Стакан по имени Ваня

— Они настоящие? — А? — Кудри — они настоящие? — Что? Серёжа поднимает глаза с бумажного стаканчика, мазнув маркером рядом с последней буквой чужого имени. — Ну, знаешь, они как парик. В хорошем смысле, — скрипучий смех повисает немного напряжённо, заглушенный стуком сердца в ушах. — А, да. Ну, они такие. «Какие, Серёжа, какие они? На что тебе рот, на что тебе возможность говорить, и говорить связно?» — думает он, зависая всеми мыслями сразу на медовых прядях, уложенных ураганами или самой матерью Анархией, на трогательно изогнутых бровях и округлом силуэте плеч. У него не хватит ни слов, ни воображения, чтобы описать происходящее перед ним; его язык слишком короткий, его сознание не готово преисполниться настолько сильно, чтобы принять факт существования человека перед ним. Если люди — просто набор атомов, то здесь, безусловно, лучший из возможных. Никогда ещё все чувства сразу не включались в осознание происходящего, даже если речь шла о чём-то очень великом. Но теперь, когда перед ним что-то большее, чем просто «великое», оно — грозное и могущественное, гениальное и грандиозное в самой своей сути, он теряется. «Ладно, тебе стоит успокоиться, тебе стоит сказать ещё что-то. Убеги, в конце концов, если ты не можешь показать хоть каплю разума прямо сейчас», — Серёжа не уверен, что на его лице есть хоть какое-то выражение, и он уже ровно сорок три секунды просто пялится, как в отражение, на этого парня. — Со мной всё в порядке, — наконец утверждает он, чтобы получить чуть удивлённую улыбку в ответ. Сергей Пешков — пример болезненного самокопания и чрезвычайного самообладания (только в следующие тридцать семь секунд, когда он с каменным лицом желает хорошего дня и отдаёт стаканчик по имени Ваня его новому предмету восхищения). Только когда карамельно-медовая макушка скрывается за дверями, лицо его горит от стыда, и у себя в голове он называет это чудовищное происшествие своим главным позором. Остаётся надеяться, что стаканчик по имени Ваня никогда больше не вернётся в этот Старбакс, иначе кудрявый мальчик упадёт в обморок от стыда, а после уволится. «Если ты такой нелепый, тебе стоит вообще не выходить из дома», — подсказывает что-то на задворках его сознания. Он ненавидит себя прямо сейчас. И, кажется, влюбился. Как ещё можно назвать разложение в груди при виде невероятно притягательной фигуры, которая, вообще-то, сделала комплимент его кудрям? Как можно не отреагировать на проявленное внимание, даже полностью испортив первое впечатление? Может быть, это в Серёже проблема — слишком влюбчивый, слишком жаждет и боится внимания, зацикливается. Но Ваня, конечно же, возвращается. Пешков царапает пальцем стирающийся принт на футболке, на том её куске, который выглядывает из-под зелёного фирменного фартука, от скуки вполуха слушая разговор девчонок за ближайшим столиком. Сейчас самая глупая часть дня — время сразу после полудня, когда в Старбакс заходят только те ребята, которым хочется зарядить телефон или провести неожиданный «коворкинг» за чашечкой чего-то горячего. Серёжа мечтает поскорее уйти домой, к шумному соседу Ваде и к излюбленному креслу с накинутым фиолетовым пледом, к ноутбуку с открытым Нетфликсом и кокосовым чипсам в качестве закуски под очередной сериал. Но нужно работать — принимать редких клиентов, даже если они, открыв дверь, оказываются твоим происшествием, которое хочется забыть. У Вани вся одежда чёрная и неосторожный хвостик на голове. В руках поношенный спортивный рюкзак с брелками и никакого ноутбука, на лице кривая улыбка. — Можно карамельно-вафельный латте с соевыми сливками, пожалуйста? — просит, оперевшись руками о низкую стойку. Высокий рост явно ему мешает, но он, словно показательно, Серёжей любуется — смотрит неотрывно, как тот печатает чек, как подписывает его стакан, как переливает из чашки в шейкер молоко. — Хорошего Вам дня, — контролируя дыхание, терпеливо желает Пешков. Только бы не сдаться натиску стыда в собственной голове, отведя взгляд. Никак нельзя снова показать этому Ване, что он волнуется, хотя, если честно, внутри своей головы он бьётся в истерике, видя эту растрёпанную художественность, что создана без старания. — Спасибо, Серёжа… — медленно, слегка застыв, говорит парень. Протягивает руку, оборачивая пальцы вокруг своего бумажного стакана, и внимательно рассматривает своё имя кривым почерком. — Мне кажется, ты забыл кое-что написать? У Серёжи так гулко стучит кровь в висках, что он чувствует себя переполненным, перенасыщенным. Он не готов играть в игры, тем более — выигрывать их, полагаясь на свою бешеную терпеливость. Хочется нырнуть под прилавок и дать себе время успокоиться. Нельзя так волноваться из-за чьего-то присутствия. Чувствуется, что нужно что-то сказать, но Пешков не будет. Он только смотрит перед собой — на Ваню, кусающего нижнюю губу, на стакан с остывающим напитком, и поднимает бровь, выражая удивление. — Тут должен быть… — тот запинается под взглядом и как-то слишком резко теряет всю свою уверенность, что излучал до этого. Серёжа вдруг понимает, какой напускной была храбрость, отражающаяся в блестящих глазах. Подмечает те мелочи, которые воспалённый мозг всего минуту назад не замечал — подрагивающий кадык, нахмуренные брови и нервное дыхание. От этого Ваня хуже не становится, ни капли, а вот искренность, наконец усмотренная в идеальной внешности, только больше сдавливает Пешкову сердце. Когда под обаятельной натурой скрывается чарующая стеснительность, такая же, что присуща и самому Серёже, становится только жарче. — Тут, э, короче, вообще-то, я хотел попросить твой номер. Вот… Написать на стаканчике… Серёжа молчит, разглядывая чужие пальцы, крепко сдавливающие бумагу, мнущие неприятно-горячий, вообще-то, стакан. Пытается понять, что ему нужно ответить. — То есть, я не настаиваю, но я подумал, что будет прикольно так сказать — это вроде круто звучит. Что я такой: «не хватает твоего номера», и ты такой пишешь его на стакане… и, я сейчас подумал, это была худшая идея в моей жизни… — тараторит Ваня, визуально уменьшаясь. Серёжа смеётся, видя его смущение. Не отрицает, что и собственные щёки краснеют, но хватается дрожащей рукой за чёрный маркер и протягивает ладонь над стойкой. — Прости, Боже, это такой позор, вообще не нужно было это говорить, да? Что сделать, чтобы ты дал свой номер?.. Он бы продолжил, если бы не Серёжа, теряющий терпение. Пешков вытягивает руку ещё дальше и хватается за стакан, оттягивая на себя. Ванина ладонь послушно разжимается и слегка пугливо уклоняется от соприкосновения пальцами. Серёжа пишет с «+7», старательно выводя каждую цифру, и ставит в конце маленькое сердечко, намекая, как может, на ответную симпатию. Ваня со стойки хватает стакан и разворачивает номером к себе. Переводит взгляд и смотрит недоверчиво на смущённо улыбающегося Пешкова. Открывает рот, пытаясь что-то сказать: — Я, э, я позвоню, обязательно! Серёжа снова смеётся, качая головой. Как веселит наблюдение за детской радостью на чужом лице. Как согревает сердце мысль, что причина радости он и одиннадцать цифр его телефона. — Просто напиши мне в телеграме, Ваня, — и добавляет, сам от себя не ожидая такой смелости. — Если хочешь позвать на свидание, то лучше в какой-нибудь музей. И лучше на выходных, когда у меня нет смен. Ваня, кивая, уходит, чуть не забыв трубочку, и почти врезается в молодую девочку, заходящую в кофейню. То, каким удивлённым он выглядит, видно даже со стороны — он, кажется, не верит, что его нелепый подкат сработал. Серёжа отворачивается к полкам, заставленным серебристыми пачками кофейных зёрен, пытаясь успокоить дыхание. Это на словах он такой смелый, а на деле — словит сейчас паническую атаку из-за одного красивого мальчика, который, слава Богу, уже ушёл. — Здравствуйте, можно вот это печенье?..