Я напишу тебе поэму

Ваня был как снег на голову в жаркий июльский день

      Он перевёлся к ним в одиннадцатом классе. Просто появился на пороге школы, встал рядом с их компашкой и стоял, не проронив ни слова. Дылда под два метра ростом, волосы во все стороны, русые такие, на солнце блестящие. Чёлка до самого носа, глаз не видно от слова совсем, и родинка на щеке такая аккуратная, будто делали точечным прикосновением карандаша. Стоит себе один-одинешенек, не разговаривает ни с кем, ножкой какой-то ритм о землю отбивает. Кто-то даже подойти поговорить пытался, но попытки эти успехом не увенчались. "Странный" было всеми решено единогласно. Кроме Серёжи. Серёжа его не заметил вообще.       Пешков обратил внимание на нового одноклассника только тогда, когда учительница назвала его имя. – Иван Бессмертных.       Из всей речи их классного руководителя Серёжа запомнил лишь это. Ваня. Красивое имя. Простецкое, как три копейки, но такое... милое, что-ли. А фамилия-то какая! Бессмертных. Так и хочется растягивать эти гласные на языке. Да и самому парню она безумно подходит, только вот Серёжа пока понять не может, почему.       Ваню посадили вместе с ним. Серёже это ой как не понравилось. Он всю свою жизнь сидел один за своей родной последней партой второго ряда, гордо нося звание волка-одиночки, которое сам себе и придумал. И Бессмертных сюда ни коим образом не вписывался, что, несомненно, удручало.       Но Ваня с ним даже не заговорил. Сел спокойно, смотрел внимательно на классную и, по всей видимости, слушал, что она там вещает. А вот Серёжа не слушал уже давно. В данный момент он был занят разглядыванием своего соседа. Смотрел на него глазами с маленькое такое блюдце, будто пытаясь понять, что он такое. Первая мысль, пришедшая в голову – красивый. Безумно красивый. Серёжа покраснел и быстро отвернулся, дабы скрыть заметно выступивший на щеках румянец. Нет, ему не было стыдно за подобного рода мысли, просто не хотелось объясняться перед соседом, почему он вдруг стал похож на помидор.       Но Ваня заметил. И практически незаметно улыбнулся уголками губ. Серёжа этого, по понятным причинам, не видел. Наверное, к лучшему.

Ваня был бедствием, полностью разрушившим тихую и спокойную жизнь Серёжи.

      Пешков любил писать стихи. У него был старый блокнот с котиками, который он очень любил и никому не доверял даже просто подержать в руках. Там он хранил себя. Всё то, что смог выразить своим почерком на листе бумаги, местами оставляя маленькие рисуночки и пометки. Серёже нравилось выражать свои мысли и чувства подобным способом. До определённого момента.       Знаете, дети бывают жестоки. Причём почти все. И Серёжа убедился в этом ещё в шестом классе, когда один из его "друзей" прочитал стихотворение. Серёжа позволил. Первый и последний раз.       Друг оказался не очень, а Серёжа – с синяками по всему телу. Мама, выходя из кабинета директора, не сказала ни слова. Его перевели в другую школу. Блокнотик уцелел, но на страницах перестали появляться новые стихи. Серёжа не плакал, просто обидно было до сжимающейся грудной клетки.       А через несколько лет к ним пришел Ваня. Он стал местной знаменитостью: сразу же записался в баскетбольную команду, где делал огромные успехи и получал в свой адрес лишь похвалу; учился на отлично, а от девчонок отбоя не было вообще. Ваня нравился всем, начиная с одноклассников и заканчивая учителями. Серёже он нравился тоже.       Пешков довольно давно принял свою бисексуальность, но никому об этом не рассказывал. "Загнобят, – твердил надоедливый мозг. – Изобьют и не оставят живого места". Поэтому Серёжа молчал, но тайком (как ему самому казалось) глядел на Ваню почти всё время.       Бессмертных был идеален: подтянутое тело, ухоженные волосы, лицо без единого прыща (как он это вообще делает?), красивая улыбка, открывающая вид на ряд белоснежных зубов. Он как будто сошёл с обложки журнала, чтобы наяву показать всё очарование и привлекательность, что кроятся за этими листами. Ваня был прекрасен.       И Серёжа влюбился. По уши.

Ваня вернул Серёже вдохновение, заставляя писать снова и снова, до бессонных ночей и мешков под глазами, до мозолей на пальцах и отказывающих рук.

      Серёжа снова начал писать. Много. Сидел тёмными ночами в своей комнате под светом настольной лампы, пытаясь собрать все свои мысли в предложения, а предложения – в стих. К Серёже вернулось вдохновение, а имя ему – Ваня.       Пешков каждый день исподтишка наблюдал за Бессмертных. За его плавными движениями, легкой походкой, красивыми руками, которые так умело вели мяч на физкультуре, улыбкой, что появлялась на лице довольно редко, но была наполнена искренностью, которую просто невозможно подделать. Ваню хотелось снимать на камеру каждую чертову секунду. Каждое его действие хотелось запечатлеть и сохранить не только в памяти, но и на фотографиях. Ваню хотелось видеть перед собой всегда. По крайней мере, Серёже.       И в один день Серёжа решился. Он написал стихотворение. Ты знаешь, солнце светит ярко В глуши лесов, степей и гор. Оно выходит спозаранку Смотря на всех, но не в укор. Оно прекрасно. Ты ведь знаешь, Оно всегда уходит в ночь. Оно скрывается. Мечтаешь, Чтобы его увидеть вновь. Но ты не солнце, нет. Ты лучше. Ты светишь ярче, никогда Ты не уходишь злополучно. Ты согреваешь нас всегда. К чему все эти были строки? Увы, не знаю я, но всё ж Скажу, что лучик солнца стойкий Нашёл давно в тебе, Ванюш.       Последнее, что написал Серёжа на этом листочке, вырванном из любимого блокнота, была подпись: "Жожо".       На следующий день, когда все уже успели убежать в столовую, Серёжа кинул аккуратно сложенную бумажку с нарисованным сердечком Ване в рюкзак. Пешков всем богам молился, чтобы Ваня не подумал на него, ведь этот псевдоним был довольно очевидным (опять таки, только по мнению Серёжи), но в то же время где-то в груди теплилась надежда, что Бессмертных сразу все поймёт. И Серёжа не мог понять, какой вариант лучше.       День подходил к концу. Серёжа так и не понял, заметил ли Ваня эту записку вообще, но успокаивал себя мыслями о том, что дома тот точно её прочитает. Мысли о том, что её содержимое может Ване не понравиться, Пешков старался сразу выбрасывать из головы.       Серёжа всегда выходил из класса последним, чтобы не быть затоптанным в этом столпотворении. И сегодняшний день не был исключением. Взгляд почему-то зацепился за мусорное ведро, в котором одиноко лежала одна-единственная бумажка. До боли знакомая бумажка с нарисованным, блять, сердечком.       Руки начали трястись, а голова пошла кругом. Серёжа опустился на колени,аккуратно достал записку двумя пальцами, после чего кое-как её развернул. Он не ошибся. Это было его послание. Не скомканное, не порванное, а оставленное в том виде, в котором его положили в чужой портфель. Его будто и не читали вовсе. А ведь Серёжа старался.       Изображение перед глазами поплыло. Пара капель упало на записку, отчего бумага в этих местах сильно потемнела.

Ваня стал для Серёжи всем.

      Пешков не появлялся в школе неделю. Мать не трогала. Она лишь тихо вздыхала, проходя мимо комнаты сына, что целыми днями лежал в кровати и изредка выходил поесть. Он не плакал. Ну, может, первые пару дней. На большее сил просто не хватало. Ваня не выходил из головы ни на секунду.       Серёжа стал вновь появляться на уроках, но не мог сосредоточиться ни на чём. Часто клевал носом и не помнил даже, на каком предмете вообще находится. На Ваню обращать внимания не было ни сил, ни желания. Но вот сам Бессмертных смотрел на него порой слишком пристально. Серёжа не замечал.       Какого же было удивление Пешкова, когда Ваня сам позвал его поговорить после уроков. А он что? Он, конечно же, согласился, потому что Ване, такому милому и смущенному, он отказать просто не в силе. И в этом его главная слабость.       Они подошли к гаражам. Ваня встал, как вкопанный, но продолжал молчать, с каждой секундой делая тишину всё более неловкой. – Так зачем ты... – начал было Серёжа, но договорить ему не дали. – Это ведь ты написал то стихотворение, да? – таким красным Пешков Ваню ещё не видел. Хотя он не уверен, что его положение было лучше. Ваня догадался. Стало до безумия страшно. – Э-э, я не... – Я знаю, что это ты. Просто... – он укусил нижнюю губу в попытке правильно сформулировать слова. Почему так резко стало сложно говорить? – Ты... Серёг, я просто... Оно... Мне понравилось.       Серёжа не верил своим ушам. И не в том смысле, что был несказанно рад. Он, конечно, был безумно счастлив, только вот несостыковочка была одна, которая в мозгу всё никак не складывалась с имеющимися фактами. – Я нашёл его в урне. – Пешков не узнавал собственный голос, который почему-то так предательски срывался на ебаных гласных. – Я нашел его, мать твою, в урне! Если оно тебе понравилось, так какого хуя ты его выбросил?!       Бессмертных стоял и молча смотрел на Серёжу, всё также закусывая нижнюю губу. Волновался. И глазами смотрел такими добрыми, заполненными до краёв чувством вины, что и обижаться и кричать не хотелось уже ни капельки. Но Серёжа был слишком обижен и зол, чтобы так легко остановиться. Он ведь старался!       Но Ваня не отвечал. А Серёже хотелось плакать. Просто разреветься на месте, на глазах человека, который в один миг уничтожил его всего, а после попытался собрать. Безуспешно, как оказалось. Так думал Пешков.       Но его губ коснулось что-то необычайно мягкое и сладкое на вкус. Коснулось так трепетно и нежно, будто пытаясь случайно не разбить. А Серёжа не мог пошевелиться, как и не мог поверить в происходящее.       И Ваня отстранился. Улыбнулся так ярко, что не хотелось уже думать о выброшенном признании и той неделе, проведённой дома. Хотелось лишь смотреть на этот лучик, что улыбался сейчас лишь Серёже и никому другому. Ваню хотелось оберегать. Ваню хотелось целовать. Ваню хотелось просто держать рядом круглые сутки, чтобы тот ненароком не начал светить для кого-то другого. – Знаешь, я... – после продолжительного молчания голос Бессмертных был довольно хриплым, но не менее притягательным. – Я просто испугался, наверное. Это ведь твой почерк был, я его из тысячи, наверное, узнаю, – он слегка улыбнулся, виновато опуская взгляд. – Да и ты весь день сам не свой был. Короче, я подумал, что шутка это всё. Ну, решил пацан поприкалываться и всё. Но стихотворение твое мне так в душу засело, что я... – он запнулся и спрятал руки за спину, продолжая ещё более неуверенно. – Ты когда в школе неделю не появлялся, я переживал сильно. Я... Я наверное именно тогда и убедился, собственно, – он посмотрел на небо, почти до предела задрав голову. – Странно всё это, не находишь?       А единственное, что сейчас не находил Серёжа, это себя. А еще он потерял тот момент, когда получил ответное признание. Завуалированное такое, конечно, но все же признание. А по лицу улыбка глупая до ушей растекается.       Ваня стал тем, ради чего хочется жить. Ваня стал тем, для чего хочется стараться и одновременно не думать ни о чём, спокойно отдаваясь моменту. Ваня сломал Серёжу, как только появился в их школе. Ваня собрал Серёжа по кусочкам там, у гаражей, мягко поцеловав в губы.

И Серёжа ему бесконечно благодарен.