ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

СЕГМЕНТ №7

Я сидел за компьютером и работал в своём офисе, когда откуда ни возьмись появился чёрный силуэт и материализовался в моего брата. — Что ты тут делаешь? — грубо спросил я. — Я теперь не могу прийти к своему брату? — Мы не встречаемся здесь, а только на нашем месте. Тебя могут увидеть. — Твоя секретарша? И что? Боишься её? — брат сел на кожаный диван поодаль от меня. — Что тебе нужно? Ты не появляешься просто так. — Хотел спросить тебя. Ну как? Полегчало? — С чего бы? — Ты отомстил за Криса, навестил своего пса. Даже с Натали, наконец-то, встретился. Хорошо на душе стало? — Определённо. А с какой стати ты интересуешься? У меня нет запрета на личную жизнь. — Я устраиваю твою личную жизнь. Не забывай. — Лучше бы себе устроил личную жизнь, — уткнулся носом в монитор. — Знаешь, почему я всегда был одинок? Я знал ответ, но не произнёс его вслух. — Потому что доктор Рихтер сказал моей матери в 1897-м году, что я идиот, и она поверила ему. Я тут как-то узнал у психиатра, когда проходил обследование, что я никогда не был идиотом. Как тебе такое, Удо? — Обследование? С каких это пор ты волнуешься за своё здоровье? — Не отвечай вопросом на вопрос и посмотри уже, наконец, на меня, а не на свой монитор! Я поправил расстёгнутый пиджак и откинулся на спинку кресла: — Я давно это уже знаю, — честное признание. — Меня не удивили твои слова. — Нет, ты понял, что я не идиот, когда вы с родителями привезли меня из госпиталя домой. Это правда. Когда я его переодевал в нашей комнате, понял, что мой брат — самый умный человек. — А у меня с рождения не было идиотии. Доктор Рихтер ошибся. Он не увидел спокойного и замыкающегося в себе мальчика, он увидел болезнь в моей голове, которой никогда не было. Просто я был таким, ты — другим. Всем казалось, что мы должны быть похожи, но мы априори не могли быть похожими. — Ты хочешь услышать извинения за то, что я называл тебя дурачком всё детство? — Нет, мне это не надо. Я просто хочу, чтобы ты знал правду. — Хорошо. В таком случае, если ты не идиот, как в твоём мозгу появляются личности, которых я играю? Это же ненормально! — У меня очень бурная фантазия, которая скопилась за пятьдесят два года. — Ты фантазировал о маленьких мальчиках? Ты фантазировал о насилии над собой? Ты действительно считаешь себя здоровым человеком? Меня бесило, что брат так издевался надо мной. Я понимал, я виноват перед ним, но посторонние люди не виноваты, что за полвека мы так и не подружились с братом. — Я думаю, что ты пока не готов услышать правду. — Ну да. Правда из твоих уст, словно змеиный яд, проникает в самое сердце и убивает. Я до сих пор не могу простить тебе смерть родителей! — Господи, сколько лет прошло! Ну ничего… ты простишь меня и… поймёшь. — Если бы ты был идиотом, тебя бы можно было понять. А так… извини, — я снова перевёл взгляд на монитор, — мне нужно работать. — Мне жаль, что так вышло с Клодетт. Правда, жаль. Я не думал, что она совершит с собой такое. Я просто… её проверял. — Что ты имеешь в виду? — я посмотрел на брата и сжал челюсти. Любое напоминание о Клодетт вздувало мои вены под кожей. — Ремень. Она вытащила его из твоих брюк, а когда вы… закончили, то ты так его и не нашёл. Всё это время ты носил змею на поясе. Ремень валялся на полу, а потом уполз. А когда ты оставил Клодетт одну в палате, змея снова появилась, и твоя невеста воспользовалась удавкой. Это была проверка, я думал, что Клодетт её пройдёт. — Ты убил Клодетт… Ты не врал: это та правда, которую я не готов был услышать, — голова опустилась, и лицо закрылась руками. Все эти годы, я считал, что Клодетт Дюбуе — самоубийца. — Сожалею, Удо. Я и в мыслях не думал её убивать. Я схватил подставку с ручками и карандашами и запустил предмет в брата, а после встал с кресла: — Я простил тебе смерть Шпинне! Я простил тебе мучения родителей! Я с… невероятной болью простил тебе личность педофила! Но я никогда не прощу тебе смерть Клодетт… Никогда! Я представлял, что сейчас слышала Молли по ту сторону кабинета. Она уже давно подозревала, что её начальник сумасшедший. — Знаю, ты любил её. Знаю, ты хотел жениться на ней. Но это не конец твоей истории, Удо. Клодетт была единственной любовью в твоей жизни, и так получилось, что я забрал её у тебя. Мне жаль. Когда-нибудь ты меня поймёшь. — Пойму? — я ударил себя по лбу. — Пойму? — Ты поймёшь. Потом. И это не та правда, которую ты ещё не готов услышать. Он встал с дивана и пошёл в сторону окна, а я опустился в кресло, стиснув зубы: — Тебя бесит, да, когда я кого-то люблю? Тебе противно смотреть на меня, когда я испытываю что-то похожее на влюблённость? — брат стоял слева от меня, и я посмотрел на него. — Где Лаура? Что ты с ней сделал? Убил? Я не чувствую итальянку среди живых. — Я видел Лауру в последний раз ещё до войны. Наша история закончилась очень давно. Это ложь, потому что я видел Лауру вместе с её родителями в 1943-м году. Они находились перед глазами брата. — Тебе нравится Эва, но ты не будешь с ней. Я тебе не позволю. Ты никогда не поймёшь меня до конца. Я тебе не позволю. Не переживай, осталось немного, совсем чуть-чуть. Скоро твои мучения подойдут к концу. И кстати… Эва беременна. Поздравляю. Брат отошёл от меня и исчез. Два дня назад мы с Эвой занимались сексом, и вот теперь, наконец, она забеременела спустя год безуспешных попыток. Нет… брат не позволит мне остаться Артуром Роучем.

***

Когда я вышла из ванной, Артура на кухне не было. — Арт! — кричала на весь дом. — Арт! Артур! Ты где? Мне нужно тебе кое-что сказать. В гардеробе нет его пальто. В гараже нет его машины. Я вернулась на кухню, где горел свет, и подошла к столу. На поверхности лежало золотое обручальное кольцо и салфетка. «Меня никогда не существовало». Это почерк Артура. Это обручальное кольцо Артура. У меня заболел живот, и подкосились ноги. Я упала на пол, а живот заболел ещё сильнее. Чьи-то руки легли мне на плечи, и в голове зазвучал голос: «Я буду с тобой, пока не приедет «скорая». Я не дам тебе умереть». Артур ушёл. Никакого мужа никогда не было в моей жизни. Единственное его живое наследие сейчас умирало у меня в животе. Я ненавижу то чувство, когда ты осознаёшь, что ты ничего не значишь для человека, который для тебя значит чертовски много. И я никогда не обращалась с собой так дерьмово. Из-за тебя я ненавижу этот город. Я никогда никому не говорила ничего плохого, потому что это постыдная хрень. Ты был для меня всем. Но всё, что ты сделал — это сделал меня охуеть какой грустной. Я отгородилась ото всех ради тебя, потому что я была ещё ребёнком.