Храм громовержца

— Он безумен, словно бешеный пес! — То выжигает зноем поля, то топит нас ливнями! — Господин бессмертный, пожалуйста, помогите нам! — Довольно, — сухо произнес Чу Ваньнин, и жалобный гул голосов стих. Мужчины и женщины воззрились на него, затаив дыхание, и их лица, полные волнения и надежды, надвинулись на одинокую фигуру в простом белом одеянии. Однако та не дрогнула, спокойно и уверенно спросив: — Как его зовут? — Мы зовем его Тасянь-цзюнь, — с трепетом произнесла женщина. — Но когда-то его именем было... — неуверенно добавила ее дочь. Односельчане дружно шикнули на нее, заставив испуганно прикрыть рот рукой. Чу Ваньнин нахмурился и повысил голос. — От вашей трусости мы только теряем время. Назовите его имя, если правда хотите, чтобы я помог вам. Жители поселения, пристыженные странствующим заклинателем, потупились, прекрасно понимая, что ничто не помешает ему сию минуту взмахнуть рукавами и исчезнуть в ночи подобно вольному ветру. — Мо Жань, — вполголоса сказал кто-то из толпы. — Его звали Мо Жань. Ветер стукнул в окно веткой дерева, и селяне вжали головы в плечи, бросив испуганные взгляды на ночное небо, будто ожидали, что молния ударит в дом и испепелит его вместе с ними. Чу Ваньнин фыркнул, не удержавшись. — Если правда так боитесь его, отчего не пошли к его храму сами? — Многие ходили! — оскорбился один из мужчин, почти подпиравший головой потолок. — Никто не вернулся. Дорога к храму полна опасностей, господин бессмертный, но никакие болота и хищные звери не сравнятся со своенравным божеством. Кроме вас, некому помочь нам. Взгляды селян, собравшихся в доме старосты, обратились в сторону Чу Ваньнина, и тот кивнул, поднимая пиалу. — Вам не о чем больше тревожиться. Завтра я отправляюсь в храм и не покину его стен, пока не получу ответа! Произнося эти слова, он и не знал об их пророческой силе.

***

— Вы уверены, господин бессмертный? — спросил староста с сомнением в голосе. — Точно не хотите одолжить мою лошадь? — Уверен, — ответил Чу Ваньнин, повязывая туже свой пояс. — Мне будет тяжело с ней на болотах. И я привык странствовать пешком. — Может, хотя бы возьмете с собой моей еды? — участливо спросила жена старосты. Но Чу Ваньнин снова с достоинством отверг чужую заботу, покачав головой: — Моих припасов мне будет достаточно. — Вы же вернетесь? — тихо спросила дочь старосты. Глаза юной девушки наполнились печалью при мысли, что этот красивый вежливый заклинатель, возможно, погибнет еще на пути к храму. Но Чу Ваньнин уверенно кивнул ей без тени сомнения: — Я прибуду через несколько дней, чтобы рассказать вам о том, что мне удалось узнать. Он покинул деревню на рассвете, и белоснежные одежды его ослепительно сияли на солнце, будто снег, выпавший посреди лета на мягкую зеленую траву. Вопреки предупреждениям, дорога не была ни долгой, ни трудной; он мог бы таковым стать для простого селянина, но не для заклинателя. После смерти своего наставника Чу Ваньнин странствовал долгие годы, помогая людям на своем пути, и путь этот не всегда был ровным — но он шел, не поддаваясь страху и сомнениям, ведомый лишь желанием защитить слабых. Закаленный в огне тяжелых испытаний, он стал холоднее стали. Казалось, он способен был разрезать даже камень своим безграничным упорством. Спина Чу Ваньнина неизменно была прямой, словно обнаженный меч, а рука ни разу не колебалась, закрывая собой других. Никто и никогда не думал, чего эта сила стоила ему, а он не говорил о том. Смыслом его жизни стало спасение слабых, но этот человек ни за что не позволил бы проявить слабость самому себе. Шаг его был легок и стремителен, минуя овраги и болота, волков и разбойников. Когда Чу Ваньнин ступил на земли Тасянь-цзюня, кровавый закат еще не уступил место ночи. Заброшенный храм щерился черными углами крыши, а когда Чу Ваньнин шагнул за дверь, от стен дохнуло могильным холодом. — Мо Жань, я пришел поговорить с тобой, — громко произнес заклинатель, и его речь взлетела под потолок, потемневший, будто грозовое небо. — Как смеешь ты обращаться ко мне по имени! — гулко прорычало эхо громовым раскатом. — Ты даже явился без подношения этому достопочтенному? Наглец! — Я не делаю подношений богам, что вредят людям, — холодно бросил Чу Ваньнин. Тьма внутри храма зашевелилась, поднимая голову. Солнце мелькнуло последней алой стрелой луча и закатилось за горизонт, позволив длинным теням поймать храм в когти. Одна из них махнула рукавами, заворачиваясь в опустившуюся ночь, и сделала шаг в полосу лунного света. Божественно красивое лицо Тасянь-цзюня было искажено яростью. — Ты пришел бросить вызов этому достопочтенному? — ухмыльнулся он, щуря темные глаза на своего гостя. Тот спокойно встретил пронизывающий взгляд и покачал головой: — Лишь узнать, почему ты перестал помогать тем, кто рассчитывает на... Хохот Тасянь-цзюня перебил его. — Те жалкие люди, которые никогда не дают то, что я хочу, но требуют в десять раз больше? — он оскалился, и будто разрушительная молния мелькнула меж его тонких губ. — Передай им, что я выжгу каждый колос на их полях, чтоб они подохли с голоду! — Я не буду этого передавать, — бесстрашно возразил Чу Ваньнин, не опустив головы. — Ответь, чего ты хочешь? Тасянь-цзюнь ненадолго задумался, постукивая длинным черным ногтем по своему рукаву, исчерченному алыми молниями. Выразительные губы его кривились в злой усмешке. Этот заклинатель в белом совсем не робел перед ним — богом-громовержцем, императором небес! Ни тени трепета не мелькало на серьезном смелом лице с красивыми тонкими чертами. Гордость этого человека была подобна величественной горе с заснеженной вершиной, и Тасянь-цзюню нестерпимо захотелось сокрушить ее одним мощным ударом, пронзив до самого основания. Наклонив голову к плечу, он недобро усмехнулся. — Я хочу тебя. — Что? — не понял Чу Ваньнин. — Я сказал, что хочу тебя, — бог хищно облизнулся, медленно приближаясь к своему гостю. — Я не трону урожай тех трусов, за которых ты пришел просить, и даже смягчу жаркое лето — пусть так, черт возьми! — Но взамен... Заклинатель отшатнулся, но сильные руки Тасянь-цзюня с легкостью обхватили его железным кольцом, а губы обожгли мочку уха. — Взамен ты останешься здесь на три дня и три ночи, позволив мне делать с тобой все, что я пожелаю. Все еще хочешь помочь людишкам? Кровь схлынула с лица Чу Ваньнина, а в груди разгорелось пламя, словно горячее тело, прижимающее к себе заклинателя, пропитало своим жаром и его. Побелевшие губы слабо шевельнулись: — Хорошо. Торжествующее выражение испарилось с лица бога, как капли дождя в жаркий день. — Я могу убить тебя, если мне придет это на ум, — веско предупредил он, склонившись к лицу Чу Ваньнина и внимательно вглядываясь в чужие глаза. Но решимости в них не убавилось даже тогда, когда длинный ноготь Тасянь-цзюня играючи царапнул бледную щеку. — Я не отступлю. — Да будет так, — усмехнулся Тасянь-цзюнь. И впился в изумленно раскрывшиеся мягкие губы. Последнее, что запомнил Чу Ваньнин, судорожно цепляясь за крепкие плечи — это свой беспомощно чувственный стон и ускользающий из-под ног пол храма. Следующие несколько дней слились для Чу Ваньнина в обильный ливневый поток, обрушившийся на него и утопивший в ощущениях. Тасянь-цзюнь подхватывал его тело подобно штормовому ветру, периодически меняющему свое направление на противоположное. Заклинатель казался себе легче листка в широких ладонях божества и мягче воска под его крепким телом. Изгибаясь от наслаждения и выкрикивая имя Мо Жаня в потолок его храма, Чу Ваньнин не мог лгать себе в том, что лишь сделка вынуждает его идти на подобное. Мо Жань. Распахнутые небрежно одежды обнажали рельеф его мышц, вид которых заставлял Чу Ваньнина заливаться краской. В часы страсти лицо Тасянь-цзюня озарялось вспышками в глубине глаз, а в часы отдыха оно смягчалось довольством, напоминая солнечный свет после урагана. В первый раз Чу Ваньнин попытался уйти, отсчитав три дня с уговора, чем вызвал негодование Тасянь-цзюня. — Я говорил про шесть дней! — горячо уверял он. — Это ты все напутал. Но разве можно тебя винить, если этот достопочтенный так хорош в постели, что у тебя голова кругом? Чу Ваньнин хотел было возразить, чувствуя подвох, но Тасянь-цзюнь притянул его к себе для поцелуя, и спор был отложен ввиду более важных дел. Он замечал, как Мо Жань проявляет все больше ласки — мимолетно касается губами его щеки или перебирает волосы, отбирая право заплести их. Солнечные лучи пускали веселых солнечных зайчиков по стенам храма, который больше не выглядел зловещим. Чу Ваньнин ложился в согревающие объятия, нежился под градом настойчивых поцелуев и трепетно опускал ресницы, чувствуя внимательный пылкий взгляд на своем лице. На шестой день Мо Жань вскинул брови и глянул с кристальной честностью: — Шесть? Я сказал про десять, Ваньнин! Чу Ваньнин посмотрел выразительно на бога, вравшего хуже малого ребенка... и остался во второй раз. Но даже этого оказалось мало им обоим. По истечению десятого дня Тасянь-цзюнь был мрачнее туч, собравшихся за окном храма. Насупившись, он наблюдал, как Чу Ваньнин повязывает пояс и прячет под воротом алые метки чужих зубов. Заклинатель бросил на него виноватый взгляд и вздохнул. — Я вернусь, когда... — Не вернешься, — резко оборвал его Тасянь-цзюнь. Губы его подрагивали, но глаза, сухие и злые, враждебно смотрели в чужое лицо. Он горько ухмыльнулся. — Думаешь, я дурак? Не сдалась тебе эта глушь вдали от людишек, которым ты тут помочь не сможешь. Ну и вали к ним! К черту! — Мо Жань... — И не зови меня так! Чу Ваньнин закусил нижнюю губу. Под вой ветра он развернулся и, не прощаясь, нырнул в хлеставший по щекам ливень. Время едва минуло полдень, но потемневшее небо не давало и шагу ступить без опаски. Очередной рывок наугад оказался для Чу Ваньнина роковым. Нога его провалилась куда-то вниз, с мерзким чавкающим звуком утягивая заклинателя за собой — и мир поглотила тьма.

***

— Ваньнин! Глаза открывались с таким трудом, будто кто-то слепил его веки клейким рисом. Чу Ваньнин нечеловеческим усилием воли вынудил себя шевельнуть рукой и вздрогнул от обжигающего кожу тепла. Мо Жань. — Где я? — даже шепот давался с трудом. — Ты... умер, Ваньнин. После таких новостей глаза распахнулись сами собой. Он рывком сел, торопливо осматриваясь. Уже знакомый храм по-прежнему отзывался стуком дождя в окна, и внутри Чу Ваньнина что-то оборвалось при виде серьезного лица Мо Жаня. Он опустил глаза на свои руки, будто светящиеся изнутри ровным белым светом. Пальцы Мо Жаня сжали его серебристый рукав. — Ты небожитель. — Я? Тасянь-цзюнь фыркнул и закатил глаза, сразу став похож на себя гораздо больше. — Небеса, видимо, были впечатлены твоей жертвой во имя людей и даровали тебе возможность помогать им дальше. Итак... — он заинтересованно прищурился. — что же ты умеешь, юное божество? — Я еще понятия не имею. Но... — уголки губ Чу Ваньнина приподнялись, а пальцы переплелись с пальцами Мо Жаня. — Кажется, теперь у нас двоих впереди много времени, чтобы это выяснить.

***

— Мама, мама! Пошли собирать рис! Староста говорит, не хватает людей! — Опять не хватает? — всплеснула руками женщина, отставив в сторону горшок с обедом. — И куда нам столько риса в этом году! — Видимо, богам понравились наши подношения, — девушка рассмеялась. — Мама делает самые вкусные пельмени! — Скажешь тоже, — добродушно проворчала польщенная женщина. — Беги, скажи, что я скоро буду! Проводив взглядом дочь, она посмотрела в сторону верхушек деревьев, за которыми — как знал каждый ребенок в деревне, — возвышался храм двух богов. Не из страха, но из благодарности люди приходили к ним со своими молитвами и всегда получали ответ. Одного бога изображали высоким могучим мужчиной, величественным и гордым, облаченным в черные одежды. Другой же был духом, окутанным белым туманом, милосердным и великодушным. Руки первого проливали над полями дожди, в то время как ладони второго держали колосья и цветы. Божества были неразлучны, ступая шаг в шаг, и общий их храм за высохшими болотами никогда не пустовал. Многочисленные подношения, благовония и картины украшали это светлое тихое место, дарующее приют каждой душе, что обращалась в молитвах к его обитателям. Мо Жаню и Чу Ваньнину.