tell me all the ways to love you

Хёнджин возвращается в тишину их квартиры. Разочарование волной окатывает его тело, молнией прошибая диафрагму и останавливаясь между глаз, наполняя их нежданными и постыдными слезами. Хорошо, что здесь тихо — тише с тех пор, как парни разделились на два общежития. К началу следующей недели они должны были предоставить демо будущих песен компании, и, конечно, авторская команда временно поселилась в студии. Не то чтобы тишина подтолкнула его к этому, но Хёнджин наконец понял, чего желал. Он изнурён после одиночных съёмок, после ослепляющих софитов и вспышек камер, сложной хореографии и людей, беспрерывно крутящихся вокруг него одного — он хотел прийти домой и разделить свою усталость с кем-то. Мысль о том, что ему придётся лежать в своей постели одному, а компанию составит лишь пожирающая изнутри тревога, послала мурашки по его спине. Он хотел улечься на диване между Чаном и Джисоном, сунуть в их руки телефон с открытой галереей, чтобы лишний раз не рассказывать о своём дне; он хотел, чтобы его грело тепло окружающих тел, он хотел… Чанбина рядом? — Ты дома, — дверь комнаты Чанбина медленно открылась, и вышел он, одетый в спортивные штаны и свободную майку, демонстрирующую мягкие мышцы его рук. Он улыбнулся. — Как прошло? — Нормально, — сердце подскакивает к глотке. Он — родной, и он так прекрасен, что дыхание Хёнджина перехватывает. Чувства облепили его грудную клетку. — Я рад, что покончил с этим. — М, — Чанбин преодолевает дистанцию между ними и, подойдя сзади, обхватывает талию Хёнджина, пока тот разувается. — Я представляю. Ты хорошо постарался. Хёнджин кивает, проглатывая ставший в горле ком. Чанбин, прижимающийся к нему сзади, тёплый. — Ребята в студии, — ладони Чанбина поглаживают живот юноши. — Почему ты не с ними? — задаёт вопрос Хёнджин, хотя уже знает ответ. Думает, что знает. Однако всё равно хочет услышать эти слова. — Хотел встретить тебя, — легко отвечает Чанбин, игриво приподнимая тон. — Кто-то ведь должен устроить торжественную вечеринку нашему Хёнджинни. Хёнджин переносит вес на пятки, расслабляя тело в объятия парня. — Чанни-хён заказал для тебя ужин. Тонкацу и рамен. Есть хочешь? — Спасибо, хён, — он знает, что должен, но тревога всё ещё сжимает его желудок. — Не хочу. — Окей. Можем поужинать позже. Что-то внутри груди Хёнджина сжимается, словно натянутая резинка, которая вот-вот треснет. — Пойдём, — Чанбин отпускает его, и Хёнджина тут же охватывает тоска по его теплу. Тот протягивает ему руку, улыбаясь. — Должно быть, устал? Да. Осознание этого ясного факта окатывает волной, будто Чанбин открыл ему глаза на простую истину — он чертовски устал; не только от съемки, а от всего этого. От работы. Он устал от тренировок, затягивающихся до поздней ночи, от того, что бессонница и тревога заменили собой нормальный отдых, и от изнуряющего съемочного дня. Нет, он любил свою жизнь всем сердцем, и не задумываясь выполнял всё, что требовалось; но он хотел знать, как другие артисты справляются с работой? Как удерживают баланс? Откуда берут уверенность? Столько же уверенности, как и у Чанбина? Он кивает. Чанбин затягивает его в свою комнату, падает на незаправленную кровать и похлопывает по пустому месту на матрасе сбоку. — Хён, — младший застывает у двери. Комната Чанбина маленькая, без единого намёка на порядок; по ней разбросан спортивный инвентарь, а под нелепой настольной лампой, купленной на распродаже, валяется ком одежды. Хёнджин уже был здесь. Он провёл не одну ночь в этой комнате, прижимаясь к Чанбину и обмениваясь ленивыми поцелуями — но они не говорили об этом. Чанбин пытался завести разговор на эту тему, но Хёнджин просто не мог. Когда он пытался передать свои чувства, вызванные прикосновениями старшего, словами, его мозг словно пронзало током. Он хочет, чтобы их отношения значили что-то. Но, кажется, Чанбина всё устраивает. — У меня одежда грязная. — Возьми мою. Как просто. Хёнджин меняет спортивные штаны на шорты, толстовку — на старую футболку. Наощупь ткань мягкая. Он ловит своё отражение в небольшом зеркале наверху шкафа Чанбина: тени на его веках ещё не скатались. Опавший под глаза пигмент делал выражение его лица ещё более уставшим. Чанбин всё ещё настойчиво хлопал по свободному рядом с ним месту. — Ты забрал запись? Дашь посмотреть? — Не знаю, хён, — Хёнджин забрал телефон с полки шкафа и нырнул в постель. Он прижался ближе к парню, съезжая ниже, чтобы тот мог обхватить его плечи. Его нос уткнулся в медленно вздымающуюся грудь Чанбина; он пах мылом, а сердце неспешно билось под тканью майки. — Снял немного с экрана. — Покажи! — Чанбин вытянул руку, пытаясь схватить телефон. Хёнджин надул губы, но всё же отдал смартфон. Чанбин разблокировал его. Младший не хотел смотреть — видел уже сотни раз — и вместо этого зарылся в грудь Чанбина. Заплющил глаза. Послышалось эхо начинающейся композиции. — Да, Хёни, — Чанбин говорит сам с собой. Его голос, зарождающийся в диафрагме, вибрацией отдаётся в череп Хёнджина. — Вау. Ва-ау, какое движение. Хёнджин сжимает глаза до появления ярких пятен. Он пытается сконцентрироваться на голосе, мягко звучащем над его ухом, тепле рук, движениях груди. Пытается не думать о напускном спокойствии съёмок, о повторных дублях и об ошибках. Чанбин смотрит запись, снова и снова перематывая назад, рассматривая каждую деталь. Когда он откладывает телефон, грудь младшего окутывает колючая лоза страха. Она медленно сжимается, вдавливаясь в рёбра юноши; ещё один вдох — и она прорежет кожу. — Хёни, — Чанбин прижал парня к себе ещё крепче. — Вышло просто потрясающе. Ты хорошо потрудился. — Ах, — Хёнджин спускается ниже, разваливаясь на матрасе и закрывая лицо руками. — Рад, что всё кончилось. — И как тебе? — Чанбин сползает вслед за ним. Он мягко дёргает Хёджина за запястья, но его руки не поддаются. — Я не знаю, — объяснить придётся слишком многое: свет, тревога, тишь; как сильно он скучал по парням, как отчаянно желал услышать рядом знакомый смех, ощутить прикосновение, что развеет страх. Как сила этого желания заставляла чувствовать себя слабым и неблагодарным. Как то, что выступление обрывками держалось внутри его мыслей даже после окончания съёмок. Исправить, повторить, улучшить. — Может, оно недостаточно хорошо? — безнадёга. — Что, если они не смогут сделать видео? Эта мысль сжимает его глотку. Что, если это всё было впустую? Что, если продюсеры напишут ему письмо с «простите, нам не хватило удачных кадров, удачи, Ваш счёт». Что, если он потратил чужое время впустую? Шипы проткнули его грудь. — Хёнджинни, — большой палец Чанбина скользнул по тонкой кости запястья юноши. — У тебя получилось. Резкий вдох пронзает лёгкие Хёнджина. Что-то внутри него ломается, и он заплющивает глаза до шума в ушах. Его челюсть задрожала; он рвано выдохнул через нос. Сдержался. Замолк. — Ты хорошо потрудился. У тебя получилось. — Хён, — его горло стискает слишком глубокий глоток воздуха. Наконец проливаются первые слёзы, горячими каплями стекая на ладони, всё ещё прижатые к лицу. — Хён. Чанбин подвигается, склоняясь над содрогающимся телом. Он поглаживает напряжённые предплечья юноши. — Скажи мне это. — Это неправ… — Просто скажи мне, что ты постарался. И всё. Прерывистое горячее дыхание упирается в его ладони. Прикосновения Чанбина нежны и терпеливы: вверх, вниз, снова вверх и вниз. Грудь Хёнджина поднимается в темпе его движений. — Я-я старался. — Да, — его тихий голос поддерживает юношу, — повтори, пожалуйста. — Я старался, — в этот раз слова легче соскакивают с языка. Сказанная вслух фраза прорезает круговорот беспокойных мыслей в его голове. Когда твои губы произносят важные словах, в груди просыпается неизвестное ранее чувство. Страх отступает. — Ты достаточно хорош, — Чанбин оставляет несколько поцелуев на внешней стороне ладоней Хёнджина. — Хорошо, — сквозь всхлипы прорывается согласие. Его нос забит. На тонкой коже проявились красные пятна, и он так и не посмел открыть влажные глаза. — Малыш, — руки Чанбина скользнули к запястьям юноши. — Скажешь мне это? — Хён, — напряжение пульсирует в висках. — Хён. — «Я достаточно хорош», — он сжимает тонкие запястья, ощущая неровную пульсацию на подушечках своих пальцев. — Я достаточно хорош, — выдыхает. Шипы врезаются глубже. Ещё один сдавленный всхлип. — Я достаточно хорош. — Вот так, — голос Чанбина мягок. Ему наконец удаётся убрать руки парня от его лица. Проговорив слова вслух, они наконец ощущаются как истина. Он на самом деле старался. Это правда. Он старался. Он трудился, чертовски трудился, до изнеможения — и, может, этого и правда было достаточно. Может, результат будет равен его стараниям. А даже если нет — им гордятся Чанбин и тот маленький огонёк, пылающий глубоко внутри его сердца. И теперь он понимает это. Оставшееся напряжение выливается надрывным плачем, освобождая его от острых пут. Хёнджин знает, что Чанбин смотрит, и ему не стыдно. Его губы касаются солёных дорожек, тянущихся от раскрасневшихся глаз к слабым губам юноши. Беглые поцелуи покрывают всё его лицо, пока он наконец не успокаивается. — Красивый, — шепчет Чанбин. — Нет, — несмотря на своё состояние, из груди Хёнджина вырывается неверящий смешок. Его руки обвивают шею Чанбина и притягивают к себе; тот ложится сверху, а его вес позволяет осознать реальность и, самое главное, безопасность происходящего. — Мой макияж. Чанбин снова целует его — нежно, мягко, — а затем приподнимается, убирая спавшую на глаза младшего чёлку. Подушечки его пальцев скользят по бровям, спускаются к скулами, смешивая тени со слезами. — Скажешь мне и это? — Что? — Что ты красивый. — Пф, — Хёнджин прижимает голову парня к себе, пряча его лицо в изгибе своей шеи. — Да ладно. — Нет? — рука Чанбина скользит по боку юноши. Его прикосновения приятны; Хёнджин чертовски чувствителен, и ему хочется замурчать в ответ. Он запускает свои пальцы под майку Чанбина и ощупывает мышцы его спины. Тёплая кожа. Влага. Поцелуй в шею. — Ну что? — пальцы крепко сжимают бедро Хёнджина. — Не скажешь? Хёнджин зарывается носом в его ключицу. Он может рассказать о многом: о своей работе, своих стараниях и способностях, но сказать это всё ещё сложно. И это нравится Чанбину больше всего. Рука опускается к подолу, ползёт под резинку его штанов, дразнит нежную кожу поясницы и сжимает изгиб ягодиц. Иногда это отвлекает Чанбина. Иногда. — А если так, — парень утыкается носом в висок Хёнджина. — «Хён считает Хёнджина красивым». Хёнджин охает, напрягшись. Его пальцы возвращаются к футболке Чанбина и начинают переминать между собой ткань. — Скажешь? — он давит на юношу, пока тот не роняет голову на мягкую подушку. Чанбин медленно целует его. — Хён считает, — младший закрывает глаза и выдыхает, щекоча губы Чанбина. — Хён считает Хёнджина красивым. — Считает, — шепчет Чанбин. — Ты молодец. Как и всегда. Его глаза снова наполнились слезами. Он даёт волю эмоциям, и теперь они проскальзывают между поцелуями и тёплыми касаниями, позволяя Чанбину вжать его в кровать, усмиряя вихрь мыслей. — Ну вот, Хёни, — бормочет старший. В его мире остались лишь прикосновения Чанбина, низкий шум его голоса, звучащего в восхвалениях юноши; они упираются в его шею, грудь, чувствительную кожу бёдер. Впервые за несколько недель его настигает истома. Хёнджина будит звук открывающейся входной двери. Он резко приподнимается, но встать не может — пальцы Чанбина сильнее вцепились в его талию. — Нет, — в его затылок утыкается полусонный низкий голос. — Хён, я могу пойти к себе. — Нет, — повторяет Чанбин. Постель тёплая. Рука старшего покоится на его талии. Хёнджин переворачивается, встречаясь с ним лицом к лицу; подвигается ближе. Веки Чанбина всё ещё опущены и не содрогаются, даже когда подушечка пальца Хёнджина ощупывает его профиль, спускаясь по переносице носа к пухлым губам. — Хорошо, — шепчет юноша. — Спасибо. — М, — дыхание Чанбина задевает кончики пальцев Хёнджина. — Давай спать. Он устал. И впервые ему не сложно.