till I can get my satisfaction

      Для Рони всегда Шома было мало; он хотел его всего. Хотел целовать покрасневшие губы, оглаживать худые ключицы, забираться под футболку, пересчитывая ребра, в то время как желание притянуть за худые щиколотки, провести костяшками по худым ногам, нащупать рукой затвердевающий член, хитро улыбаясь было необычайно большим. Но к сожалению рони не наблюдал у себя сверхспособностей, а желание всё росло и росло вызывая каждый раз навождение и жжение в груди. Теперь его было не остановить.

***

      Шома лежит на диване и пинает ногой воздух — за окном наверное градусов с 30, майка жарко липнет к худому телу. Шома делает несколько глотков воды, но это ничуть не помогает.       Парень слышит звук открывающийся двери и тихие шаги — он знает что его парень вернулся с работы.       В дверях появляется Рони, и Шома по-котячьи улыбается, готовый запрыгнуть на коленки и ластится к колючей щеке шепча нежности. Но когда в дверях показывается ещё один Рони — та же одежда, та же внешность, те же хитрые зелёные глаза, улыбка быстро спадает.       Ему уже не нравится эта затея...       Арон плавно подходит к парню. Шома полагает, что его Рони, но всё равно нервно теребит край одеяла — то ли из-за страха, то ли из-за дурного предчувствия. Второй Рони покорно стоит в дверях, смеряя долгим взглядом испуганного Шома: он его в мыслях догола раздел и уже пять раз вытрахал, это точно.       Первый Рони (Шома очень не нравится так его называть, но пока он не разберётся в ситуации, пусть уж будет так) наклоняется и целует — сначала нежно и трепетно, будто пробуя на вкус первый раз: Шома ощущает на губах привкус табака и клубничной жвачки. Затем седлает его бедра бесстыдно и требовательно; будто специально ёрзает на чужих бедрах, целует пьяно — шома и впрямь задумывается: а не отравился ли он каким-то газом и сейчас сношается с воздухом — какой позор.       — Привет, — шепчет первый Рони, блаженно прикрыв глаза, опускается сухими поцелуями на шею.       — Мы так сексуально выглядим со стороны, я готов кончить, — второй Рони, скрестив руки, сокращает расстояние между ними.       В голосе слышен сарказм, но по глазам видно — ведёт и очень сильно.       У Шома и самого разум затуманен. Трудно соображать, когда твой парень ну немного двоится, и Шома даже не знает это двойное наслаждение или двойная мука.        — Он — это я, а я — это он, —ухмыляясь, опережает предстоящие вопросы второй Рони.        — Это как? — Шома сейчас похож на окуня, открывая и закрывая рот, но по большей части не из-за удвления, а из-за возбуждения, накатывающего его достаточно быстро.       Первый Рони в тот момент опускается на ключицы жаркими поцелуями, но не прикасается руками. И парню почему-то стыдно поднять глаза на второго Рони — такое ощущение будто бы его спалили с поличным и сейчас начнут отчитывать. Но как бы Шома не старалсяя он не может не признать, что это возбуждает.       — Ну типа мы один человек, — начинает объяснять Рони будто школьнику, — мы одинаково думаем, анализируем, действуем, — Рони присаживаеьчя на края кровати и осторожно поглаживает ступню, — будто у нас один мозг на двоих, но в том то и прикол что у нас их два.       Шома хмурит брови — Рони на это улыбается. Шислер так часто делает, когда пытается вспомнить куда дел носки или придумывает поздравление бывшему однокласснику, с которым связывает лишь общая школьная виньетка.       — На твоём месте я бы напрягал кое-что другое, — первый Рони кидает мимолётный взгляд на пах и Шома заливается краской. Ему стыдно, что он возбужден — это так правильно и в то же время нет.       Шома иногда кажется что у него встанет и на куст розы, конечно если он будем иметь облик Рони и не будет таким... колючим.       Первый Рони наконец-то возвращается к губам и без стеснения углубляет поцелуй. Если существует поцелуй французский, то их несомненно — верешлерский.       Второй Рони оглаживает икры плавно поднимается к коленкам, оставляет сухие поцелуи где только может. Руки тянутся к внутренней стороне бедра — тот будто дразнится, нарочно не задевая член. Затем он ловко избавляется от чужих шорт и Шома хочется как можно скорее прикрыться, хотя это вполне естественная реакция — Рони видал и не такое, но Шислер чувствует стеснение в первую очередь перед собой.       Шома надеется, что Рони хоть чуть-чуть возбуждены. Он конечно не ангелок, но заглядывать в трусы сразу двум дядям — к такому его жизнь не готовила.       Второй Рони прокладывает дорожку из поцелуев от торса до чувствительных сосков, игриво обводя языком, что аж руки сводит судорогой, на что тот по лисьи улыбается. Первый Рони в то время избавляется от одежды и взору Шислера предстает уже знакомый член и капельки предэякулята, так сексуально стекающие из розовой головки. От одного только вида рот наполняется слюной, но Шома поворачивается ко второму Рони, будто ища одобрения в этом взгляде, как провинившийся котёнок, который разбил вазу. Второй Арон на это ухмыляется, прикусывая за скулу, оставляя чувственные поцелуи на ключицах, шее, под ухом. Он его смакует, как самую дорогую конфету.       — Хороший мальчик, — шепчет тот почти безвучно, но у Шома эта фраза эхом отбивается внутри, оседая где-то в подкорке мозге. Рони заглядывает ему в глаза: тяжело, пьяно, долго — теперь Шома знает что видит жертва в глазах кобры.       Шома немного привстает на пробу проводя языком по головке — ожидает почувствовать что-то новое, неизведанное, то, что заставит его поверить, что он совершает что-то направильное. Но этого не происходит. И это пугает.       Второй Рони опускается поцелуями на низ живота, короткими ноготками царапает, выпирающие рёбра, оглаживает бока и наконец-то накрывает член ладонью. Даже сквозь ткань трусов это прикосновение кажется таким горячим — Шома инстинкивно двигает бедрами навстречу, на что получает лёгкий шлепок.       Шома лижет член уже не так робко и даже немного похабно — он знает как сильно плавится Рони от этого.       Второй Арон медленно тянет зубами резинку трусов вниз и это так пошло, что Шома восхищенно ахает. Шислер насаживается ртом почти до середины, немного боязно проводя рукой у основания, пытаясь не задеть зубами разгоряченную плоть. Затем облизывает головку, ощущая терпковатый вкус смазки — Рони сейчас как нагретый под солнцем металл, как самое острое лезвие.       Шома облизывает член как самый сладкий леденец — если мог бы он бы его всего облизал. Рони же буквально почти двухметровое фруктовое мороженое на палочке. Первый Арон проводит рукой по темным отросшим волосам, пригладив взъерошенную челку, а затем неожиданно насаживает на член, нежно, но требовательно сжимая волосы и Шома от этого сдавленно стонет.       — Хороший мальчик, — звенит в ушах и Шома не уверен было ли это произнесено вслух. Кажется, он начал сходить с ума. Голос, кажется, льётся отовсюду, сузив вселенной к размерам маленькой спальни. Они будто застряли в старой картонной коробке, и каждое молчание кричит громче истошных криков.       Второй Рони неспешно надрачивает, но потом резко пережимает член у основания; широко лижет влажный член — от основания до самой щелки, слизывая выступившую смазку и вбирает наполовину. Его действия ритмичны и непоколебимы. Затем его рука опять пережимает член, а язык рваными мазками опускается на ложбинку и Шома уже стонет из-за стыда.       Где там его гитара? Он готов спеть грустную песню про судьбу злодейку.       Рони вылизывает совсем бессовестно умело, Шома знает, что тот делает это уже не первый раз, но парню как в первый раз плохорошо. Шислер слышит приглушённое шуршание, а затем чувствует липкие из-за смазки пальцы у ануса. Первый палец на удивление входит легко, отдая мурашками по всему телу — шома стыдно признаться, что он растягивал себя утром. Второй Рони одобрительно хмыкает на это.       Рони припадает языком к набухшим соскам, по очереди обводя языком, оставляет еле заметные засосы на молочной коже, стекает невесомыми поцелуями от шеи к ключицам. Теперь уже Шома запускает пальцы в золотистые волосы, ласково поглаживает и сипло дышит, на грани стона — выгибается каждый раз, когда Рони оставляет еле видимый засос. Настолько отвлечённый этим зрелищем, он не сразу замечает, что его бессовестно трахают уже тремя пальцами!       Шома выгибается в попытке насадиться глубже, порывисто стонет, ему так мало, мало, мало. Второй Рони наконец-то избавляется от сковывающей одежды, приставляя член к входу. Первый Рони же опускается жаркими поцелуями на шею, оставляя засосы, а затем целует в губы совсем неожиданно ласково и трепетно, будто боясь спугнуть. Второй Рони приподнимает чужие бедра предусмотрительно подложив подушку и Шома инстинктивно расставляет пошире ноги. Закатные лучи неясными огненными фигурами ложатся на тощее тело Шома, на венистые руки Рони на чужих бедрах, на старые виниловые пластинки на стенах.       Ему кажется, одно неверное движение и он спустить в трусы как школьник. Притом что трусов на нем нет       Рони входит медленно, шипит из-за узости, встречаясь с звонким стоном под собой. Он успокаивающе поглаживает коленку, входя до конца. У Шома белые пятна перед глазами и тело будто наэлектризовано — настолько он заведён.       Рони двигается осторожно, тягуче медленно. Шома то стонет, то резко вдыхает, комкает покрывало, вскидывает бедра. Первый Рони прикусывает нежную кожу шеи — Шома готов поверить в то, что тот имеет клыки. Затем грубо проникает в рот, языком очерчивая ряд зубов, рукой поглаживает по непослушным волосам.       Второй Рони постепенно наращивает темп, опускает руки на торс, сжимает талию, пересчитывает ребра, приостанавливаясь, но затем опять возвращает нужный темп. Шома чувствует, что он на пределе — ноги предательски трясутся, а тело покрывается мурашками. Рони сам накрывает ладонью член: сначала проводит рукой осторожно, почти не касаясь, а затем размашисто и резко и Шома этого хватает, чтобы мир поплыл перед глазами подобно времени во снах, когда ты не совсем знаешь где ты находишься и картинки меняется одна за одной так быстро, что невозможно проследить, что на них. Рони кажется кончает вслед за ним — Шома сложно сказать. Они точно завтра об этом поговорят, но сейчас, пока сердце готово выпрыгнуть с груди, а тело растекается по кровати словно сахар под жгучими лучами, ему хорошо.       В школе вас учили математики, сэр? Разве один плюс один может значить бесконечность?