ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ВЛАДЕНИЯ И ПОДДАННЫЕ

На открытом поле в несколько сотен гектаров хаотично расположены невысокие здания. Мне не нравится такой беспорядок на земле. Я видел в газетах фотографии Аушвица, там всё чётко спланировано, будто чертёжник перенёс на почву свою задумку с бумаги. А здесь что? Всего три маленьких крематория? Газовая камера предназначена для пятнадцати человек? О каких кошмарах говорил фон Майер, если его лагерь нельзя назвать фабрикой смерти? — Раз в две неделе печи останавливаются, — мы остановились рядом с одним крематорием. — Муфели очищают от пепла и несгоревших костей. — И куда выкидывается пепел? — Выкапываем могилы, — полковник указал на свежие могилы за проволокой. — Туда мы отправляем расстрелянных и посыпаем их пеплом. — Трупы закапывают? А зачем тогда печи? Я думал, мы так избавляемся от тел. — Печам иногда тоже нужен перерыв, полковник. Печам фон Майера? Печам, которые сжигают сотню узников за сутки? Пф. Смешно. — В полчасах езды отсюда Бранденбург. Эта местность считается его окрестностями. Здесь есть неподалёку сельскохозяйственные поля? — Да, вон в той стороне, — полковник указал на запад, — полтора километра отсюда. Очень плодородные. Мы часто берём оттуда овощи в летний период. Местные жители не против. — Хорошо. Эти поля можно сделать ещё плодороднее. — Покажите мне газовые камеры, — по сути на территории лагеря две камеры, о существовании которых знают заключённые. — Покажите, как они действуют. Два полковника зашли в камеру. — Заключённые группой заходят сюда, — мы оказались в маленькой подсобке с окном, — раздеваются и проходят дальше, — у меня перед носом возникла железная дверь, — теперь они проходят в эту комнату, и охранник закрывает за ними дверь. — Закройте её, — попросил я. — А? Хорошо, как скажете. Тяжёлая дверь медленно закрыла двух полковников от солнечного света, проникающего в подсобное помещение через окно. Теперь мы находились в бетонной клетке. — Сейчас здесь горит свет, но когда тут оказывается группа людей, свет выключают. — Выключите. — Выключатель наверху с другой стороны. Я не могу его выключить, находясь здесь. Я поднял голову и увидел отверстие в потолке. Оттуда тоже поступал свет с улицы. — Там стоит человек в амуниции с банкой гранул. Когда все будут готовы, на головы людей высыпают гранулы циклона Б. И всё… — Нет, не всё. Как всё происходит, полковник? — Пятнадцать минут. Десять минут отсюда слышны крики и плач, а потом тишина. — А тела? — Солдаты в противогазах выносят тела и несут их в крематории или за пределы забора. Там рвы, трупы можно сжигать и там. — Что с гранулами? Сколько их нужно? И что вообще это за гранулы? — Летучее ядовитое вещество. Не травили им насекомых у себя дома? — У меня нет насекомых дома. — Повезло. Этим веществом мы травим насекомых в бараках… ну и самих жителей бараков тоже. Мы поднялись на второй этаж газовой камеры. Лично я — с трудом. Ненавижу лестницы. Фон Майер из уважения ко мне терпеливо ждал на верхней ступеньке. Белый свет проникал через окно. На медицинском столе несколько противогазов, а также три закрытые банки. — Гранулы циклона Б синеватого цвета. Банки, весом в килограмм, будет достаточно, чтобы уничтожить полторы или даже две тысячи человек. Но мы так не делаем. Попросту столько человек не поместится в небольшую камеру. Поместится, если очень хорошо захотеть. — Банку высыпает отсюда вниз специальный человек? — я дотронулся до железной холодной банки. — Смотря, кто на дежурстве. Обычно это четыре солдата, которые сменяют друг друга каждый день. — Фон Майер, Вы тоже были на этом месте? — Да, — прошептал полковник, — но перестал. — А противогаз у Вас в кабинете просто так для красоты лежит? — Я не надевал его уже год. Не могу и не хочу. Я оставлю его Вам, не заберу с собой. Мне не нужен противогаз труса. — Нет, не стоит, — я взял в руку чёрный лежащий противогаз. — У меня будет свой, и он не покинет эту комнату. Фон Майер кивнул. Он понял, что я лично буду стоять на втором этаже газовой камеры и высыпать вниз на головы заключённых банку с синеватыми гранулами. — Вы сказали, что у Вас есть баня? — Да. — Кто туда ходит? Администрация? — В том числе. В административных блоках, предназначенных для солдат и офицеров, есть душевые кабины в бараках, но некоторые предпочитают баню. — В том числе? Кто ещё туда ходит? — Зондеркоманда. Те, кто обслуживают солдат, должны быть чистыми, полковник. — Зондеркоманда? — Это те заключённые, которых мы не отправляем на смерть. Они убирают и за своими и за нашими. Обслуга, простыми словами. Это не только мужчины, но и женщины. А женщины умеют делать всё, если Вы понимаете, о чём я. — Евреи? — Исключительно. Евреи, которые обслуживают немцев. Какой нормальный ариец воспользуется жидовской девкой? — И сколько же у Вас было, фон Майер? Сколько еврейских свиней мылись в бане, чтобы потом удовлетворить коменданта? — я подошёл к нему вплотную. — Вы же постоянно ездите домой, навещаете внуков. А оказывается… — Это не то, что Вы подумали, полковник. — Да, конечно, таким образом Вы исполняете долг перед Родиной. Каким нужно быть жалким, чтобы позволять жидовским рукам дотрагиваться до своего тела? — Герр Мориц… — С газовыми камерами понятно. Покажите лазарет. Живёт ли в Логове «Доктор Смерть»? — Штандартенфюрер Мориц, познакомьтесь — доктор Надель. — Хайль Гитлер, — поздоровался со мной врач. За столом курил среднего роста мужчина в белом халате с прилизанными чёрными волосами и острыми, как лезвия, скулами. Его лицо — обтянутый кожей череп. Его руки — обтянутые кожей кости. — Какую функцию выполняет лазарет в концентрационном лагере? Фон Майер кивнул доктору, чтобы тот ответил на мой вопрос. — Поддерживаем физическое и моральное здоровье наших бравых солдат, штандартенфюрер. — Моральное? — переспросил я. — Нервы, штандартенфюрер. Многие не выдерживают, а мой лазарет полностью набит различными лекарствами. Мне нужны таблетки. Головная боль до сих пор преследовала меня. К тому же последнее время болела правая нога — протез натирал. Мне нужны лекарства. Мне нужен доктор. — А по отношению к заключённым? — Ну… если узник… я имею в виду рабочий, здоровый и крепкий… В общем, если такому человеку нужна помощь, я её оказываю. — Зачем? — Чтобы он продолжал работать. — Где? — усмехнулся я. — Герр Мориц, — вмешался фон Майер, — рабочая сила всегда нужна в лагере. Для строительства, для разгрузки машин и поездов. Такими вещами не будут заниматься немецкие солдаты. — И Зондеркоманду вы тоже обслуживаете, доктор? — Эм… — Надель смутился, — если потребуется. — Только женщин или мужчин тоже? — Доктор Надель, — перевёл тему полковник, — проводит селекцию заключённых по их прибытию. — И скольких же евреев Вы сразу отправляете в крематорий, Надель? — Обычно это старики. Да и беременные нам не нужны. Этого недостаточно. У Наделя потрясающая внешность, которую он прятал под маской хорошего доктора. Заключённых нужно лечить, из-за антисанитарии в бараках, из-за изнеможения они страдали. Люди должны посещать лазарет, чтобы потом из него не выходить или выходить другими. Нет, эксперименты мне не нужны, этим славятся другие лагеря, мне необходимы страх и страдания. — Рад знакомству, доктор, — я пожал левую руку Наделю. — Думаю, мы сработаемся. Врач перевёл взгляд на фон Майера и в замешательстве на него смотрел. Полковник же в свою очередь лишь пожал плечами. Когда мы вышли на улицу, я закурил. — В принципе, показывать больше нечего. Остались административные бараки. — Я буду жить в Вашей комнате? — Да, если Вы не против. — Главное, чтобы была кровать, — я улыбнулся. — Там все удобства. Бараки заключённых были открыты. Я видел людей, слоняющихся туда и обратно. На вид они не похожи на узников. Одежда сидела по размеру, обувь не стоптана, лица неизнеможённые. Они не рабы здесь, а отдыхающие. — Почему заключённые не работают? — Я решил им дать выходной, — полковник топтал песок под ногами. — В честь чего? — Скажем так, в честь моего ухода. — Я не понимаю, фон Майер, от чего Вы бежите. — От атмосферы. От здешнего воздуха. — Вы настолько испугались факта смерти, что перестали уничтожать евреев? — Нам всё воздастся потом. На том свете. Он, — офицер указал в небо, — всё видит. — Тогда живите в одной стране с жадными, вонючими и ленивыми паразитами. Посмотрим, сколько Вы продержитесь. — А они Вам мешали в Дрездене? — Они никому не мешали до тех пор, пока не заговорил герр Гитлер, когда ещё не стал даже партийцем. — Вот и я том же. Не будь фюрера, мы бы не делали такого. — Я сделаю вид, что этого не слышал. Скажите, как работать с бумагами? — Отмечаете человека по прибытию в лагерь, даёте номер — нашивку на робу, и заключённый живёт до тех пор, пока не умирает. Затем его просто вычёркиваете. — Эти списки кому-нибудь нужно показывать? — Нет. Скорее, Вы делаете это для себя, чтобы знать, сколько человек останется навсегда в Змеином Логове. Бумаги никто не проверяет. — А рейхсфюрер? — Ему это неважно. Он смотрит на итоговое число убитых и кивает головой. — Гиммлер часто приезжает? — Пару раз в год, а то и один раз. — Что говорит? — «Продолжайте в том же духе». Герр Мориц, если Вы не против, я пойду заберу чемодан из своей комнаты? — Я хочу посмотреть административные бараки, — кинул окурок на землю и затушил. На территории лишь два блока для персонала. Первый: для охранников и часовых. Второй: для солдат и медперсонала. Всех их соединял незамысловатый коридор. Комната фон Майера находилась во втором блоке. По пути мы встретили нескольких еврейских девушек с синяками под глазами. Двуспальная кровать, прикроватные тумбочки с лампами, душевая кабина и туалет, письменный стол с полками и… всё. Даже окна нет. — А где окно? — спросил я. — Его забили по моему приказу. — Почему? — Я решил, что хочу полностью огородиться от всего того, что происходит на улице. — Опять Ваши страхи? — Нет, просто, знаете, порой хочется побыть в полном одиночестве вдали от всего и перестать вообще думать. Я посмотрел на стену, на которой выделялись закрашенные ставни. А в этом что-то есть. Уйти в себя, отречься от всего. Такое состояние по мне. Фон Майер снял фуражку и пригладил волосы. Собранный чемодан стоял возле него. — У Вас ещё остались вопросы, герр Мориц? — У Вас есть заместитель или помощник? Мне нужен человек на первое время, который уже непосредственно введёт меня в курс дела. — Лейтенант Параз, но все его называют Паразитом. Вы поймёте, почему. Я думал, что Гиммлер поставит его на моё место, ведь парень импульсивный и амбициозный. — Парень? — Лейтенанту тридцать четыре года. Параз обожает это место. — Тогда почему не он, а я? — Потому что я так решил в последний момент. Я написал Гиммлеру о том, что моё место должен занять любой офицер, кроме Параза. Этот немец не знает границ. Он способен за сутки истребить пару тысяч евреев. Лейтенант безжалостен, — Фон Майер подошёл ко мне с чемоданом в руках. — Будьте бдительны, герр Мориц, не ведитесь у него на поводу. Вас выбрали потому, что Вы в состоянии контролировать себя и свои эмоции, в отличие от Параза. Лейтенант готов жрать землю, чтобы устроить из Шлангенхёле ад. — Я не собираюсь устраивать из Шлангенхёле ад, только кошмар. Фон Майер запер свою комнату и передал ключ мне. — Мой личный водитель тоже будет жить в этом блоке? — Да. Он — Ваш помощник? — полковник невольно посмотрел на мою правую руку и ногу. — Он слушается меня. — Вы можете поселить его в соседней комнате, она свободна. Так Вам будет удобнее. Из комнаты прямо по коридору вышел маленького роста и крепкого телосложения парень в офицерской форме. — Лейтенант! — крикнул полковник. — Подойди. Форма на офицере была небрежной, помятой, воротничок рубашки грязный. И вообще от парня веяло неприятностью. — Хайль Гитлер, — поприветствовал офицер, скорее, меня, чем фон Майера. Я всего лишь ему кивнул в ответ. — Параз, это штандартенфюрер СС Мориц. Теперь он — комендант. — Герр комендант, — лейтенант отдал мне честь. — Ему нужна твоя помощь, Параз. И не вздумай брать бразды правления в свои руки! — фон Майер пригрозил офицеру пальцем. — Научи его, помоги ему, а дальше герр комендант справится сам. Выполняй указания полковника, и никакой самодеятельности. Ты понял? — Так точно. Параз — мерзкий скользкий тип. У него написано всё на лице. Маленькие выпученные голубые глаза, пухлые губы, крючковатый нос, большая родинка на шее, выбритые виски и светлые, почти белые волосы. А гортанный скрипучий голос разбивал барабанные перепонки на мелкие осколки. — Я провожу Вас, фон Майер, — я кивнул полковнику, давая понять, что с лейтенантом пока мне говорить не о чем. — Расписание поездов лежит у меня в кабинете. Сегодня ничего не планируется. Водитель ждал полковника, а фон Майер не шёл, а бежал к нему, задыхаясь. — Штандартенфюрер, — я положил ему на плечо больную руку, и тот остановился, — чем Вы теперь будете заниматься? — Надеюсь, что сидеть где-нибудь в штабе. — Променяете идеальную службу на тухлое пребывание в штабе? — Да, — спокойно ответил бывший комендант. — О моём назначении здесь кто-нибудь знает? — Параз и некоторые офицеры, входящие в его круг общения. Обычные солдаты, охранники и заключённые о Вас даже понятия не имеют. — Последний вопрос. На кухне подают сладкое? — Конфеты, шоколадки, печенья и булочки. У нас прекрасная кухарка Ингрид. На её кухне можно найти что угодно. Она никогда не отпустит Вас голодным, так что следите за своей фигурой, герр комендант, — он похлопал меня по животу. В глазах фон Майера была печаль и усталость, а также облегчение. Наконец-то он покинет свой пост. — Пожалуйста, герр Мориц, не делайте из Шлангенхёле вторую Треблинку. Мы в Германии. Пускай ужас творится в Польше, но не у нас дома. — Я Вас услышал, полковник. Водитель открыл дверцу фон Майеру, и офицер, садясь на пассажирское сиденье, вздохнул с облегчением. А я остался один в Змеином Логове. Я вспомнил про Мартина. Сержант стоял возле административного здания с моим чемоданом и курил. Его кюбельвагена не было рядом. Солдат заметил меня и тут же бросил сигарету. — Штандартенфюрер, — парень отдал честь. Я посмотрел на него сверху вниз. — Простите, герр Бруно. — Ты куришь? — Так точно. — А чего в машине не сказал, когда мы ехали? — К слову не пришлось. — И ты четыре часа терпел? — я достал свои сигареты и закурил одну. — Так точно. Мне несложно. Да я уже и привык. — Кажется, я отвлёк тебя от занятия? — кивнул на валявшуюся на земле сигарету. — Кури, когда захочешь, и не спрашивай у меня разрешения. — Так точно, — Мартин достал помятую пачку сигарет и закурил. — Как тебе такое? — я указал на впереди стоящие бараки и крематории. — Не слишком ли для девятнадцатилетнего парня? — Я знал, куда мы едем, герр Бруно. Был морально готов. — К чему? К ужасу, что увидишь здесь? — Я — Ваш водитель. — И помощник, — напомнил. — Заставите меня сгонять евреев в газовую камеру? — А ты согласишься? — У меня нет выбора. Вы — мой начальник. Я должен выполнять Ваши приказы. — Успокойся. Мартин, ты не притронешься здесь ни к чему. Не зайдёшь ни в крематорий, ни в газовую камеру. Обещаю. Ты — мои руки и ноги, а свою голову я буду держать у себя на плечах. Понял? — Так точно. — Слушаешься только меня. Здесь найдутся люди, я уверен, которые будут над тобой подшучивать и заставлять быть наравне со всеми солдатами. Даже не смей потакать им! — Я понял, герр Бруно. Я выполняю только Ваши приказы. Мы с Мартином докурили, и водитель взял мой чемодан. — В административном блоке нам выделили комнаты. Ты будешь жить рядом со мной. — Прям в отдельной комнате? — Да. Мне нужно, чтобы ты был рядом на случай… Из блока вышел офицер и солдат. Среди них я узнал Параза. — На случай чего? — спросил Мартин. — Лейтенант? — я обратился к Паразу. — Герр комендант! — офицер спустился со ступенек и подошёл к нам. — Это Ваш солдат? — я кивнул в сторону молодого человека, стоящего смирно на ступеньках. — Так точно. — Пускай он проводит моего водителя к моей комнате, — отдал ключ от своей комнаты Мартину. — И заодно заселит его в соседнюю. Параз с презрением посмотрел на водителя. — Лейтенант, что-то не так? — А? Никак нет! Как тебя зовут, солдат? — Мар… — Его зовут Мартин, — перебил я своего помощника, — Параз, он выполняет мои приказы. Если с ним что-то случится, или ты со своими подопечными как-то не так хотя бы посмотришь в его сторону, именно ты, Параз, займёшь место Мартина. И я тебе, ой как, не завидую. Водитель опустил голову, а у лейтенанта выступил пот на лбу. — Так точно, герр комендант! — Параз стукнул каблуками сапог. — Ширн! Сюда быстро! — со ступенек пулей спустился солдат и вытянулся рядом с Паразом передо мной. — Немедленно проведи сержанта Мартина в комнату коменданта, а также выдай ключи от соседней комнаты. — Так точно! — пропищал Ширн. — Положи мой чемодан в комнату, — сказал помощнику на ухо, — я приду через пятнадцать минут, жди меня здесь на улице. — Слушаюсь, штандартенфюрер. Ширн повёл Мартина в административный блок, и мы с лейтенантом остались вдвоём. — Куда-то спешишь, Параз? — На осмотр бараков, герр комендант. У Вас есть поручения? — Покажи мне перрон. Железная дорога проходила за лагерем. Нам пришлось выйти с ограждаемой территории Змеиного Логова. Поезда приходили на перрон, и через ворота без вывески будущие заключённые попадали на фабрику смерти. Фабрика смерти — лишь название, не относящееся к действительности. На перроне охрана и смотровые вышки. По ту сторону железных путей — небольшая возвышенность, а дальше — лес. В воздухе запах вагонов и клёна. — В полдень приезжает поезд, — услышал я за спиной голос Паразита. — Он останавливается здесь, на перроне, из лагеря выходит доктор Надель, и охрана провожает пассажиров на селекцию. Сначала быстрый осмотр, затем солдаты отводят заключённых на территорию лагеря, и тогда уже Надель отбирает, кого и куда отправлять. А далее… — Поезда приходят каждый день? — спросил я, глядя на возвышенность перед собой. — Приходили раньше, — голос Параза заскрипел, — но фон Майер отказался от такого расписания. В последнее время полковник стал… чересчур впечатлительным. Заключённых стало меньше, циклон Б практически перестал использоваться, а печи и вовсе забросили прочищать. Ведь… извините, герр комендант. — За что? — Я приехал сюда три года назад, чтобы уничтожать еврейский скот. А что получил? Фон Майер сбежал, как трус, а меня не поставили на пост коменданта. Были бы возможность и развязанные руки, я бы превратил Шлангенхёле в самый ужасный концлагерь Германии. — Я виноват, что тебя не повысили? — Никак нет. Что Вы?! — лейтенант очень зол и одновременно расстроен. — Я не хочу здесь быть, герр комендант. Это не лагерь, а отдых. Эти евреи не работают, не умирают. Живут и жрут наш хлеб. Я подал прошение на перевод в Аушвиц. Вам хватит двух недель для того, чтобы освоиться здесь? Тут есть толковые офицеры, Вы найдёте себе достойного заместителя. — Заправь рубашку в брюки и поправь на себе мундир, Параз, а лучше простирай форму и больше никогда не появляйся у меня перед глазами в таком неподобающем виде. — Извините, — я услышал звук расстёгивающихся пуговиц мундира. Лейтенант заправлял грязную белую рубашку в такие же грязные брюки. — Я отдам форму в прачечную. — Нет. Ты сам её постираешь. Форма — это твоё лицо. Лицо же ты сам умываешь? — Так точно! — Значит, ты хочешь в Аушвиц? — Да. — Почему? Чтобы убивать евреев? — Так точно. — И только? — А для чего ещё нужны концлагеря? Для этого фюрер их и придумал. — Они были придуманы уже очень давно и предназначались для содержания политических заключённых, своего рода тюрьма. После они служили изоляцией евреев от немецкой расы. И вот теперь это фабрики смерти. Параз, назови точное число заключённых Шлангенхёле. — 7361. — За четыре дня их можно всех уничтожить. — Банок с гранулами не хватит, и печи сломаются уже после сожжения первой тысячи. — За две недели переоборудуй полностью газовые камеры. В лагере не нужна баня, нужна третья камера и три бани. — Не понял, герр комендант. — Только мы будем знать, что бани, на самом деле, это газовые камеры. Несколько групп заключённых войдут под предлогом помыться, но не выйдут оттуда. Снесите имеющиеся камеры и постройте новые рядом с крематориями, чтобы было легче и удобнее переносить трупы в печи. Переложите печи крематориев, нам нужна бóльшая мощность и бóльшая вместительность муфелей. Мы не будем сжигать по одному трупу, это нерационально. На складе есть подвальное помещение? — Так точно. — Подвал будет четвёртой газовой камерой. Переоборудуйте его под общий душ. По прибытию в лагерь, после селекции, группу людей будешь отправлять в подвал и душить их циклоном Б. Построй больше бараков. В каждом бараке откармливай одного заключённого, не жалей для него пищи. — Зачем? — в голосе Параза полное непонимание и сомнение. — Жир, лейтенант. Нам нужно много жира. Уже для узников доктор Надель проведёт вторую селекцию. Женщин — в прачечную и на кухню, мужчин — на тяжёлую работу, детей — на опыление сельскохозяйственных полей. Каждый заключённый будет получать одну буханку хлеба на неделю. Этого достаточно. У Зондеркоманды нет привилегий. Их работа — убирать за начальством. Также проверь оснащение лазарета. У Наделя должны быть лекарства, чтобы вылечить администрацию и замучить заключённых. — Две недели? Это всё нужно сделать за две недели? — Что тебя смущает? — Рук не хватит, герр комендант. — Переложить три кирпичные бани? Семь тысяч заключённых тебе не хватит? — Там половина стариков и женщин. — Убить всех. — Тогда точно… — Что в таком случае нужно делать, Паразит?! — я повернул голову в профиль и посмотрел на растерянного лейтенанта единственным глазом. — Каждый день на перрон будет приходить эшелон пассажиров. Поезд будет полностью забит евреями. В 9 часов утра. В 9, а не в полдень! — У нас завтрак в 10… Я тяжело вздохнул: — Значит, будет в 11. Который сейчас час? — 7 вечера, герр комендант. — Ужин? — Так точно. Я весь день ничего не ел, только утром выпил пару стопок шнапса. — Ты понял, что должен сделать за ближайшие две недели до отъезда в Аушвиц? — Так точно. А… Вы меня отпускаете? Стоя спиной к лейтенанту, я снял маску и взял её в правую руку. Почувствовал ветер во рту, хоть рот у меня закрыт. — Я не держу тебя, Параз, — повернулся лицом к Паразиту, и у того забегали в разные стороны выпученные глаза. Я увидел страх, страх от моего лица в его глазах. — Ты боишься меня, лейтенант? — Никак… н-н-нет, — в горло офицера упал камень, отчего он стал заикаться. — Переоборудуй Змеиное Логово и катись в свой Бухенвальд. Ты мне не нужен. Думаешь, я без тебя не справлюсь? У меня богатая фантазия, Параз, и сломанная психика, — я стоял перед маленьким человечком. — Что ты сейчас чувствуешь? — Ни… — лейтенант нервно замотал головой, — ничего… — Не ври. Мы оба знаем, что страх обволакивает полностью твоё тело, а не только сознание. У тебя волосы встали дыбом сзади шеи, и мурашки побежали по спине. Горло пересохло, отчего ты начал заикаться. Я знаю людей, Параз. Я знаю, что страх победит. Власть — это ничто, по сравнению с кошмаром, который я собираюсь устроить. Езжай в Аушвиц, но помни, что ты никогда не станешь заместителем коменданта. Герр Хёсс со своими подопечными сотворил ад на земле. Я же сотворю кошмар во всей Германии. Любой человек побоится ступить на германские земли, зная, что в глубине за лесом и железной дорогой существует Змеиное Логово. Ты мне не нужен, Параз. Здесь люди не будут кричать от боли, они будут молчать из-за страха. Я создам Аушвиц 2. Я создам настоящую фабрику смерти. Белые волосы лейтенанта стали ещё белее. От волнения у него появились чёрные круги под голубыми глазами. Нет, Параз не поедет в Аушвиц. Зачем ехать туда, где никогда не будет так, как здесь? — Через час собери весь состав Шлангенхёле здесь, возле железной дороги. Мне нужны все: и заключённые, и администрация. Ты понял меня? — Слушаюсь, герр комендант! — Иди ужинать, съешь чего-нибудь сладкое. Паразит отдал честь и удалился на территорию лагеря. Я обернулся на возвышенность. Да, мне есть, что сказать. Я надел маску. Пока ещё рано показывать своё истинное лицо. У меня есть час. Мартин стоял возле административного блока и курил. — Извини, я задержался. — Я успел уже обжиться в комнате, герр Бруно. — Да? Везёт. Я смогу сделать это через пару часов. Как тебе комната? — Конечно, не такая, как у меня дома в Мюнхене, но концентрационный лагерь — это последнее место на земле, где можно жаловаться. — Ты знал, что сейчас по расписанию ужин? — Ужин? — Мартин схватился за живот. — У меня уже пару часов бурлит живот! Я бы не отказался и от крошки хлеба. — Пойдём поищем столовую. По дороге докуришь. Я тоже есть хочу. Заключённые продолжали бродить туда и обратно по песку. В руках у них держали хлеб. Многие старики отвратительно жевали его беззубыми ртами. Ничего страшного, завтра уже всё будет иначе. — Проходим, мальчики и девочки, не стесняемся! Я для кого это всё готовлю?! За кухонным прилавком стояла полная женщина с копной светлых кудрей, спрятанных под шапочку. — Это должно быть Ингрид. — Она прям вылитая моя мама! Офицеры, солдаты и молоденькие медсестрички тут же обратили внимание на двух вошедших мужчин. Все встали с мест при виде полковника. — Я пойду возьму поднос, — шепнул мне на ухо Мартин. — Вам взять? — Ты не против одного подноса? Я возьму чай и что-нибудь по мелочи. — Хорошо, как скажете. Я снял фуражку и показал рукой, чтобы все присутствующие сели и продолжили заниматься своими делами. Грузной походкой и стуча тростью, я подошёл к прилавку. — Привет, — поздоровался с кухаркой. — Штандартенфюрер! — Ингрид прочитала мои погоны с петлицами и замерла с половником в руке. — Тебя зовут Ингрид, верно? — Так точно! — Герр Мориц, — я протянул ей левую руку, и она, вытерев свою о полотенце, пожала её. — Очень приятно. Я Вас раньше здесь не видела. — Я новенький. Надеюсь, что надолго. Я помнил, что никто не знает меня, кроме Параза. Пока ещё рано раскрывать себя настоящего. — Добро пожаловать в Шлангенхёле. — Спасибо, — я улыбнулся и смутился. — Я всё взял, — подошёл Мартин с подносом. С прилавка он взял два стакана чая. Я посмотрел на три тарелки и четыре куска хлеба: — А ты не лопнешь? — Штандартенфюрер, я даже не завтракал утром, а скоро спать ложиться. — Правильно, сержант, — похвалила моего помощника кухарка, — такому молоденькому нужно есть. И Вам, штандартенфюрер, тоже. Не беспокойтесь, — Ингрид перевалилась через прилавок, — Вы теперь в надёжных руках. — Мартин, займи какой-нибудь столик по близости и возьми мою трость, — я повесил ему на запястье свою трость. — Слушаюсь. Водитель ушёл, и я спросил у Ингрид: — У тебя есть что-нибудь сладкое? — Булочки хотите? Со сгущёнкой. Сама тесто лепила. — Покажи. Кухарка достала целый поднос только что испечённых булок с блестящей сахарной корочкой. — Беру две, — сказал я, проглатывая подошедшие слюни. — А чего две? Давайте три? — Нет-нет. Мне достаточно. Ингрид положила две булки на тарелку и поставила на стеклянную полку: — Горячее будете? Одним сладким не наедитесь. — Картошка с мясом? — Да, с подливкой. И ещё овощной салат. — Можешь отложить мне? Я попозже заберу. Вечером съем. — Салат до позднего вечера не дотянет. Его лучше свежим есть. — Нестрашно. Я съем всё, — если это не каши, от которых меня выворачивает уже при виде. — Отложи одну порцию. Я пришлю за ней Мартина. — Слушаюсь, штандартенфюрер. Сержант — Ваш личный помощник? — Ингрид выставила на стеклянную полку стакан с горячим чаем. — Он — мои руки и ноги. Я взял тарелку и понёс её за стол, который занял Мартин. Водитель встал, а я поставил посуду. — Чего ты поднялся? — Вам нужна помощь? — спросил парень набитым ртом. — Сядь и ешь. И успокойся. Я забрал свой чай и присоединился к Мартину. — Они все смотрят на нас, точнее, на Вас. — Тебя это смущает? — Не люблю, когда столько глаз приковано ко мне. — Они же на меня смотрят, а не на тебя, — я улыбнулся и откусил от булки. Сгущёнки было много, поэтому она тут же потекла изо рта. — Вы, и когда едите, не снимаете маску? — Я вообще её не ношу, — глоток чай. — Пришлось надеть, чтобы не спугнуть тебя. — Меня? — Ты — первый, кто меня видел в форме. — А что с Вами? Мартин уже покончил с одной порцией мяса и принялся за салат. Везёт же парню. На войне я ел, дай Бог, раз в несколько дней, а о тарелке с мясом и картошкой даже и не мечтал. — Боюсь, за столом о таких вещах неприятно говорить. Не хочу испортить тебе аппетит. — Да ладно Вам. Я — Ваш помощник, хоть какую-то часть о Вас мне положено знать? — Я родился в Циттау в 1893-м году, — из-за отсутствия многих зубов во рту с правой стороны, мне приходилось долго жевать на левой. — В 14-м году пошёл на войну, вернулся в 18-м. Не застал конец войны на линии фронта, она закончилась для меня в 17-м. — А где служили? — Всю Германскую Империю объездил с пулемётом за спиной. — У Вас столько наград, — Мартин кивнул на мой мундир. — В основном за раны, а не за подвиг. — Вы совершили подвиг? — Обо мне даже в газетах печатали. — Извините, не читал. — И славно. Не люблю вспоминать об этом. — Хорошо. Я понял. Мартин — худенький паренёк, не понимаю, куда в него влезает столько еды. Я доел булки и допил чай. — Хочу собрать весь лагерь. Сообщить, что теперь я комендант. — Хорошо, — Мартин кивнул, — как скажете. — В этом-то и дело. Не принимай близко к сердцу то, что я буду говорить. Это тебя не касается. — Герр Бруно, я понимаю, в каком месте мы находимся. — Не передумал ещё? — Насчёт чего? — Я тебя не держу, Мартин. Ты молодой. Не хочу губить твою жизнь. — Герр Бруно, у меня приказ сопровождать Вас. Я лучше буду изгнан с позором из Шлангенхёле, чем сам уйду от коменданта. — Ты — хороший парень, Мартин. Ну, — я кивнул на пустые тарелки, — как стряпня Ингрид? — Потрясающая! У меня мама вкусно готовит, но эта женщина, — сержант показал пальцем на пятидесятилетнюю блондинку за прилавком, — просто Богиня в кулинарии! — Фон Майер, бывший комендант, предупредил меня, что я могу потолстеть здесь, но мне кажется, из нас двоих потолстеешь ты, и виноват в этом будешь только ты, а не кухарка. — Не беспокойтесь, я не потолстею. — А как же! Утренние кроссы ты не бегаешь, полосу препятствий с оружием на перевес не проходишь. Ты просиживаешь задницу в машине. У тебя хоть пистолет есть? — Обижаете, герр Бруно, — Мартин привстал и показал кобуру на поясе. Разумеется, я давно её уже заметил. — Не беспокойтесь! Вы в надёжных руках. — Я буду иметь это в виду. Но запомни, кросс ты всё-таки будешь бегать. — А Вы за компанию? — Увы, компаньон из меня так себе. Мне, конечно, говорили, что я смогу бегать на протезе, но как-то не срослось. — Протез? — переспросил смущённо сержант. — А ты думал, я просто так с тростью хожу? У меня нет правой ноги по колено. — Я не знал, честно. И подумать даже не мог. Я решил, что у Вас просто нога болит. В том-то и дело, что нога болит. — Будешь проходить полосу препятствий, держа меня на руках. Накачаем тебе не только ноги, но и руки. Таким образом, ты точно не потолстеешь. Мартин не будет толстеть. Его будет выворачивать наизнанку каждый раз, когда ему в нос ударит запах сожжённой еврейской плоти. — Слушаюсь! — парень отдал честь. — Ты всё съел? — Так точно. — Давай отнесём посуду на мойку и пойдём покурим? Мартин взял мою тарелку со стаканом и поставил их к себе на поднос, а мне протянул трость. Да, без этого паренька я долго не протяну в Змеином Логове.