не хватает

Скрашивать ночи, которые казались непозволительно долгими после окаменения, Асагири Ген научился долгими прогулками под открытым небом в обществе самого себя. Тишина помогала. И в то же время пугала — до мурашек вверх по позвоночнику. Потому что мысли о том, что он больше никогда не услышит чей-то голос и навеки останется камнем, ужасали. И этот ужас лелеял растущую внутри черепной коробки паранойю и боязнь одиночества. Но… Ген продолжал гулять по деревне Ишигами и её окрестностям сам. Как показало время, Асагири был тем еще мазохистом. — Ночь сегодня яркая, — в пустоту говорит менталист, заправляя длинную прядь за ухо левой рукой. Ген не надеется услышать ответ на свой монолог. Но с беспокойством и тревожностью, в сердце растущими, надо бороться. Хотя бы таким нелепым и по-детски глупым способом, как разговоры с самим собой. В этом новом мире, таком непохожем на привычный старый, Асагири Гену не хватало стабильности. И пачки сигарет с ментолом, пожалуй. Надежда в лице Сенку согревала сердце, потому что, наблюдая за этим парнем, Ген действительно уверовал в то, что цивилизацию можно возродить. Что можно спасти обращенных в камень. Это ведь всего лишь вопрос времени — гений, коим Ишигами Сенку, бесспорно, являлся, найдет выход из любой ситуации. «Стоило попросить современничка об услуге», — обреченно думает фокусник, отмечая, что пачка сигарет действительно пригодилась бы. «Интересно, когда Сенку-чан изготовит для Царства Науки первые антидепрессанты?» От подобных мыслей-догадок ухмылка сама на лице появляется. Потому что где-то на периферии сознания мелькает прошлая жизнь. И на её фоне то, что происходит теперь, воспринимается совсем иначе. — Не спится? — доносится откуда-то сбоку знакомый хриплый голос, и Ген улыбается шире. Нет, Асагири не спешит поворачиваться лицом к неожиданному собеседнику. Просто потому что «хочется». «Как ребёнок, ей-богу», — весело, совсем для себя непривычно отмечает Сенку, огибая застывшего парня. Асагири устремляет взгляд в небо и считает звёзды, наивно радуясь каждому найденному созвездию. Астрономией Ген увлекался ещё в младших классах, разделяя с Ишигами его любовь к далекому космосу. — Не спится, — всё же отвечает на вопрос Ген, на секунду переводя взгляд на учёного и обратно. Тишину теперь скрашивает присутствие знакомого человека рядом, и Гену кажется, что даже дышать становится проще. — А ты чего не спишь? Возвращая вопрос, в ответ услышать что-то Асагири и не надеется — настолько умиротворяющей ему эта тишина кажется, что нарушать её — кощунство, страшный грех. Но когда Ишигами Сенку был праведником? — Не спится, — так же беспечно отвечает учёный, пожимая плечами, молчаливо дополняя, мол «так получилось». Как успел заметить Ген, взгляд которого всё время в толпе за Сенку цепляется, «так получалось» у парня часто: последнюю неделю бессонница стала для юного светоча науки постоянной спутницей. И оттого залёгшие под красными глазами мешки, что в прямом смысле были темнее ночи, Гену не нравились. От слова совсем. Ему болезненное состояние учёного будто бы воздушно-капельным передавалось. И эта мнимая связь вызывала лишние вопросы, ответы на которые сыскать не представлялось возможности. — Так не пойдет! — принимает нелёгкое решение Ген, преодолевая разделявшее их с Сенку расстояние в два шага, и подхватывает замершего учёного под руку. — Спать ты идёшь, Ишигами. Причём сейчас же, — делая акцент на двух последних словах и понижая голос, говорит Ген. Сенку глаза прикрывает, как бы смирившись. Отчёт он себе уже не отдаёт, поэтому анализировать мурашки, которые по позвоночнику вверх от голоса менталиста бегут, не собирается. Он вообще пришёл сюда за своей порцией дискуссий о вечном в приятной компании своего современника. Но, как говорится, у Судьбы на него были другие планы… — Земля вызывает Сенку, приём, — голос у Гена сейчас весёлый-весёлый, а в глазах чертята пляшут. И Сенку засматривается, подвисая секунд на пять. А может, и двадцать пять — считать он не считал. Но когда контакт с Землёй всё же устанавливается, а ощущение реальности к замершему учёному возвращается, Сенку осознает, что Ген находится слишком близко. В прямом смысле этого слова, немножко прижимаясь телом к опешившему Ишигами, в попытке измерить температуру последнего старым проверенным способом — приложив ладонь ко лбу. Лицо у Асагири при этом такое серьёзное: брови сведены; взгляд на одной конкретной точке, а именно — на собственной ладони сконцентрирован; губы что-то тихо шепчут… Рациональный Ишигами иногда готов был поверить в то, что Асагири Ген владеет магией. Потому что влияние на него фокусник имеет неимоверное, и этот феномен объяснить никак, кроме пресловутого «волшебства», нельзя было. — Да вроде нет температуры… — неуверенно тянет Ген, отстраняясь. Он ещё раз окидывает взглядом Сенку, который теперь свою усталость даже не скрывает, и в его глазах такой океан беспокойства виден, что Ишигами неловко становится. Ибо заставлять других беспокоится о себе учёный не хотел, а тут… — Нормально всё, не волнуйся, — пытается успокоить Гена Сенку, легонько улыбнувшись и приподнимая руки, мол, «окей всё». Но для «окей всё» Ишигами чересчур уставший, поэтому, вздохнув, Асагири снова берёт упрямого учёного за ладонь и тянет в сторону лаборатории. — Идём, тебе надо поспать, — уверенным, не терпящим отказов тоном говорит менталист, проявляя своё (обычно скрытое) недюжинное упрямство. — Как нянька возишься, — пытается перевести в шутку всё Сенку. Но получается, откровенно говоря, плохо: усталость и недосып (почти хронические) сказываются. — Ай-ай-ай, Асагири, ещё пальчиком пожури, как дитё. — И пожурю! — добавляя в голос больше грозности, отвечает Ген, прикрывая глаза. — И плату возьму! — М-м, какую? — устало спрашивает учёный, стараясь не заснуть на полуслове. Получается так себе, потому что спокойный и мягкий голос менталиста сейчас для учёного сродни колыбельной — убаюкивает и успокаивает не хуже снотворного. — Три пергамента для личного пользования, — немного подумав, отвечает Асагири. Сенку такая плата кажется маленькой, практически незначительной, поэтому он, махнув рукой, говорит: — Для тебя хоть двести. На этом их ночные разговоры заканчиваются, потому что царство Морфея забирает Сенку в свои объятия куда быстрее, чем учёному хотелось бы. Ген окидывает уснувшего парня взглядом и, поправив одеяло, выходит из лаборатории. «Надо бы поспать пойти», — мелькает в мыслях.

***

Встречаются они через день на том же месте. Ген так же в небо смотрит и считает звёзды, наслаждаясь редкими моментами внутреннего спокойствия. Сенку, бодрый и, к удивлению, выспавшийся, садится рядом с фокусником и тишину эту нарушать не спешит. С Геном сидеть по-своему уютно. Шуршание сбоку отвлекает задумавшегося Ишигами, и тот лениво поворачивает голову в сторону, кидая беглый взгляд на менталиста. Глаза цепляются за тонкие пальцы, в которых оказывается кусок пергамента в трубочку скрученный. Сенку хмурится, осознавая, чем этот клочок является. — Самокрутка, — беспечно отвечает Ген, увидев в глазах Сенку немой вопрос. — Зачем тебе это? — срывается с потрескавшихся губ вопрос, едва не переходя в поток мата. Сенку парень культурный, но молча смотреть на то, как Асагири своё здоровье губит, не будет. — Нервы, — отвечает в краткой форме фокусник, доставая из кармана спички и поджигая сигарету. Едкий дым заполняет пространство между ними, отчего Ишигами морщится. Приторный запах цветов и прочей травяной ереси бьют по чувствительным рецепторам. Хочется чихнуть. И Сенку чихает: несколько раз подряд, громко и с чувством. Ген наблюдает за этим с полуулыбкой, несколько раз хихикнув. Парень делает глубокую затяжку, прикрывая глаза от удовольствия и выдыхает дым. Уже в противоположную сторону. — Хочешь? — из вежливости спрашивает он, не надеясь на положительный ответ. Поэтому последующие действия учёного у него землю из-под ног выбивают: Сенку поближе придвигается, ловкими пальцами выхватывает самокрутку прямо из рук фокусника, и… выкидывает, отправляя в полет геново творение. — Ишигами! — рычит Ген, злым взглядом окинув безмятежного учёного. Сенку подобное проявление ярости ни капельки не трогает, поэтому он как удав спокоен. — Здоровье не портить, — цедит каждый слог Ишигами, придвигаясь ещё ближе к опешившему Гену. — Есть миллион способов успокоить твои шальные нервы. И, не давая опомниться замершему парню, учёный хватает пальцами подбородок Гена и накрывает его губы своими. У Гена внутри, кажется, планеты взрываются и вселенная крошится на маленькие кусочки. Потому что от шока он забывает, как дышать. Глаза картинке, пред взором представшей, верить отказываются, а мозг информацию, в него поступившую, не обрабатывает. Сенку ухмыляется в поцелуй, замешательством болтолога вовсю пользуясь, и зарывается пальцами в двухцветные волосы. Сухие потрескавшиеся губы сминают геновы в требовательном поцелуе, и Асагири теряет связь с действительностью. Полностью. Потому что «слишком хорошо», чтобы быть правдой. Потому что иррационально и чертовски неправильно. Но когда Ишигами Сенку волновали подобные глупости? Когда воздух в лёгких заканчивается и дышать становится нечем, учёный отстраняется, так и не разорвав зрительный контакт. — Это… это что было? — впервые на памяти Ишигами Ген запинается и слова подобрать не может. Эта картина Сенку кажется забавной, отчего ученый довольно улыбается. «Определённо, шокированный Ген — шедевр на миллион долларов», — думает надежда человечества. — Антистресс твой, вот что, — невозмутимо отвечает Ишигами, притягивая к себе парня и зарываясь носом в шею Асагири. На неожиданные объятия Ген реагирует практически сразу, смыкая руки на талии Сенку и механически поглаживая его спину. Тишина вокруг них теперь немного неловкая. Но её скрашивает размеренное дыхание пристроившегося в геновых объятиях Сенку. И счастье, которое Ген, кажется, теперь руками потрогать может. Ишигами Сенку не хватает тепла человеческого, потому что быть надеждой цивилизации чертовски сложно. Асагири Гену сигареты, походу, больше не нужны. Потому что тихое «не кури больше», которое Ишигами в шею буквально шепчет, заставляет Гена подчиниться.