I've Seen You, Beauty

«Я увидел тебя, красавица, и теперь ты принадлежишь мне, кого бы ты ни ждала, даже если я никогда тебя больше не увижу, — думал я. — Ты принадлежишь мне, и весь Париж принадлежит мне». (Эрнест Хемингуэй)

*

— Я знаю одну девушку, — сказал я, когда мы шли по улице Розье. Мне не было интересно быть гидом или свахой, пока Джон и Пол не приехали в Париж, но я знал девушку, а Джон и Пол всегда интересовались девушками. — Я тоже, и что ты хочешь медаль за это? — сказал Джон. Пол толкнул его локтем. — Так расскажи нам о ней, Юрген. Оглядываясь назад, я понимаю, каким он был вежливым! Видите ли, он все еще беспокоился о том, нравился ли он мне. Я был так неравнодушен к Стюарту, а отношения Пола и Стюарта были настолько напряженными, что какая-то часть Пола, казалось, думала, что это соревнование: люди могли отдать предпочтение либо ему, либо Стюарту, но не им обоим. Ему не о чем было беспокоиться, он мне очень нравился, и на самом деле он мне до сих пор нравится. Пол всегда стремился понравиться, но меня беспокоил Джон. Сарказм беспокоит меня. — Ее зовут Элис, — сказал я им. — Она немного похожа на Астрид, но темноволосая. С длинными темными волосами. Она очень умна. — Ум всегда был в приоритете у этих двоих, ум и… — Сиськи, Юрген, что насчет ее сисек? — спросил Джон. Он достал из кармана пиджака пакет с мармеладками и предложил его Полу, который мгновение порылся в нем, чтобы выбрать кусочек, пока мы шли. — Они вполне ничего, — заверил я его. — В любом случае, я рассказал ей о тебе все, и она с нетерпением ждет встречи с тобой. Если интересно, она сегодня вечером придет в кафе «Рояль», чтобы встретиться с нами. Джон и Пол обменялись взглядами. Я мог видеть, как они вели один из тех разговоров, которые у них случались и прежде, где был только взгляд и никаких слов, и поскольку слов не было, я не знаю, что было сказано, и могу только догадываться, исходя из того, что произошло позже. — Тогда конечно, — любезно сказал Джон. — Давайте возьмем ее. — Ты попытаешься, я уверен, — сказал Пол с притворным вызовом. — Может быть, я спрячусь в туалете на несколько минут, чтобы дать тебе реальный шанс. — Он бредит! Юрген, тебе придется позвонить людям в белых халатах. Я и теперь вижу их, как они прогуливались по мощеной улице в еврейском квартале. Это была последняя неделя, когда у них были английские прически «Tэд», прически, которые удивили меня, когда я впервые увидел их той ночью в Гамбурге, прически, которые действительно делали их похожими на рок-н-ролльщиков. Конечно, стрижки «Цезарь», которые я им сделал, впоследствии у всех будут ассоциироваться с рок-н-роллом — позже сами «Битлз» станут определять, что у людей будет ассоциироваться с рок-н-роллом. Я встретил их позже тем же вечером в кафе «Рояль». В первый же день их поездки я понял, что бессмысленно ожидать, что они съедят что-нибудь необычное — в основном они питались огромным количеством жареной картошки и иногда сосисками. Что ж, большие порции жареной картошки — это как раз по-французски, так что, думаю, у них был настоящий парижский опыт. Мы пили по второму или третьему бокалу вина, когда появилась Элис. Она была студенткой Школы изящных искусств, поэтому я думал, что она сможет поладить по крайней мере с Джоном. Она очень напоминала мне Астрид и была такой же красивой, с длинными черными волосами и с легким сексуальным покачиванием бедер, которое бывает у некоторых очень уверенных в себе женщин. Она была забавной, а иногда грубой, и она была настоящей богемой — одной из тех, в длинных юбках и ярких блузках, с волосами, всегда струящимися по плечам и груди и развевающимися на ветру. Я думал, что она похожа на картину, может быть, на Климта. Она появилась в кафе с сигаретой в руке, действительно красивая, как у Климта. Она направилась к нашему столику, и я приготовился представить ее Полу и Джону, но она полностью проигнорировала их и, прежде чем я успел произнести хоть слово, набросилась на меня. — Comment oses-tu m'apporter à ces garçons sauvages? (Как ты смеешь приводить меня к этим дикарям?) — потребовала она с яростью в голосе. — Эти мальчики… они выглядят как… Я осторожно поймал ее за запястье и заговорил с ней по-французски, не желая, чтобы Джон и Пол знали, что она была так оскорблена их присутствием, что даже не захотела садиться. Джон немного понимал французский, но я должен был догадаться, что его знаний было недостаточно, чтобы уловить хоть что-то из этого потока язвительности, потому что он был не из тех, кто станет терпеть подобные оскорбления, во всяком случае, за все годы, что я знал его. Элис ругала меня, по крайней мере, еще целую минуту, недвусмысленно давая мне понять, что ее никогда не увидят с этой парой одетых в кожу хулиганов — «диких парней», как она сказала, — с такими дурацкими прическами, и выбежала, а я только и мог, что в полупьяном изумлении смотреть, как ее юбка развевалась. — Неприятности в раю? — спросил Пол. Я ответил: — Она сказала, что ее не интересуют рок-н-ролльщики. — Бедняжка потеряла зрение, — печальным тоном сказал Джон. — Не совсем. Ей не понравилась твоя… — Я поднял руку к своей голове, чтобы обрисовать прическу, похожую на их, и виновато улыбнулся. — Ну, и нахер ее тогда. Кто в здравом уме станет отказываться от рок-н-ролльщика? Пол покачал головой, будто ужасно сожалея о плохом вкусе Элис. Он снова поймал взгляд Джона, но на этот раз у них не было полноценного разговора глазами, они только смеялись между собой, как обычно. — Все в порядке, Юрген, — сказал он. — Мы в отпуске. Тебе не обязательно нас с кем-то знакомить, мы сами можем развлечься. Взрослые парни, понимаешь. — И вернувшись домой, нам не придется беспокоиться об этом, — сказал Джон и ухмыльнулся.

*

Когда мы снова встретились, на этот раз в «Де Маго», Пол сунул мне в руку катушку с отснятой пленкой и спросил, могу ли я проявить ее до того, как они уедут. Я сказал им, что у меня в квартире, где я тогда жил, была небольшая фотолаборатория — это был туалет или что-то в этом роде в давно минувшие дни, когда этот старый многоквартирный дом был новым и величественным, но он прекрасно служил моим целям. Конечно, я снимал в основном художественные фотографии, и мне нечасто приходилось смотреть на туристические снимки, так что было немного интересно увидеть те уголки Парижа, которые Джон и Пол сочли достойными фотографирования. Однако в основном они фотографировали друг друга и совсем немного типичные туристические места. На них был Джон в Ла Туре, Джон в Лувре — он весь день говорил о Лувре — Пол в очках Джона, разные снимки их двоих в этих нелепых шляпах-котелках. Было много фотографий, на которых они бездельничали в кафе-барах, выглядев, как любая пара богемных художников, приехавших в Париж, чтобы пробиться в мире. Моих фотографий там не было. Время от времени Пол просто передавал мне фотоаппарат и просил сфотографировать его и Джона, но он не просил меня сняться с ними. На предпоследней фотографии в катушке был спящий Джон. Укрытый до подбородка, ироничные морщинки вокруг рта стерлись, и это делало его похожим на другого человека, менее дерзкого и очень молодого. Мне не приходило в голову задуматься, почему Пол сфотографировал спящего Джона, пока я не добрался до последней фотографии. Когда я прикрепил ее к старой бельевой веревке и наблюдал, как она проявляется, у меня отвисла челюсть, и я услышал сухой голос Стью у меня в ухе, как будто он был рядом со мной. Они всегда будут такими, что бы я ни сказал. Джон не может сдержаться. Ты увидишь. На последней фотографии они были вместе в постели. Я смотрел на нее, думая, что это единственная интересная фотография в катушке, единственная красивая. Пол сделал ее, вероятно, вытягивая в руке маленький Kodak Instamatic своего брата и нажимая на спуск затвора, так что любая хорошая композиция в кадре была случайным чудом, но так оно и оказалось. Их головы, гладкие и темные с новыми прическами, которые я им сделал, четко выделялись на фоне белой наволочки, на которой они лежали лицом друг к другу. Длинные ресницы Пола лежали на его щеках, как черное кружево, когда он смотрел на Джона из-под полуопущенных век так, что это было ударом в сердце даже на дешевой пленке, взглядом, который ясно давал понять, что это не шутка и не розыгрыш, как многие другие фото. Ироничные морщинки исчезли с лица Джона и в этом случае, хотя он и не спал. Его рука лежала на острой обнаженной ключице Пола, подчеркнуто собственническая в черно-белом цвете. Фотография запечатлела их в тот момент, когда их губы соприкоснулись — это было просто прикосновение, но это был такой поцелуй, который мне показалось неправильным видеть. Это был не небрежный показной поцелуй, а сокровенный поцелуй, интимный поцелуй, шепчущий поцелуй — спокойной ночи, я люблю тебя, я увижу тебя в своих снах. Джон не может сдержаться. Ты увидишь. Я думал, что Стью имел в виду то, как Пол и Джон сталкивались друг с другом, как коты в Гамбурге, не в силах оставить друг друга в покое, разочарование Пола в Стью нарастало, пока они, в конце концов, не стали жестокими друг с другом. Но тогда это было частью всего этого, это всегда было частью всего этого. Я довольно долго смотрел на эту фотографию, размышляя о прошедшем годе, думая, что многое вдруг встало на свои места. Я взглянул на нее в последний раз, когда вкладывал пачку фотографий в конверт из плотной бумаги для Пола, и когда я вручил ему конверт два дня спустя, я изучал его лицо, пытаясь понять, знает ли он, что я увидел. Выражение его лица было настолько веселым и мягким, насколько только возможно. Я никогда ни с кем не говорил об этой фотографии. Единственным человеком, которому я собирался сказать, был Стюарт, просто потому, что я хотел сказать ему, что он был прав — как будто он уже этого не знал. Джон не может сдержаться. Ты увидишь. И я до сих пор не знаю, о чем думал Пол, когда давал мне эту пленку. Неужели он думал, что я не увижу фотографию? Неужели он просто знал, что я заслуживаю большего доверия, чем кто-либо другой, кто мог бы ее проявить? Хотел ли он, чтобы я это увидел — хотел ли он, чтобы кто-то, хоть кто-нибудь, хоть мельком увидел их такими, какие они есть на самом деле, и воспользовался возможностью там, где мог? Он хотел, чтобы я рассказал Стью? Теперь я никогда не узнаю, но, как я уже сказал, когда я приезжаю в Париж, я все еще вижу их. Все мощеные улицы, по которым мы ходили, витрины кондитерских, блошиный рынок, Де Маго. Я не знал их достаточно хорошо, особенно по сравнению с некоторыми, но невозможно побывать в тех местах даже спустя столько лет, чтобы о них не вспомнить. Они были так молоды, так красивы, весь мир был у их ног — так решительно настроены, что я верю, что они оставили след в Париже, как верю, что он оставил след в них. Все влюбленные оставляют след в Париже.