И смех и грех (Сборник драбблов по 13 карт и Невошедшим)

      Рома ушел. Уже много-много месяцев назад. Отказал без малейшей надежды на что-то.       Феликс знал это. Уже почти забыл, занялся своей личной жизнью, перестал считать дни этой глупой влюблённости, завел друзей, начал новые отношения… И как только он привык к своей тихой-мирной счастливой рутине, дофамин поутих, и снова начал сниться он…       Этот злостный тип был везде. В любом школьном кабинете, в каждом магазине, встречался на улицах, всегда спешно отводя взгляд и делая вид, что очень увлечён разговором по телефону.       Он специально?! Он просто везде. От него не скрыться. Это паранойя? Да, это наверное паранойя, не может же он сталкерить человека, которого отшил. Не может. Точно не может. Это паранойя…       Но однажды он просто пропал. И всё опять резко изменилось, будто они вернулись на год назад. Ромео только ушел, а Феликс не знал куда себя деть. Последний выглядел как обычно, вел себя так же, улыбался друзьям, гулял и нежно целовал своего молодого человека, но эти навязчивые мысли, эта потребность куда-то девать негатив…       Приходя домой, Феликс здоровался с родителями, рассказывал очередную историю о том, как «замечательно» прошел его день, и спешил в свою комнату, ведь там его ждал ещё кое-кто. Вот он, сидит на кровати, такой же красивый как и всегда, добрый и милый Рома. Только воображаемый. Он всегда рад видеть Фелю, особенно после тяжёлого дня. Они обнимаются. Из-под одеяла выползает Елька — брат-близнец Феликса. Да, тоже воображаемый. Он тоже рад.       После ужина юноше приходится заставить себя сесть за уроки. Только открыв учебник по алгебре, он чувствует резкую головную боль. Мотивации что-либо делать конечно же нет. На кухне идёт какой-то американский фильм, которые Феликс ненавидит. Агрессия, сдерживаемая весь день, проявляет себя, заставляя сжимать и разжимать кулаки и дышать глубже чем обычно. Мать прибавляет громкость на телевизоре. Противная клишированная музыка бьёт по барабанным перепонкам, и Феля дрожащими руками хватает с другого края стола наушники и, дабы не слышать эту гадость, включает свой плейлист. Он всё-таки берет в руки ручку, царапая бумагу, выводит в тетради «Домашняя работа» и пытается поставить дату 16.10, но рука пишет сначала 16 апреля, затем дату рождения, затем всё со злобой перечёркивается, и тетрадь с размаху летит в стену.       Феликс дышит быстро и яростно и кидает вслед тетради ручку, учебник и пенал. Вещи падают мятой кучкой, страницы рвутся, а карандаши катятся по полу в разные стороны. Юноша смотрит на это, потом в окно, затем на дверь и внезапно разражается рыданиями.       Он падает на кровать и утыкается брату в плечо, тот сразу же крепко сжимает его в своих объятиях. Рома мгновенно садится рядом и обнимает сзади. Только они умеют правильно утешать. Молча обнимать, Феле большего не нужно. Ничего не говоря, они втроем обнимаются и тихо всхлипывают.       Феликс заходится в громком рёве, колотя себя кулаками по коленям и голове, кусая ладони и царапая лицо ногтями. Друзья пытаются перехватить его запястья, и когда Ельке наконец это удаётся, он крепко прижимает брата к кровати всем телом и накрывает одеялом. Ромео встаёт, выключает свет, ложится рядом и поправляет мокрую от слез подушку, всё ещё вытирая рукавом глаза. Так они и засыпают.

***

И каждый раз после очередной опустошающей истерики он собирает по углам своего разума осколки разбитого, разнесенного в пух и прах сердца. И воображаемые друзья целуют его руки, плечи, щеки, успокаивая и поливая своими слезами. Даже если у Феликса не останется никого, у него будут они — Рома, Елька, он сам и его воображаемый мир. С ним. Навсегда.