ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ЖЁЛТЫЕ ЗВЁЗДЫ ДАВИДА

Настало время, когда от старых заключённых нужно избавиться. Так называемая чистка. Пора освобождать места для новых узников. Лейтенант стоял в моём кабинете. — Параз, построй всех заключённых на перроне. Пройдёмся по головам. — Администрация нужна? — Только Надель — на всякий случай, если возникнут вопросы. — Слушаюсь, герр комендант. Через двадцать минут три тысячи заключённых Шлангенхёле стояло на перроне. — Дамы и господа, доброе утро! — поздоровался я. — Доброе утро, герр комендант! — ответили мне те, кто знал немецкий язык. — Знаете ли вы, сколько вас проживает в Змеином Логове? Тишина. Никто не знал ответа. — 3194 заключённых, — среди них сорок шесть заключённых входило в число Зондеркоманды и Канады 1 и 2. — В руке у меня список, — я поднял правую кисть с листком. — Если вы услышите свою фамилию, сделайте шаг из строя. И я начал зачитывать: — Лодзь, — вдалеке вышел высокий старик. — Сандлер, — мальчишка или карлик. Я так и не понял. — Хаст, — из пятого ряда вышел подросток с перевязанными кистями. — Вуйчик, — беззубая старуха позади меня. — Ракса, — очкастый мужчина из Зондеркоманды. — Бе… — я поднёс листок к глазу, — Бес-трес-ку, — прочитал по слогам. Из восьмого строя сделала шаг вперёд женщина с босыми ногами. — Збаражская, — передо мной появилась женщина с цветной нашивкой: лесбиянка. — Малис, — ребёнок с соплями под носом и волдырями на шее. — Сойфер, — никто не вышел. — Сойфер! Сколько раз мне нужно повторить твою фамилию?! — снова никто не вышел. Я пошёл вдоль рядов, выкрикивая фамилию: — Сойфер! Сойфер! Сойфер! Сойфер! Я могу так продолжать, пока ты не выйдешь. Сойфер! Сойфер! — Я перестал орать и остановился возле конца перрона. В глубине рядов стоял на вид крепкий мужчина и плакал. Я знал, почему выбрал его — у него туберкулёз. От такого заключённого больше нет пользы. — У меня не отмечено, что ты глухой, Сойфер. — Герр комендант… — выдавил из себя узник. — Тебе не разрешено говорить, жид. Выйти из строя немедленно! — Герр комендант, прошу… У меня жена… — Переживёт твою утрату. Я сказал, выйти из строя! — заключённый всё-таки повиновался и еле-еле выбрался из дальнего ряда. — Побудь мужчиной хотя бы перед смертью — вытри сопли, — я пошёл дальше, зачитывая список: — Михельсон, — вышел подросток лет семнадцати. Его мать стояла позади него и хватала сына за рукав. — Нет! Нет! Не забирайте его! Умоляю! Возьмите меня вместо него! Только не забирайте его у меня! Я подошёл к ним, и парень заставил мать отпустить себя. — Назовёшь фамилию матери или промолчишь? — спросил у него. — У неё нет фамилии, герр комендант, — гордо ответил жидовский отпрыск, — женские руки касались спины парня. Она трогает его в последний раз. — Молодец. Тебе воздастся на том свете, — я продолжил оглашать список смертников: — Парнис, — позади меня кто-то сделал шаг вперёд. — Ублюдок… Я обернулся на шёпот со спины. Предо мной стоял невысокого роста мужчина моего возраста. — Что ты сказал? — Ничего, герр комендант. — Что ты сказал?! — я подошёл к нему вплотную, он него жутко воняло. — Повтори, глядя мне в лицо. — Я сказал, — он поднял на меня глаза, — ублюдок. — Ещё раз, не расслышал. Так, чтобы все слышали. — Нац-цис-стская с-фвинья! Мра-ззь! — он говорил мало того, что с акцентом, так ещё и шепелявил. — Думаеш, я боюс-сь тебя, урод? Гордиш-ся с-фвоей уродливой рожей? С-сфвоими шрамами? Гордиш-ся тем, что пережил войну? Ты не переживёш эту, ублюдок. Будеш гореть в аду за то, что делаеш с нами. Ко мне подошёл лейтенант с пистолетом в руке. — Давай! — заключённый обратился к Паразу. — С-с-треляй! Чего тянуть? Зас-с-трели меня з-здес-сь на глаз-зах у вф-сех! — узник посмотрел на меня. — Ты же любиш шоу! С-считаеш с-себя главным актёром в этом с-с-спектакле! Я удостоен чес-сти с-с-ловить пулю из твоего пис-столета? Паразит приставил оружие к голове узника и ждал приказ. — Отставить, лейтенант! Это низко и непристойно так лишать жизни достопочтенного польского господина. Посмотри, он же хочет жить! — Паразит опустил руку с пистолетом. — Парнис, встань в строй, — красный от злости поляк встал на место. Я заломил на бумаге его фамилию ногтём и пошёл дальше с Паразом. — Запомни, где он стоит, — сказал на ухо заместителю. — Так точно. Я назвал ещё тридцать три фамилии. Список был окончен. — Те, чьи фамилии были названы, отправляются в сопровождении солдат к баням. И не забудьте мыла и полотенца! — я отвёл Паразита в сторону. — Герр комендант, а что делать с тем выскочкой? — Я же сказал, чьи фамилии были названы, — взглянул на листок, где фамилия Парнис заломлена. — Парниса в крематорий. Сжечь его заживо. Будет упираться — сломай ему руки и ноги. — С огромным удовольствием, — лейтенант заулыбался мерзкой улыбкой. — Остальных — по местам! — Так точно! Я так заигрался, что позабыл, зачем всё это затеял. Я пошёл в сторону лагеря и, проходя мимо команд обслуживания конвейера смерти, посмотрел на них и увидел две пары глаз, смотрящих на меня в ответ. Узнал их и остановился на несколько секунд. Женщина высокого роста с красивыми карими глазами и обритой головой — Орнелла. Мужчина маленького роста, чьё лицо сплошь покрыто старческими морщинами. У него больше нет гривы чёрных кудрявых волос. Отто Мориц не позавидует седой копне на голове итальянца, потому что сосед обрит. Калисто. Вот мы наконец и встретились. Бассо старшие смотрели на меня и не верили, что перед ними соседский мальчик. Я рос у них на глазах, но это был другой мальчик. Я кивнул им, давая понять, что оставлю их в живых. Лаура стояла немного дальше родителей. Она — единственная, в чьих глазах нет страха. — Я видела, как Парнис кричал, когда его вели в крематорий. Паразит сломал ему обе ноги, но крик стал только громче. Лаура пришла ко мне ближе к вечеру и заняла своё место на стуле, как обычно и делала. — Признаться честно, я не ожидал, что кто-то посмеет перечить моему решению. Это было неожиданно и в то же время забавно. — А что забавного? — Он мог ударить меня, когда стоял передо мной, но сделал этого. Почему? — Потому что понимал, что сейчас умрёт. — Да, но одного удара было бы достаточно, чтобы забрать и меня на тот свет. Как бы ты поступила на его месте? — Я бы не геройствовала, а попрощалась с родителями. Использовала оставшееся время с пользой. — Я видел их утром. Всё-таки у тебя глаза, как у матери. Я всегда восхищался Орнеллой. — Думала, ты восхищаешься немками. Нет, и никогда не восхищался. — Я кое-что для тебя подготовил. Тебе должно понравиться. Пойдём. — Куда? Я открыл дверь в ванную комнату: — Ты постоянно мне говоришь, что от тебя плохо пахнет, и что ты грязная. Так вот, я подготовил тебе душ. — Нет, Бруно! Это же все заметят! — Слушай, я не вижу на тебе грязи и хочу, чтобы ты успокоилась по этому поводу. Если так боишься, можешь не мыться, а просто постоять под тёплой водой. — Я… правда, не знаю… — Коротышка встала со стула и подошла ко мне. — Давай, заходи, — мы вместе зашли в ванную. — Вот мыло, мочалка, если понадобится, и полотенце специально для тебя. Всё новое, я ничем не пользовался. — Да мне бы подошло и старое. — Залезай в кабинку, — я отодвинул шторку. — Вода включается здесь, — показал на краны, — а сам душ, вот здесь, — указал на большой переключатель. — Всё просто. Буду ждать тебя в комнате, — я направился к двери, но Лаура меня остановила. — А ты не можешь остаться? Боюсь сломать тебе что-нибудь здесь. — Ерунда, даже если что-то сломаешь. Не переживай, если что-то не поймёшь, зови меня. — Тебе проще сразу тогда остаться, чтобы я тебя не звала. Я быстро, много времени не займу. — А… ну, как скажешь. Хорошо, я останусь с тобой. Я закрыл дверь ванной и отвернулся, Лаура стала раздеваться. Я не рассматривал её, всё-таки это неприлично. — А когда-то мы с тобой купались вместе, — вспомнила Коротышка. — Мы были детьми и ничего не понимали. Она всегда была в майке, а я — топлесс. Я никогда не видел её голой. Лаура зашла в кабинку и включила душ. Я повернулся и увидел, что она немного задвинула шторку. — Ты так и будешь стоять? — Что? — из-за шума воды её плохо слышно. — Может, ты всё-таки сядешь? — Ты же сказала, что долго не будешь. — А ты сколько моешься по времени? — Не знаю, не засекаю. — Вот и я не засекаю. Я опустил крышку унитаза и сел на него: — Ты не против, если я покурю? — Конечно, нет, — Лаура всё-таки взяла мыло и натирала тело. Я достал пачку сигарет и закурил, пепел стряхивал в раковину. — Твои родители знают, что ты ходишь ко мне? — Они знают, что я обслуживаю административные бараки, а в частности офицера. Конкретно, что я работаю на тебя, они не знают. — Почему ты им не сказала? — Не хочу их расстраивать. Зная, какая история нас связывает, неудивительно, что Лаура не хотела ставить в известность своих родителей. Если бы их слово что-то значило, Калисто тут же запретил дочери приходить ко мне. Я думаю, Бассо старшие, увидев меня на перроне, поняли, что назад дороги нет с таким комендантом. Лаура смыла с себя мыло, и я перестал слышать шум льющейся воды. — Ты чего? — я не мог подсмотреть, что она делает в кабинке, но вдруг ей стало плохо. — Всё хорошо? — Да. Хочу посидеть в воде и в тишине. — А-а, я тебя понял. — Это не значит, что ты должен молчать. — В таком случае, даже не знаю, что у тебя спросить. — Можно мне спросить? — Да, что угодно. — Почему ты пошёл на войну? — На какую? На эту? — Мне кажется, что на ту тебя заставили идти и даже не спрашивали, хочешь ты или нет. — В этот раз получилось практически то же самое. За мной приехали, привезли новую форму и звание. Я собрал чемодан и поехал. — Ты знал, куда едешь? — Нет. Я понял, куда приехал, когда прочитал вывеску над администрацией. — И каково это: понять, что ты оказался в концентрационном лагере? — Хм. Странно. Я видел их только на картинках в газетах, а тут собственными глазами. В тот момент было как-то тихо и холодно, хотя на улице стояла хорошая погода. — Что значит, быть комендантом? — Быть Богом в человеческом обличье. Звучит ужасно, но это первое, что пришло на ум, — я докурил сигарету и выбросил окурок в ведро, в которое меня сотни раз тошнило. — Что ты имеешь в виду? — Я не считаю себя дьяволом, потому что убиваю… людей. Сейчас такая ситуации, при которой я должен это делать. Пойми, я уничтожаю зло. Совершаю правильное дело. — И тебе не жалко? Никого? — Когда на протяжении нескольких лет нам говорят, что мы живём с крысами бок о бок, невольно появляется желание их уничтожить. Я избавляю немецкую нацию от ошибок природы. — Я тоже ошибка? — Нет, прошу тебя, не говори так! — В лицо ты мне говорил и не такое… — Лаура… я же… не знал, что это ты! Я ошибся и извинился перед тобой. — Тогда ты был настоящим. — Мне было плохо, у меня болела голова, я умирал… — Я не виню тебя в том, что ты сказал. В тот момент ты показал всю свою ненависть к евреям, но знаешь, что я тебе скажу. Среди евреев есть хорошие люди, я видела их. И более того, ты их уничтожил. Но и среди немцев тоже есть неплохие и даже добрые люди. По крайней мере, мне такой один встретился. — И это не я… Я услышал, как она встала. Коротышка немного отодвинула шторку и потянулась за полотенцем. Её очень худая рука была в миллиметре от моего лица. Я встал с унитаза и полез в шкафчик: — Чистая роба лежит на унитазе. Старую ни в коем случае не надевай. Какой тогда толк от того, что ты помылась? Я буду ждать тебя в комнате. Лаура вылезла из душа, а я вышел из ванной. Нет, у меня ничего не получалось. Мы уже никогда не будет близки так, как раньше. И дело не в том, что мы выросли, а в том, кем стали. Я достал из ящика стола миску с ужином. Уже всё остыло, жалко. — Спасибо, что разрешил мне помыться, — Коротышка вышла из ванной. — Я давно позабыла, когда вода соприкасалась с моей кожей. — Садись. Я принёс тебе поесть. Она села на стул, и я протянул ей тарелку: — А ты? — Я уже поел в столовой. — Обманываешь. — Нет. Спроси у Ингрид. Ты носишься за мной, как мама с ребёнком. А я всё-таки старше тебя по возрасту. — Не намного. Тем более, тебе это будет на пользу. — Почему? — Потому что ты нужен мне. Как ещё это тебе показать? — Нужен? После всего? Она съела всё мясо в тарелке и половину риса: — После чего? — Лаура подняла на меня взгляд. — Здесь каждый выполняет отданный приказ. В дверь постучались. — Кто? — спросил я. Коротышка тут же поднялась и отдала мне тарелку. — Мартин, герр комендант. — Я… сейчас не могу говорить, — показал Лауре, чтобы она вытерла рот. — У нас ЧП. Мартин не дождался разрешения войти и открыл дверь. Коротышка стояла возле стула с опущенной головой. Хорошо, что у неё короткие волосы, которые быстро высохли, иначе бы сержант заметил, что она мылась у меня. — Какое ещё ЧП? Мартин оглядел еврейку и мою тарелку на столе. Он что-то заподозрил. — Крематорий сломался, герр комендант. — Что? Как? — Печь засорилась. Не знаю точно, но там что-то застряло, и солдат выстрелил из пистолета в механизм. Вроде как, половина человеческого тела не сгорела. Как раз она и застряла. — И этот дурак стрелял в труп?! А вытащить руками он не мог?! — Кожа расплавилась и прилипла. Никак не мог отодрать. — Ладно, что в итоге? Труп вытащили, и печь сломалась? Мартин переводил взгляд то на меня, то на Лауру: — Да, так точно. Паразит уже этим занимается. Он чуть не застрелил на месте непутёвого солдата. — И когда починят крематорий? — Лейтенант приказал ночью всё исправить, чтобы утром печь работала. Мне нужно завоевать доверие Лауры. — Отставить. Уже поздно, и скоро стемнеет. Передай Паразу, чтобы занялись этим утром. Ничего страшного, если завтра будут работать два крематория из трёх. Паразит сейчас на всю ночь запряжёт заключённых работать, а кто завтра пойдёт на поля и в лес? Утром распределим, кто и чем будет заниматься. — Так точно. Я передам лейтенанту, — Мартин в последний раз оглядел Лауру и ушёл. — Фух! Слава Богу, этот дурачок ушёл, — я взял тарелку и подал её Лауре. — Садись, он больше не придёт. Надеюсь. — Думаешь, он что-то понял? — Пускай следит за собой, а не за мной. Я в праве делать что угодно и с кем угодно, — Лаура двусмысленно на меня посмотрела. — Я… имею в виду, что… мне неважно мнение какого-то сержанта и, тем более, его осуждение. — Слухи в лагере быстро разносятся. — В самом деле? Мне это не грозит. Я ни в чём не замешан, — я снова закурил. Когда курю, то отвлекаюсь. — Ты не пользуешься своим положением, как многие солдаты и офицеры здесь? — Ты… в плане… женщин? — Да. Солдаты меняют их каждые несколько дней. О каких женщинах могла идти речь, если я ни разу не спал с женщиной? — А какие слухи разносят обо мне? — Ты, правда, хочешь услышать? — Мне интересно. — Говорят, у тебя нет ноги, и не только ноги, поэтому ты ненавидишь женщин. — В смысле… — У тебя нет того, что делает тебя мужчиной. Я засмеялся и поперхнулся сигаретным дымом. Кто мог разносить такие слухи про меня? И с чего вообще вдруг такие мысли? Ведь, как мужчина, я абсолютно здоров. — Ни одна женщина до тебя не переступала порог моей комнаты. Мне это неинтересно. Я сюда прибыл не ради отношений. Мою голову заполняют трупы, а не желание прикоснуться к женской коже. — Все так говорят в Шлангенхёле, но спустя некоторое время мужчины без разрешения рвут на тебе одежду, потому что имеют на это право, имеют власть над рабом. — Откуда ты это знаешь? Лаура доела и поставила пустую тарелку на стол: — Слухи в лагере быстро разносятся. Пришло время признавать свои ошибки. Не ради прощения, а ради признания. Прежде всего самому себе. В моём кабинете стояли Орнелла и Калисто. Я подошёл к женщине и подал руку: — Синьора Бассо. — Герр комендант, — она пожала мою руку. Её муж стоял слева от неё. Я подошёл к нему и подал руку: — Синьор Бассо. — Герр комендант, — он пожал мою руку. Я сел за стол и поправил галстук: — Синьора Бассо, Вы работаете в прачечной? — Так точно, герр комендант. — Спасибо большое Вам за рубашки. У Вас золотые руки. Орнелла покраснела от смущения и ничего не ответила. — Синьор Бассо, Вы работаете портным? — Так точно, герр комендант, — голос Калисто с возрастом огрубел. — Я попрошу Вас зашить мне брюки. Протез порвал ткань в области колена. Не хочу, чтобы посторонние видели механические крепления на ноге. — Слушаюсь, герр комендант. Я знаю их двадцать лет, но сейчас все делали вид, что незнакомы друг с другом. — Орнелла, Калисто, Ваша дочь работает на меня в административном блоке. Она под моей защитой, — Орнелла посмотрела на мужа, Калисто изменился в лице. От повиновения не осталось и следа. Теперь там ярость и намокшие от слёз глаза. — Я клянусь своей жизнью, что ни один волос не упадёт с головы Лауры. Даю слово офицера. — Герр комендант, — сказал Калисто серьёзным голосом, — я бы хотел Вам верить, но не могу. Орнелла одёрнула мужа: — Герр комендант… — женщина собралась с мыслями. — Бруно, пожалуйста, пообещай, что с ней ничего не случится. — Орнелла, как ты с ним разговариваешь?! — прикрикнул на жену муж. — Хочешь, чтобы тебя отправили в печь?! — Бруно, пообещай мне, как матери Лауры, что она выживет. С нами можешь делать всё что угодно. Мы с Калисто уже старые и понимаем, что пользы от нас никакой нет, но у Лауры вся жизнь ещё впереди. Пожалуйста… Я не переживу, если с ней что-то случится. Я не переживу смерть ребёнка… — Орнелла, обещаю: Лаура будет жить. — Что ты обещаешь?! — психовал Калисто. — Что это за обещание? Лишь слова! Ты только и можешь, что кидать пустые обещания! Под этой формой ты так и остался тем мальчишкой, что разбил голову Лауре на качелях. Она пострадала на простых качелях! Как она может выжить в концлагере? В этом аду, который ты создал! Мы все уже одной ногой в могиле! А Лаура… бедная девочка подписала себе смертный приговор. Она никогда не выберется отсюда живой… — Калисто замолчал и опустил голову. — Я никогда ей об этом не говорил и, скорее всего, не скажу. Калисто, Орнелла, я люблю Вашу дочь, и это чувство невзаимно. Я знаю это, ведь такого, как я, невозможно любить. Но ради Лауры я сделаю всё. Если понадобится, зайду в печь вместо неё. Умру за неё и никогда не прощу себя, если с ней что-то случится. Орнелла, Калисто, считайте меня монстром, вы оба вправе иметь такое мнение. Я никогда не сделаю с Лаурой то, что делаю с другими. Я буду последней свиньёй и мразью, если погублю её, — поднялся со стула и упёрся кулаком о стол. — Лаура не умрёт. Клянусь. Я не дам ей умереть. — Ты погубишь её, — слова Калисто обрушились на меня, словно топор на шею. Орнелла никогда не покажет обиду или ненависть. Этим она всегда мне и нравилась. За счёт женственности, осанки, красоты и спокойствия я считал её идеальной женой и мамой. Она всегда думала, что мы с Лаурой будем вместе, она подглядывала в окно, когда дочка убегала из дома на встречу со мной. Калисто же наоборот. Импульсивный и энергичный человек. Он никогда не мог скрыть свои эмоции от окружающих. Он никогда не скроет свою ненависть ко мне. Ненависть не из-за истории с качелями, а из-за Отто. Калисто Бассо никогда меня не простит, никогда мне не поверит, потому что мой отец — Отто Мориц. Именно этот человек определил мою судьбу. Но Отто Мориц не мой отец, он — чужой человек. Уже всё предопределено. Орнелла и Калисто понимали, что я не тот маленький соседский мальчик. Такого не бывает, чтобы призраки прошлого снова появлялись в жизни. Людям из прошлого свойственно меняться. И теперь я не мальчик-идиот, я — комендант лагеря, в котором оказалась вся семья Бассо. Я тот комендант, что ценой своей жизни должен не дать Лауре умереть, но даже после этого Бассо не примут меня в свою семью, потому что я — нацист, а Орнелла и Калисто носят жёлтые звёзды Давида.