ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ВЕВЕЛЬСБУРГ

1943 год

Старшему сыну: 58 лет

Младшему сыну: 50 лет

Я не отступил от своих принципов. Я никогда не отступал от своих принципов. Обещание, данное в 1900-м в пятнадцать лет, я нёс до сих пор. Мне — пятьдесят восемь, и я никого не убил. В 1938-м меня призывали на службу штандартенфюрером СС. Прежние заслуги перед Родиной показали Третьему Рейху мои мировоззрение и убеждения. Я поменял любимый штаб в Мюнхене на организацию под названием «Аненербе», штаб которой находился в Берлине. Я всегда мечтал жить в Берлине. Аненербе — именно то, что мне нужно на войне: история. Я привык работать головой, мозгами, а не оружием. Моё призвание — изучение, а не убийство. Я лучше буду работать лопатой на раскопках, чем командовать полками. За пылкость меня и любили в Аненербе. Мне не составляло труда взять лопату и раскопать могилу германского предка бок о бок с рядовыми солдатами. Мой исследовательский центр выкопал множество древних реликвий и артефактов. Пока Германия теряла бойцов под Сталинградом, мы, учёные, искали победу в таинственном будущем. Исследования, эксперименты, опыты — вот в чём сила человека, а не в огнестрельном оружии. — Удо, кажется, мы нашли идеального кандидата, — в комнату зашёл штурмбаннфюрер Томас. — Кто он? — Семилетний мальчик. Мы забрали его из Аушвица. — У него есть татуировка? — Да. — Что с ним? — Бессонница. Не спит. — Поговорили с ним? Почему не спит? — Мальчик боится, что, когда заснёт, из барака уведут его родителей, и больше он их никогда не увидит. — Грустная история, — я пригладил усы. — Хочешь проверить новые лекарства? — Да, возможно, ещё что-то добавлю. — Не переусердствуй, Томас, прошу тебя. Не как в прошлый раз. Ты знаешь, как я отношусь к детским смертям. — Разумеется, Удо. В этот раз ошибки не будет. — Мальчик заснёт? — Я бы сам с удовольствием лёг в приготовленную для него постель, — Томас зевнул и потянулся. — Придёт время, мы отоспимся. Следи за мальчиком. Как его зовут, я запишу имя в список. — Беньямин Крауч. Я записал имя в общую тетрадь, где числились все подопытные экспериментов. — Одного ребёнка забрали из Аушвица? — Да. Маленький Олли слишком слабый, а маленького Руди не отдали. Офицеры сказали, что им он нужен больше, чем Аненербе. — Что это значит? — Мальчик — стукач. Рассказывает офицерам всё, что происходит в бараке. — Понятно. — Не взглянешь на Крауча? — Нет. После последнего раза я решил дистанцироваться от детей. У меня до сих пор перед глазами смерть малышки Урсулы. — Я тебя понял. Да, кстати, как дела с Магдой? — Томас изогнул тёмные брови. — Хорошо, — я заулыбался, — у нас всё хорошо. — «Хорошо» в смысле как хорошо? — Томас, ты видишь в моей комнате Магду? — Нет. — Это значит, что всё хорошо. — То есть никакого будущего? — Ах, перестань! У нас было пару раз. Мне понравилось, ей понравилось. Что ещё? — Действительно. Я вот скучаю по жене и детям. Очень хочу их увидеть. — Вот поэтому у меня никого нет. Мне не по кому скучать. — Ты помнишь про завтра? — он потёр мыском сапога край коврика и засунул руки в карманы брюк. — Что именно? — Приказ Гиммлера. К нам переводят нового штандартенфюрера. — Ах, точно! — я стукнул по лбу. — Забыл совсем! Что-нибудь знаешь о новеньком? Откуда его перевели? — Не знаю. Гиммлер сказал, это было личное прошение. — Личная просьба? И Генрих так легко выполнил? Он уверен в офицере? — Гиммлер сказал, что этот немец видел слишком много. Аненербе не испугает. — Надо подготовить форму. У нас есть? — Да, отложено. Новый штандартенфюрер крупных размеров. Томас попрощался и пошёл спать. 22:31 вечера. Завтра очередной день раскопок. Гиммлер жаждал найти что-то стоящее. Пока что мы откопали сотни костей, корон, доспех и мечей. Останками войну не выиграть. В дверь постучали. — Да? Томас, ты? Вошла женщина лет тридцати в дорогой шубе и с укладкой по последнему писку моды в Берлине. Блондинка. Много макияжа на лице и колец на пальцах. — Штандартенфюрер СС Мориц? — Да, — я встал из кресла и прислонился к дубовому столу. — А Вы кто? — Хельга Браун, — она протянула руку, — актриса. — Если Вы хотите попасть в фильм доктора Геббельса, ничем не помогу. Он лично отбирает актрис для киношедевров. — Я пришла к Вам, Удо. — В столь поздний час? Знаете ли, я уже ложусь спать. Честно говоря, мне не понравилась Хельга. Такие не в моём вкусе. Я предпочитал женщин из сословий пониже, чтобы не пользоваться буржуазной фамилией отца. — А я слышала, что в такое время Вы занимаетесь совсем другими делами. — Да, бывает много работы, которая затягивается до утра. Это правда, не отрицаю. — И все всем довольны? — Что, простите? — я тряхнул головой. — Не понял. — Вашей работой довольны все? — Я стараюсь. На меня не жалуются. — Да, я слышала, что Вы пользуетесь особой популярностью у женщин, несмотря на довольно обыкновенную внешность, — Хельга подошла ближе. — Простите, зачем Вы сюда пришли? Кажется, не по своей воле. — Ну что Вы! Никто меня за руку сюда не привёл. — Отец? Мать? Оба? — Вы что же, ещё не поняли предпочтений родителей? — В том-то и дело, Хельга, что понял. Все женщины, которых они посылали ко мне, одинаковые, и, увы, я сразу Вас вычислил. — И что же предлагаете? — Я предлагаю Вам, — я оторвался от стола и встал напротив неё, — покинуть мою комнату. — Отчего же? — Я не разделяю мнение родителей. — Вы их не уважаете? Их мнение Вам безразлично? — Знаете, сколько мне лет, Хельга? — Пятьдесят восемь. — А Вам? — Тридцать четыре. — Вас ничего не смущает? — Нет. — Вам нужны мои фамилия и честь, верно? — Для Вас женитьба — это лишение чести? — Это пустая трата времени. Моего и Вашего. Найдите себе кого-нибудь помоложе и поздоровее, Хельга, а лучше не одного, а нескольких симпатичных офицеров, — я указал на дверь. — Вам пора. — Считаете, Вас никто не полюбит из-за инвалидности? — Инвалидность мне не мешает в жизни, женщины не видят меня калекой или уродом. Как Вы сказали? Даже с моей довольно обыкновенной внешностью я влюбляю в себя женщин, но главное не внешность. — Интересно, что же? — Мой голос. Мой характер. Моя стать. Моя военная выправка. Моя элитарность. Моё умение пользоваться собой и умение показывать себя. — Значит, вот в чём Ваш секрет, Удо? — она смотрела на меня снизу вверх, подведённые глаза текли под ярким светом люстр. — Что сказали родители? — Чтобы я не смела уходить, пока не женю Вас на себе. Я громко засмеялся: — В самом деле? Мать сказала, я уверен. Она больше не может ждать, когда я, наконец, решусь на отчаянный шаг! — Так почему же Вы не порадуете её? — Потому что не хочу. Я не хочу иметь жену. Я не хочу иметь детей. Я говорил это сто раз родителям, но они не слушают. И кстати, так, как Вы, лучше с мужчинами не знакомиться. — Я Вам неприятна? — она сделала шаг. — Вы не в моём вкусе. У нас ничего не выйдет. Так и передайте Морицам. — Даже одну ночь? Мне нужны доказательства, — губы напротив губ. Слишком близко. — Фантазируйте, Хельга, разрешаю, — я отстранился от неё, не хотел её. — Только если с Вами. — Извольте! — поднял правую руку в знак протеста. — Ничего в голову не приходит. — Тогда доверьтесь мне. — Не доверяю женщинам, которых вижу в первый раз. — А зачем тогда даёте им визитки с номером? — Хельга приблизилась на недопустимое расстояние. От её мехов мне жарко. — Вам бы я не дал визитку. Вы предпочитаете полноценных мужчин. — Вы именно такой, — она погладила пах через брюки, — и даже больше. — Не стоит начинать. — Стоит попробовать. Хельга слегка коснулась моих губ. Ничего не понял. Она глубже поцеловала меня. У поцелуя вкус жирной помады. Я отстранился: — Передайте родителям, что я Вас бросил наутро, что я Вам не понравился в постели. — Они не поверят. — Вы же актриса. Сделайте так, чтобы два старика поверили. Хельга ушла. Я посмотрелся в зеркало и увидел красную помаду на усах. Это уже десятая «невеста» за полгода. Когда родители успокоятся? — Он будет работать в моём исследовательском центре? — Сам с ним разберёшься. Договоритесь. Два штандартенфюрера не найдут общий язык? Мы с Томасом ждали у ворот замка новичка. Мелкий снег ложился на погоны чёрных плащей. — Надеюсь, Гиммлер знает, что делает, — огласил вслух опасения. Из кюбельвагена с поднятым верхом вышел водитель и открыл дверцу пассажира. Высокий офицер с тростью. — Твою мать… — я закатил глаза и выдохнул. — Что такое, Удо? — обеспокоено спросил Томас. — Почему ты мне не сказал? — Что? — Что это мой брат. — Как?! Он? Штандартенфюрер в серо-зелёной шинели опирался на трость с рукояткой-змеёй. Его тяжёлая походка принадлежала самой смерти. — Хайль Гитлер, — поздоровался Томас. — Хайль, — ответил младший брат грубым голосом. — Штурмбаннфюрер СС Томас Рунге и штандартенфюрер СС Удо Мориц. Добро пожаловать в замок Вевельсбург. — Штандартенфюрер СС Бруно Мориц. Наступило молчание. По мнению Томаса я должен заняться братом. — Пойдём внутрь. Тебе покажут апартаменты и выдадут форму. — Это сделаешь ты? На брате не было лица. Он очень плохо выглядел. Кожа белая, единственный глаз красный, чёрный круг под нижним веком. Младший Мориц постарел на несколько лет. Он выглядел гораздо старше меня. Последний раз я видел его восемь месяцев назад в концлагере. Тогда он был другим человеком, если термин «человек» подходит для палача. Водитель достал чемодан. Я подошёл машине и взял вещи брата. Другой водитель, не тот светловолосый сержант с морщинами от службы в лагере. Передо мной фельдфебель: брюнет с аккуратной бородкой и маленькими глазами. Во взгляде беспрекословное служение начальнику. Не просто водитель, экзекутор. — Я здесь главный, — я прошёл мимо брата с чемоданом в руке. Его поселили в южной части замка, в отдельной башне. На вешалке ожидала чёрная форма. Брат снял шинель. Я поставил чемодан к письменному столу и расстегнул плащ. Водитель внёс упакованное полотно и удалился. — Что это? — Картина. — Не знал, что ты любишь искусство. Что там изображено? — Мой портрет. — А что за художник? — Самый лучший. — Что происходит? — я не выдержал, невозможно терпеть театр одного актёра. — Что ты тут делаешь? — Теперь я тут работаю, — он сел за стол и поставил рядом трость. — А концлагерь? Тебе же там нравилось! Что, люди закончились? Всех уничтожил? Надоело? — У меня были причины покинуть его. — Ты ошибся местом. Здесь не убивают людей. — Я не убивал в концлагере, — он поднял на меня покрасневший глаз. — Они сами, да? А ты просто сидел в кабинете. — Я не хочу вспоминать Шлангенхёле. Неужели лагерь так повлиял на него? Он пробыл там два года. За столом сидел неживой человек — труп. — Ты болеешь? Что с тобой? Отвратительно выглядишь. Снова головные боли? — Нет. Они, наконец-то, прошли. Год не болит голова. — Тогда что? Что бы между нами ни было, что бы между нами ни происходило, я — старший брат, который обязан заботиться о младшем. — Я устал, — низкий голос опустился на дно бездны. — Просто… устал. — Ты написал лично Гиммлеру о переводе? — Да. — Почему сюда? — А куда? На линию фронта? — Попросился бы домой, где ты там живёшь. Фюрер бы вошёл в твоё положение. Только сейчас я заметил второй Железный крест на мундире. Его работу в лагере оценили. — Я не хочу домой. У меня есть дела. — Где? Здесь? Что ты собрался делать? — я бродил по комнате, не зная, куда себя деть. Не понимал происходящего: почему брат внезапно свалился на голову? — Искать. — Что? — Что мне поможет. Мориц младший в Вевельсбурге неделю. Мне трудно признать, но чёрная форма ему к лицу. Шрамы, ампутации, награды, металл в коже отлично сочетались с элитной нацистской формой. В исследовательском центре главный я, но брат затмевал меня своим видом и поведением. Ему шла служба, шла война, шла смерть и всё, что с ней связано. — Томас, поехали в Падерборн. — Зачем? — заместитель оторвался от бумаг. — Развеяться. Надоело сидеть в каменной глыбе. — А-а-а! Я понял. Мне погулять по городу? — Томас, мы вместе погуляем. — Но я никого не собираюсь искать. Удо, у меня жена! — Я тебя поздравляю с этим! Я сказал: мне нужно развеяться. Через полчаса на моём кюбельвагене, за рулём которого был Томас, мы прибыли в Падерборн. — И кого мы ищем? — Одну особу. Молодую, симпатичную фройлен Беккер. — Ты уже и фамилию её знаешь? Мы стояли на углу пекарни неподалёку от Падерборнского собора. Томас ел булку с сахаром. — Я интересуюсь девушками, которым интересен я, — оторвал кусок булки. — И кто она? Потянуло на верующих? Ты же далёк от веры. Я не успел ответить, как из собора вышла среднего роста шатенка в пальто в сопровождении непривлекательной девушки. — Вон она. — Которая? — Томас, конечно, та, что весит сотню кило! — стукнул его по фуражке. — Я же таких обожаю! — Ладно-ладно, понял! Вдруг это её мать? А ты о ней нелестно высказываешься. — Это сестра. — Ты уже со всем семейством Беккер знаком? — Заткнись! — прошипел я. — Не ори. Они на нас смотрят. Ешь булку и мне дай, — оторвал кусок. — Веди себя естественно. — А я-то тут при чём? Ты собрался их кадрить! — Никого я не собрался кадрить, — краем глаза я отметил, что Беккер следила за мной. — Мне просто нужно, чтобы она обратила на меня внимание. — И давно ты её знаешь? — Я не знаю её. Увидел пару месяцев назад в Падерборне. Обычно в это время они с сестрой посещают собор. — Ну и? Познакомился? — Нет. Я не подходил к ней. Томас открыл рот и округлил глаза: — Ты же у нас герой-любовник! — И что? Это всё происходит иначе. По-твоему, я знакомлюсь с девушкой и сразу же тащу в постель? — А разве нет? Я стукнул по фуражке: — Тупица! Девушку необходимо сначала заинтересовать. Она видела меня множество раз в городе, за это время узнала из газет или от людей, кто я. — Она тебя хочет? — Томас изогнул бровь. — По-другому быть не может. Девушки обнялись на прощание и разошлись. Мой шанс. — А я-то тебе зачем здесь, Удо? — не унимался Томас. Беккер пошла вдоль собора. Сейчас она перейдёт дорогу и обогнёт два больших дома. А уже тут мой выход. — Стой здесь и жди меня. — Но… Я зашёл за пекарню. Я быстро ходил — привык ходить быстро с прямой спиной. Беккер обогнула дом, нас разделяло здание и десяток метров. Через пару шагов выйду на неё в лоб. Поворот. Угол дома. Её туфли застучали по асфальту от неожиданной остановки. Она упёрлась мне в грудь, чтобы не удариться лбами. — Ой, Господи! Я подхватил её под локоть, чтобы она не упала: — Напугал? — Ещё как, штандартенфюрер! Беккер выпрямилась. Я отпустил её, показывая, что приставать не намерен. — Такая юная, а разбираетесь в званиях. — Я не разбираюсь в званиях, просто… — Просто обо мне читали, верно? Она засмущалась и отвела взгляд. Дыхание участилось рядом со мной. — Многие обо мне читают, и это нормально, фройлен Беккер. — Откуда… откуда Вы знаете мою фамилию, штандартенфюрер? — У Вас свои источники, у меня — свои. Мы не первый раз видимся. Я замечаю тех, кто замечает меня, — я намеренно опустил голос, говорил медленно, выговаривая каждое слово. — Не понимаю, о чём Вы… — в расширенных зрачках ложь. — Это Вам, — я достал из внутреннего кармана мундира визитку. — Держите, — девушка посмотрела на мои пальцы с бумажкой и ещё больше смутилась, — держите, держите. Не стесняйтесь, — Беккер взяла визитку и рассматривала её. — Там адрес. Надумаете, — наклонился надо её левым ухом, — я буду Вас ждать. Скажете охране, что ко мне. Лишних вопросов к Вам не будет. Даю слово полковника. Я потихоньку отходил от неё. — Я… я не приду, — неуверенно произнесла Беккер. — Я так не думаю, — подмигнул фройлен правым глазом и скрылся за угол. — Так и не понял, Удо, какой смысл мне было ехать с тобой? — Ты погулял? — я подошёл к Томасу; обёртки от булки уже не было в руках майора. — Немного. — Вот и отлично! Поехали домой, — обнял майора за плечо и повёл в сторону машины. — Томас, ты же понимаешь, что мне не очень удобно водить кюбельваген одной рукой? — Понимаю. Ты сделал меня личным водителем! — Нет, Томас, — я засмеялся, — личного водителя мне никогда не видать, увы. Она пришла ко мне в 8 вечера. Томас лично проводил её ко мне в комнату. — А говорила, что не придёшь, — я сидел за столом, рабочие бумаги отодвинул подальше от себя. — Не знаю, что здесь делаю, — растерянно произнесла Беккер. — Знаешь, — я встал с кожаного кресла и направился к ней, по привычке засунул обе руки в карманы брюк. — Ты очень красивая, Ивон. — Вы говорите это каждой женщине, которой даёте визитку? — Да. Потому что выбираю только самых красивых. — А я думала, что Вы выбираете самых богатых и именитых. — В моей постели не было ни богатых, ни именитых. Мне нравятся девушки вроде тебя: красивые и простые. — Молоденькие дуры? — Тебе тридцать один. Ты не замужем, а значит уже не дура, — я заулыбался, представляя последующие прекрасные часы с девушкой. — А мама с сестрой говорят, что я дура. У Ивон нет пышной причёски и накрашенных губ. Нет десяти колец на пальцах. От её пальто не исходил жар, как от шубы, а её лодыжки скрывали ткани платья и верхней одежды. — Мой тебе совет: беги от них. Они ничему хорошему не научат. Не слушай их. Поступай, как душе угодно. Ты же не сказала им, с кем проведёшь сегодня ночь. — Откуда Вы знаете, что я проведу с Вами ночь? Я подошёл совсем близко к Беккер. От неё пахло морозом. — Все в окрестностях знают, что ко мне приходят девушки. Эти девушки потом разносят обо мне слухи? Не слышал ничего подобного, — поджал губы. — Ивон, я не делаю ничего плохого. Ты пришла ко мне, потому что я тебе понравился, а я пригласил тебя, потому что ты мне понравилась. Я вытащил руки из карманов и снял с девушки пальто. Беккер не покосилась на мою культю. Я провёл пальцами по её левой щеке. — Боишься меня? Ивон не ответила. — Я страшный? Ивон посмотрела мне в глаза и уверенно ответила: — Нет. — Даже без руки? — А люди первым делом смотрят на твою руку? — Да. — Я не смотрела на руку. Пыталась разглядеть твои глаза. Я снял монокль и положил его в карман брюк: — Так лучше? — Гораздо. — И? — я то приближался, то отдалялся от её губ. — Веки отличаются, — она коснулась моего левого глаза. — Это из-за монокля. Он деформирует веко и немного бровь, потому что я постоянно хмурюсь этим глазом, — продемонстрировал повреждённую кожу. — Ты со всеми девушками такой? — Я простой, Ивон, — стальное кольцо на мизинце прошлось по тыльной стороне ладони Беккер. — Такой же, как все. Меня отличает только форма. Платье Беккер коснулось моей рубашки на груди и галстука. Женская рука легла мне на бедро, а вторая — на спину. — Сила и стать — вот, твоё преимущество. Она поцеловала меня. И я в ней не ошибся. В 3 часа ночи я слез с неё и завалился спиной на кровать. Мне пятьдесят восемь лет, всё-таки возраст уже давал о себе знать. Я тяжело дышал, задыхался, но Ивон посчитала, что это из-за усталости. Ведь любой бы на моём месте устал после четырёх раз с женщиной. — Мне кажется, что нас слышали, — нотка страха и одновременно восхищение мной. — Тут стены толстые. Не должны пропускать звуки и стоны. — Но дверь-то деревянная. — Думаешь, какой-то солдатик будет подслушивать тебя? — Скорее, завидовать тебе, — Беккер прошлась пальцами по ещё твёрдому члену. Ивон легла мне на грудь, а я обнял её. Моя культя лежала у неё на плече. Редко встретишь девушку, которую не будет бросать в дрожь от вида физического уродства. Утром она уедет. Нет, не я отвезу её в город, а какой-нибудь солдат. Я давно уже не посыльный. Я пересплю с Ивон Беккер, возможно, ещё один или два раза. Она мне скоро надоест. Увы, я непостоянен. Мне не нужны отношения, любовь. Это скучно. Это однообразно. Какая женитьба почти в шестьдесят лет? Какого монстра в столь пожилом возрасте я мог сделать? Может, в постели я действовал гениталиями, но в жизни работал мозгом. В южной части замка находилась комната моего брата, и что-то мне подсказывало, что всё-таки мы с ним последние из рода Морицов.

***

В 8 вечера молодая девушка принесла мне в комнату ужин. 8 вечера? Не слишком ли поздно? В Змеином Логове мы ужинали в 7. Она поставила передо мной на журнальный столик тарелку и кружку с чаем. Я даже не знал, как её зовут. Она здесь играла роль обслуги. Обслуга… В Аненербе офицеров тоже обслуживали молодые женщины. — Ужин всегда в 8 часов? — спросил я. — Так точно, штандартенфюрер, — у неё очень молодой и писклявый голос. — Сколько тебе лет? — Восемнадцать, — девушка клала приборы и на меня принципиально не смотрела. — Что входит в твои обязанности? — Я приношу еду, убираю комнаты, собираю вещи в стирку. Всё это уже было у меня. — Больше ничего? — Простите, штандартенфюрер? Я сидел на кожаном диване, девушка стояла слева от меня. Её голова опущена, глаза немного подняты на офицера. — Как тебя зовут? — Эмма. — Эмма, посмотри на меня. — Мне… мне запрещено, штандартенфюрер. — Смотреть на меня? Я встал с дивана. Девушка оказалась ростом мне по грудь. С каждым моим шагом Эмма отдалялась и вжимала голову в плечи всё сильнее. — Нам нельзя смотреть на офицеров. Это касается всех девушек. — Лжёшь. Вы смотрите на всех. Я вижу, как солдаты и офицеры строят вам глазки. — Нет, штандартенфюрер, Вы не так поняли… — Посмотри на меня, — шёпотом над её головой приказал я. Эмма подняла взгляд на моё лицо. — Почему ты не смотришь мне в глаза, а смотришь только в левый? — Потому что он у Вас один. — Боишься? — Никак нет. Я слышал по голосу, как Эмма меня боялась. Замечал, как она хотела отвести от меня взгляд. — Знаешь, кто я? — Полковник. — Знаешь, откуда я прибыл? — не отрывал от прислуги свой единственный глаз. У девушки от страха появилась испарина над верхней губой. — Никак нет. — Молодец, — я навис над ней: мои губы слишком близко к её губам, — и не надо знать. Я почти коснулся рта, как заметил, что Эмма дёрнула в сторону лицо при приближении моих губ. Наши взгляды встретились, и девушка осознала, что совершила. — Уходи. Поджав губы, Эмма покинула мою комнату. Это не я её обидел, и не она обидела меня. Я не хотел её целовать. Уверен, что при поцелуе ничего бы не почувствовал. Прошло слишком мало времени. Мало времени с тех пор, как я закопал труп под маленькой берёзкой. Только она считала меня красивым, глядя на абсолютного урода во всех смыслах. Лишь она никогда не отводила своих губ от моих. Мне никто не нужен, только она.