются. «Максвелл, что с тобой? Трон его погубил! Погубил, Уилсон!» — Шалтай-Болтай сидел на стене, — шелестит непоседливая тень с крохотными рыжеватыми глазенками. — Шалтай-Болтай свалился во сне! — И вся королевская конница, вся королевская рать, — хором вторят ей другие, более крупные мрачные тени, — не может Шалтая! Не может Болтая! Шалтая-Болтая собрать! Их песнь отдаленно напоминает марш со строгими, ритмичными куплетами. Она завораживает, цепляет и закрадывается в каждую клеточку измученного тела. — Он умер? Правда же умер? — наперебой вопрошают тени. — Скажи, скажи, скажи, Чарли! Он же скончался и будет гнить? Пешки прикончили его? — Нет, мои хорошие, — отвечает Чарли, заботливо поглаживая маленькую, похожую на назойливую собачонку тень, — он лишь слегка притомился. «Горькая правда лучше сладкой лжи», — так наставляла Чарли старшая сестра. В другом мире, в прошлой жизни. Впрочем, врать этим омерзительным, бесполым, непонятно как плодящимся существам — затея не просто опасная, а суицидальная. Они все равно рано или поздно выудят что им нужно, а потом жестоко накажут… Пробудят темную сторону, вновь проникнут в чрево, пересчитают каждую косточку, отравят мозг, цепко ухватятся за сердце… Или за то, что от него осталось и теперь лишь редко постукивает в минуты слабости. И Чарли опять сорвется. В адских мучениях превратится в Грю — ночного кровожадного монстра. Тени возмущенно галдят, словно зяблики у опустевшей кормушки. Чарли впервые слышит, чтобы они издавали настолько пронзительные звуки. Обычно их голоса напоминают шуршание осенней листвы, шкворчание брошенных на сковородку стейков. — Ты в последнее время часто нарушаешь наши обычаи, — клацая пастью, чуть рыча произносит длинная, извилистая тень, — помогаешь ребенку-поросенку, щадишь пешек и слишком уж-ж трепетно относишься к негодной девчонке с зажигалкой. А мы хотим есть, — принимая самые разные, угрожающие формы, добавляет тень, — кушать, кушать! Слишком давно не было с-с-смертей… — Смертей? — вопрошает Чарли, ломая губы в притворной улыбке. — Как многого ты хочешь, прелесть моя! Позволь напомнить, что в Константе осталось не так много смертных, и лучше вытягивать из них страхи потихоньку, маленькими порциями… Ди-е-та! — проговаривает она и хлопает в ладоши. — В прошлой жизни я была красавицей-ассистенткой, знаете ли, и кушала совсем понемножечку, чтобы не располнеть… А что? Нужно следить за фигурой! — Ах-ш-ш-ш!!! Звуки становятся все громче, недовольнее, сливаются в натужное шварканье. — Не паясничай! Ты испытываешь наш-ше терпение. Постоянно секретничаеш-шь, что-то недоговариваешь. Очень некрасиво, Чарли. Очень. Мы выбрали тебя в надежде, что ты не повторишь ош-шибок Макс-с-свелла! Сострадание есть с-слабость. Мы не хотим слабого правителя. Натужное дыхание теней усиливается, походит на бриз, колышет длинный подол кисейного платья, норовит растрепать пышную, украшенную алой розой прическу Чарли. Она старается не выдавать нагрянувшее волнение. Остается непоколебимой, привычной, предсказуемой. Помнит, как ее учили быть хорошей послушной дурочкой. Такой, какой ее всегда хотел видеть Максвелл. И она изо всех сил старается отстрочить тяжелый, болезненный разговор о нем, пушистике и душечке Уиллоу. — Дорогуши, — вновь жеманно, даже дружелюбно обращается она к все множащейся стае теней, — вы хотите, чтобы я заманила сюда новых пешек? О-о, боюсь это небыстро… Нынче смертные несговорчивы. Грубый век, грубые нравы. Им хочется есть как можно слаще, жить как можно дольше. Они не пойдут за каким-то там голосом из радио. Их не купить дешевыми трюками Макси. А с тем пожаром на балу… Мы и так наделали слишком много шума и похоронили много «низших» теней. Не находите? Давайте лучше обсудим что-то другое… Как ваше ничего? Разве не чудесная ночь? — По-ж-жар был твоей идеей, Чарли! — уже громыхают взбешенные темные создания, давя на шею и мазутными щупальцами обвивая трепещущие горло. — Мы хотим смерти сейчас же! Накорми нас! Правителю надлежит заботиться о подданных. Ты, кажется, об этом забыла. Чарли пытается взять себя в руки, держаться, как подобает настоящей королеве: невозмутимо и решительно. Одно ее пугает: в любой момент может подкрасться нервный срыв. И тогда беспощадная Грю завладеет покладистой Чарли. Грю не всегда была с ней. Тени подселили ее после трагедии на «Шоу Невероятного Максвелла», семнадцатого апреля девятьсот шестого года. Это было словно вчера: ослепительное сияние софитов обожгло глаза, распахнулся занавес, и Чарли с Макси вышли на сцену. Всего один номер, один фокус, который затмит мастерство самого Гудини. Но… В тот день все так и норовило пойти наперекосяк. Сперва почти сорванная сессия в фотоателье, потом тревожное письмо от сестры, потом грубость Макси. Любила ли она его тогда, верила ли в успех шоу? Пожалуй, уже нет. Просто выполняла обязанности по контракту. И вот, кульминация: странная темная книга — кодекс Умбра — призрачно шелестит страницами, образуя сгустки непонятной, колеблющейся материи, призывая этих хищных потусторонних созданий — теней. Они безжалостно калечат и даже убивают, ломают шеи и вытаскивают наружу трахеи зрителей. Зал отвратительно смердит кровью и страхом, окрашивается в багровые цвета. Книга, словно живая, затягивает Невероятного Максвелла и ее, прекрасную ассистентку, в пульсирующий портал, а потом… Землетрясение превращает Сан-Франциско в руины. Потом, уже в Константе, тени хватают Чарли, а до смерти напуганный Макси умоляет: «Не трогайте ее! Прошу!» Тени уродуют не сразу. Сперва они вытаскивают по крупицам каждый страх, внимательно изучают фобии, малейшие опасения, плетут из них жуткий образ и пришивают к телу, словно делая сиамского близнеца. Чарли с детства боялась тьмы, а Грю будто бы и есть ожившая тьма. — Так чего вы хотите, мои милые подданные? — наконец, решает обратиться Чарли, осторожно всматриваясь в бездонные, непривычно красные глазницы теней. — Вам хочется, чтобы я разом похоронила всех троих? Завалить пешек и павшего короля камнями? Чтобы они долго и мучительно задыхались под завалами? — договорив, она зачем-то прикрывает рот, отводит глаза. — Пир будет что надо! — радостно восклицает одна из теней. — А чем нам питаться потом?! — грубо перебивает ее другая. — Нет, нам пока хватит и одной с-смерти. Агония очень питательна, — рассуждает длинная извилистая тень, самая бесцеремонная и, должно быть, самая голодная из всех. — Как насчет девчонки с зажигалкой? Она меня прос-сто бесит! Осенью она подожгла Совушку и половину леса в придачу. — Девчонку нельзя! Чарли совершает непростительную ошибку: повышает голос. Слишком уж явно выдает эмоции. Словно и не импозантная, знающая себе цену демоница, а склочная пигалица. От этого все тело колотит, как в лихорадке, по кончикам пальцев струится темная, необузданная энергия. Еще немного и она словно разгорающееся пламя дойдет до плеч, живота, просочится в рот и наконец завладеет разумом, развязывая руки Грю. — Ты смеешь что-то запрещать нам, королева? — взъяряется зубастая, но крохотная, неказистая тень — страхоклюв, и все остальные вновь хором поддерживают. — Это как? Как это девчонку нельзя?! Они все чаще начинают строить гримасы, даже стараются изображать бунтующую толпу… Толпу людей! Или только Чарли видит их такими: меняющими формы в поисках максимально аутентичной. В какой-то момент они напоминают сильно исхудавших бедняков, с костистыми конечностями, впалыми глазницами и печальными, поникшими глазами. Одна из этих теней, то ли специально дразня, то ли без умысла, становится поразительно похожей на сестру… Чарли болезненно выгибается, чувствует, как голос сущности, делящей с ней тело, дает подсказку. И точно чревовещатель воспроизводит слова: — У девчонки очень глубокие травмы… Она и не упомнит всех своих грехов… Ее страх огня, ночные кошмары — не сравнимое ни с чем лакомство! Она ненавидит и пожирает себя изнутри. Вы хотите просто взять и убить ее? Убить, а не вогнать в безумие, потихоньку лишая всего? — Верно! — подмечает страхоклюв, — есть же еще и мальчонка! Давайте добьем его, миледи! Придавим камнем! Выпустим кишки наружу и пусть собирает их обратно в живот! Интонации Чарли меняются все заметнее, тембр становится тяжелее, ниже, и в один миг она понимает, что говорит не своим, а каким-то призрачным грузным контральто. — Мальчонка и так корчится от боли и будет увядать, терзаться вечными сомнениями, жалеть об ошибках прошлого! Де-ли-ка-те-с! Вы слишком опрометчивы, мои сладкие! — звучит это поистине пугающе даже для сотканных из кошмаров существ. Тени жмутся друг к дружке, шепчутся, вновь напоминая стайку крикливых назойливых зябликов. Небо за горизонтом начинает играть легкими розоватыми оттенками, зимняя стужа медленно отступает. Скоро рассвет. А это не сулит ничего хорошего ни теням, ни самой Чарли. — А давайте прикончим Макс-с-свелла! — вдруг соображают тени и сплачиваются в едином порыве. Радостно галдят, перебивают друг друга, даже покусывают. «Не самый плохой выбор», — думает Чарли, и по ее губам скользит довольная ухмылка. Еще бы! Она его просто ненавидит. За данную когда-то надежду, за втоптанные в грязь чувства, за финальный акт и трагедию в Сан-Франциско. За бездействие, когда тени сделали Грю не просто паразиткой, а второй личностью. — Максвелла! Макс-свелла! — вовсю предвкушают трапезу тени, ликуют и уже не обращают ни малейшего внимания на свою дорогую королеву. Сосредоточиться на ненависти все сложнее. Да и ненавидит ли Чарли Макси настолько, чтобы отнять жизнь? Пускай и такую гнусную. В памяти назло пробудившейся Грю одно за другим всплывают воспоминания. Из той, прошлой жизни. Максвелл ведь не всегда был Максвеллом. Еще незадолго до помешательства на тайных знаниях у него было вполне земное, ничем не выделяющееся имя — Уильям Картер. И внешность незаурядная. И помыслы вполне ясные, человечные… И сердце доброе-доброе. В груди что-то предательски трепещет в унисон с мыслями. Ладони Чарли медленно сползают вниз, неосторожно задевают плохо застегнутые на горловине крючки. «Да уймись ты! Черствый кусок гнилого мяса!» — плотно давит она на грудь. Вслед за розовыми на небе проглядываются далекие фиалковые проблески. Они переливаются, плавно переходя в синеву убывающей ночи. Чарли вспоминает, как когда-то боялась темноты, как они с Уильямом сидели в тусклом сиянии керосиновой лампы, а она крепче и крепче жалась к нему, прося ни за что не тушить крохотный огонек. Их драгоценный свет. Со стороны, должно быть, очень забавно, что та, кто боялась тьмы, в итоге с нею же и породнилась. Чарли помнила, как стала ассистенткой неудачливого фокусника. Как поверила в него. И успех не заставил себя долго ждать. Его ли? Их ли? Нет. Успех принесла книга, Кодекс, будь он сожжен, Умбра! Тогда она не знала… Верила Уильяму, смеялась и пела, радовалась, когда тот подарил ей английские туфли ценою в целое состояние… Когда Уильям в разгар ливня нес ее на руках, лишь бы она не замочила эти самые дурацкие туфли! Афиши с их лицами появлялись на каждой улице города, множились день за днем. Мальчишки-газетчики только и трубили о поразительных фокусах. Деньги лились рекой. И так родился «Невероятный Максвелл» — жестокий, не способный на сострадание изверг. «Изверг ли?» — сомневается Чарли. Знает, что даже сам Великий и Ужасный, сам Создатель, Заточитель — или как еще называли Макси смертные? — сам виновник бесконечного кошмара иногда испытывал жалость. В уже новой, отвратительной жизни, в которой она служила ему. Была его самой сильной фигурой на импровизированном шахматном поле. Крохотная пешка кутается в теплый плед, вжимается в пологий ствол каштановой березы. Ночь пожирает Константу, и одно пешка знает наверняка: останется в темноте — погибнет. От того и возносит молитвы, судорожно чиркает спичками, а те предательски гаснут. Одна за другой. Максвелл наблюдает за ней из тронного зала, держит зеркало, перебирая про себя всевозможные ругательства. А порой тихо и обреченно шепчет: «Только не так, Венди… Только не так!» В ту ночь Чарли сочувствовала пешке… А Грю не терпелось завладеть телом. Она только и ждала, когда ей разрешат сорваться с поводка, выпотрошить эту мямлю Венди. Тени истязали короля, корили слабым и нерешительным. «Если хочешь, можешь приступать, — сдается он, и в глазах бушует такое отчаяние… — Только чтобы я этого не видел! Не делай ей больно… Будь так любезна, Чарли». …а потом зеркальная поверхность отражает человека в штопаном алом жилете с факелом в руках — пушистика. Он появляется случайно, из чащи леса. Но именно он не дает маленькой пешке пропасть. И Макси облегченно выдыхает, потом хохочет и уверенно бросает нависшим над ним тюремщикам — теням: «Правила есть правила! При свете смерти не бывать!» Чарли снова отгоняет ненужные мысли. Смотрит на окруживших ее подданных и душит неуместные для королевы сантименты. Лишь напоследок спрашивает себя: заслужил ли Макси расправы? Еще не поздно переключиться на пушистика. А Грю, окончательно напитавшись ее давними воспоминаниями и страхами, сковывает запястья, противно щекочет под лопатками и ехидно шепчет, отзываясь мириадами голосов в голове. «Помнишь, как он поднял на тебя руку? Помнишь, как выбрал трон, а тебя подчинил? Ты же помниш-шь его с-согласие, когда хозяева с-с-соединяли нас, душечка… Я — твоя сильная сторона! Я. Есть. Решительность!» К горлу подкатывает тяжелый колючий спазм. То ли щупальца теней продолжают сжиматься, то ли еще мгновение, и Грю окончательно завладеет телом. До тех пор, пока Чарли не успокоится, не поборет свои переживания. …не растерзает кого-нибудь, искупавшись в крови. Лишь тогда вернутся трезвомыслие и липкое, отдаленно похожее на вину чувство. — Мои дорогие подданные! — рычит Чарли нехарактерно низким голосом, и говорливые тени затихают, вожделенно внемлют. — Мы вернемся обратно в логово и жестоко покараем Максвелла. Мы отнимем у него гордость, мы растопчем его Кодекс и заполним пищеводы страхами. Мы снимем его кожу… Пусть бывший король ощутит себя голым! Мы лишим его крови и плоти. А что до пешек… Пускай помучаются: зима покажется им рождественской сказкой, как только наступит весна с вечными дождями и хищными жабами. Поиграем с их жизнями! Я объявляю о конце холодов, повелеваю Константе оттаять! «Мы превзошли себя, Чарли, браво! Макси бы это оценил…» — словно скребясь о мозг, подмечает Грю и, судя по ощущениям, окончательно завладевает сердцем и разумом. На взбушевавшиеся океанские волны несмело падает первый солнечный лучик. Из-за горизонта выплывает багровеющий диск солнца, чуть обжигая и слепя теней. Те начинают корчиться, искать укрытия. Даже паниковать. И только самые большие, самые жирные и упитанные крепко сдавливают руки Чарли, сосредоточенно смотрят и предупреждают: — Ты приняла взвеш-шеное и крайне мудрое решение, королева. Весна — непростое время. А Мак-с-свел слаб. Но не обольщайся и не забывай, летом твой… Как это будет на вашем… — Срок! Срок! — щурясь, поддакивают маленькие страхоклювы, едва показываясь из убежищ. — Да, твой испытательный срок подойдет к концу. И если посмеешь разочаровать нас… Свет становится просто невыносимым. Еще минута, и утро вступит в свои права. Минута, и станет непривычно тепло: побегут ручьи, природа начнет медленно отходить от долгого тягучего сна. Минута и… — Я докажу, что достойна вас, дорогие подданные.