ОАЗИС. АКТ II. СИМФОНИЯ ПЕЧАЛЬНЫХ ПЕСЕН

ИМЯ НА ФРОНТЕ

1913 год

Старшему сыну: 28 лет

Младшему сыну: 20 лет

— Синьор Бассо, можно увидеть Вашу дочь? Двадцатилетнему парню Калисто еле доходил до пояса. Я вырос самым высоким Морицем среди всех мужчин в семье. Мой рост — метр девяносто, в то время как отец и Удо не достигали метра восьмидесяти. — Нет. Мориц, иди домой. Я тебе не разрешаю видеться с Лаурой, — Калисто закрывал дверь. — Синьор, — я успел остановить ногой, — почему? — Спроси у отца. — Калисто, прошу… — он округлил глаза. Я впервые обратился к нему по имени. — Я не имею никакого отношения к его делам и журналу. Я работаю на кладбище, выкапываю могилы. — Вот и иди к мертвецам. Я хорошо закончил школу. Университет? Кому нужен студент-идиот? В армию тоже не взяли — я опасен и непредсказуем. На работу сначала не брали, боялись подпускать к мертвецам, но со временем приняли. Работа хорошая, спокойная, тихая. — Калисто, я читал последний выпуск «Немца». Не разделяю мнения отца по поводу европейцев и других наций. Я знаю Вашу семью всю свою жизнь и ни разу не усомнился в Вас. Прошу прощения за себя перед Вами и синьорой Орнеллой. — Ты — хороший парень, но семья у тебя паршивая. Пожалуйста, не подходи к Лауре. Я убрал ногу и дал Калисто закрыть дверь.

***

Мать бросилась мне на шею и зацеловала: — Каким ты стал! Как похож на отца! — Мам, перестань и вытри слёзы. — Отто! Удо приехал! Я зашёл в свой некогда старый дом. — Командир! — отец отдал честь. — Герр Мориц! — Иди сюда, дай обнять любимого сына! Китель что надо, — он похлопал по груди. — Я знал, что форма будет тебе к лицу. — Я не хожу в нём каждый день, пап, — я расстегнул пуговицы и снял фуражку. — Ты уже давно не носишь форму солдата. В восемнадцать я был рядовым солдатом телеграфистом. В девятнадцать стал лейтенантом. В двадцать четыре — гауптманом. Я перестал работать телеграфистом, читал почту в штабе, пока отец договаривался о моём повышении. Со второго этажа спустился младший брат. Я его сначала не узнал. Он был выше меня на голову. — Ого, как ты вымахал! — Привет, — он опустил смущённый взгляд и провёл ладонью по бритой макушке. — Привет, — я протянул ему руку. — А рукопожатие у тебя слабенькое. Что, всё бренчишь по клавишам и ничего тяжёлого не держишь? А мама говорила тебе ешь больше кашу, сын! — тыкнул в живот. — Он работает могильщиком, — напомнил отец, — могилы выкапывает. — А-а, значит, от возвышенного к земному, — я улыбнулся, но лицо брата осталось неизменным. — Мальчики, — позвала мать, — идите за стол. Праздничный обед по поводу моего приезда. Я редко приезжал домой, меня сюда не тянуло. Я, наконец-то, обрёл свободу в Мюнхене. Однако родителей я уважал и раз в год навещал. Одного раза хватало сполна. — Как Мюнхен? — спросил отец. — Живёт. Дышит полной грудью. Не то, что Циттау. — Циттау — совсем другой городок, Удо, — вмешалась мать. — Да, он для таких, как вы: тихих и спокойных. В Мюнхене вам бы не понравилось. — Удо, у тебя уже появились серьёзные планы в Мюнхене? — Я живу там десять лет, мам, о каких планах спрашиваешь? — я догадывался, какой разговор она заведёт. — С каждым годом мы с отцом стареем… — И? — Тебе почти тридцать. — Двадцать восемь, не увеличивай мой возраст, — я отпил компот. Я за рулём, поэтому никакого алкоголя. Да и в принципе не употреблял спиртное. — Хорошо. У тебя высокий пост, высокий чин и грандиозное будущее впереди. — Не переживай, до вашей смерти папа успеет накидать мне звёздочек и полосок на погоны. — Не сомневайся, Удо. Генерал-майор обеспечен, — успокоил отец. — Жду с нетерпением, — я улыбнулся и подмигнул. — Удо, помимо званий, пора думать и о личной жизни. — С этим всё в порядке, мама! — разговор раздражал. — Ты уже нашёл невесту? — Что? Невесту? Зачем она мне? Я не собираюсь жениться! Моя жизнь — моя карьера. Моя жизнь — моё имя. Вот и всё! Я что, один могу сделать тебе внуков? Все покосились на младшего: он опустил голову в тарелку. — Не я один в этом доме взрослый. — Но ты первый, Удо, старший ребёнок, — не унималась мать, — нам с папой хотелось бы, чтобы ты первым женился и стал отцом. — Хотите, — я кивнул. — Что ещё вам сказать? Оставшуюся часть обеда мы с отцом говорили о политике, военном обеспечении государства, будущем нашей империи. К единому мнению не пришли. Отец сидел в Циттау и дальше носа ничего не видел, верил радио и слухам, а я жил в одном из крупных городов империи и видел всё своими глазами. Мир готовился к войне, быть может, самой страшной. После обеда я попросил брата выйти на улицу подышать свежим воздухом. Родителей всегда беспокоило, что их дети почти не общались. — Как у тебя дела? — спросил я. Младший сидел на ступеньках на заднем крыльце, что аж коленки упирались в горло, а я стоял на траве. — Хорошо. У тебя как дела? — Да не всё так хорошо, как я говорю. — У тебя проблемы? — В крупных городах неспокойно. Народ нервничает и шепчется. — О чём? — О войне. — Какой войне? — не понял брат. — Мы собираемся с кем-то воевать? Из-за журнала отца? — Да нет. Отец здесь не при чём, — я спустил подтяжки с плеч. — Для чего Германская империя объединяется с другими странами? — Союзники — это всегда хорошо. Разве нет? Прости, я не особо понимаю в военном деле. — Когда на союзника нападут, Германская империя вступится за него, и тогда начнётся война. Вопрос времени. — Ты что-то знаешь и молчишь? Не хочешь пугать родителей? — Я много слышу и многое запоминаю, но молчу. Я буду далеко, тебе предстоит резко повзрослеть. — Но меня же не возьмут на войну. Меня и в армию-то не взяли. — На войне всё равно, идиот ты или вундеркинд. — Но я не хочу воевать… Отец сделает так, чтобы я не пошёл на войну. Он и тебе поможет. — Родители хотят гордиться нами. Мы же с тобой Морицы. Война — идеальный повод заявить о себе. — Они гордятся тобой, а о себе я заявил с рождения, — брат отвернулся. — Удо, я не готов, я не умею держать винтовку в руках. По правде говоря, я тоже не умел держать оружие в руках. У меня его и не было. Я не носил пистолет на поясе. — Научат. Очень быстро научат. Германской империи нужны солдаты. Все не готовы. — Ты поможешь мне? — взгляд с надеждой. — Мы с тобой слишком разные, будем в разных полках. Я — офицер, а ты просто солдат. — Ты приедешь за мной? — Сразу, как только узнаю.

***

1914 год

Старшему сыну: 29 лет

Младшему сыну: 21 год

Рано утром пришло письмо. Война началась. Меня призывали служить Родине. Родители не знали, что делать. Никто не был готов. Я написал несколько слов и пошёл к дому Бассо. Окно в комнату было открыто. Я залез на дерево и пустил самолётик. «Встречаемся на нашем месте. Срочно». Лес, где мы подружились, стал нашим особым местом. Мы купались в озере летом, собирали букеты для гербария и были вдвоём. — Я услышала крик из твоего дома. Что случилось? Я сидел на корточках на берегу и кидал ветки в озеро. — Война началась. — Я читала в газете. Удо пойдёт на фронт, поэтому твои родители кричат? — она остановилась в нескольких метрах от меня. — Кажется, они впервые подумали обо мне. Я пойду на фронт, Коротышка. Меня призывают. — Что? Ты шутишь? Это же невозможно. Она знала о моём заболевании и не считала идиотом. — Не шучу, — я встал в полный рост. — Завтра я ухожу на войну. — Можно не идти? — она подошла вплотную. — Можно как-то сбежать? — Ты можешь затеряться в толпе. Меня заметят. — Но… но… а папа не поможет? Тебе же нельзя на войну. — Никто не поможет, Коротышка. Лаура опустила голову, не веря в услышанное: — А когда ты вернёшься? — Я не знаю. Наверное, когда закончится война. — Когда она закончится? — Никто не знает. Лаура обняла меня за живот: — Ты не увидишь, как я закончу школу. Когда ты вернёшься, я тебе всё расскажу. Возвращайся поскорее. Я буду ждать. Я положил подбородок на кудрявую макушку и вздохнул. Пахло яркими специями, пахло Италией. Я запустил пальцы в волосы, мягкие пружинки обвили их. У Лауры самые красивые волосы, которые я больше не увидел. К вечеру родители собрали мои вещи. — Ты оброс, сынок, — в комнату вошла мать с тарелкой пены и острым лезвием. У меня давно росла щетина. Я брился каждый день, потому что отец не любил растительность на лице, но мать продолжала стричь. — Не хочу, чтобы завтра твою голову брил посторонний. Я сел на край кровати. Мать приступила к церемонии, которую проводила каждые две недели двадцать один год. — Думаешь, отец не знает? — Знает что? — Кто я такой. — Его сын, — холодное лезвие прошлось по макушке. — У меня не было вшей, мам, ты это прекрасно знаешь. — Они могут появиться в любой момент. — Отец знает, — рука матери застыла в воздухе. — Отец давно знает. В семь утра при полном параде в военном мундире приехал Удо на Бенце с открытым верхом. Таких машин я не видел в Циттау. — Привёз форму, — Удо передал чемодан на крыльце. — Переодевайся. — Я думал, что поеду в обычной одежде, а переоденусь на полигоне. — Чтобы мой брат носил чёрт знает что? Я зря запоминал твои размеры? Я поднялся наверх с чемоданом. Никогда подобного не носил и не представлял, как обращаться с военной формой. — Твоя форма — твоё лицо. Запомни, — Удо застёгивал на мне куртку. — А оружие? — Беречь. Ни в коем случае не бросать, не терять, не обменивать. Это твоё личное оружие. Понял? — Да. — С оружием в могилу. Запомни. Очищенный от коры сучок лежал на письменном столе. Синица за окном прилетела попрощаться. Я не знал, когда вернусь в свою комнату и вернусь ли. Родители холодно со мной попрощались, но провожали Удо со слезами. Выйдя из дома, я напоследок обернулся в надежде, что не вернусь. В комнате Лауры приоткрыто окно. Я вернусь. Обещаю. Я вернусь ради тебя. Мы поехали на полигон в Мюнхен. — Куда меня распределят? — Понятия не имею! — из-за ветра Удо плохо слышно. — В бронетехнику с твоим ростом точно не возьмут! Будешь пехотинцем! — А ты? Продолжишь службу в штабе? Телеграфистом? — Разумеется! Кто-то же должен этим заниматься! Спустя несколько часов мы зашли на полигон. Странно выглядели — как не братья. — Гауптман Курц, — поздоровался Удо с командующим, — Морицы прибыли. Курц был ровесником нашего отца, человеком старой закалки. Он осмотрел нас с ног до головы и почесал висок. — Братья, значит? — Так точно, — ответил Удо. — Сколько лет? — Двадцать девять и двадцать один. — А ты и воевать будешь за младшего брата, гауптман? — удивился Курц. — Если понадобится. — Младший разговаривает? — Так точно! — ответил я. Курц на минуту задумался: — Ты, — кивнул на меня, — ты сильный? С ростом не повезло. Из окопа будут торчать коленки. — Так точно, сильный. — Удержишь в руках тридцать килограммов? — Так точно, удержу. — Поедешь в Лейпциг, в пулемётный батальон. Я буду пулемётчиком? — Это подходит, — Удо протянул Курцу конверт. Гауптман быстро спрятал его в карман кителя. — Прощайтесь. Мориц младший отправляется в Лейпциг немедленно. У нас крайняя нехватка пулемётчиков. Удо отвёл меня в сторонку: — Всё понял, что я тебе сказал? — Насчёт формы и оружия? — Да. Пулемёт — опасная вещь. Удержи его в руках. — Удо… — нервы шалили. — Я… не готов, — рядом с нами молодые парни проходили полосу препятствий, кто-то чистил оружие, кто-то брился и курил. — Это не для меня. — Что значит не для тебя? — Я не хочу убивать… Как забрать у человека жизнь? — А у врага? — Удо пристально смотрел на меня. — В первую очередь он — человек. Я никого и пальцем не тронул… — Придётся измениться. На войне не любят тихонь. Покажи себя с лучшей стороны и самое главное — не восхваляй нашу фамилию. Не болтай, а действуй. — Расстреливать из пулемёта приближающуюся толпу? Это значит действовать? — Защищать свой народ — это значит действовать. Пулемётчик — большая ответственность. Один твой промах способен изменить ход всего сражения. Пропустишь одного, — Удо щёлкнул пальцами, — потеряешь голову. — А как же ты? Как же твоё обещание? Ты не пользуешься оружием. — Война — не место для обещаний, — он вытащил часы на цепочке. — Мне пора, — Удо положил руки на плечи: — Я прошу тебя гляди в оба глаза и не потеряй голову. — Мориц младший, время истекло, — сказал Курц, — грузовик ждёт. — Удачи тебе, — пожелал Удо. — И тебе удачи. Мы попрощались. Удо дождался, пока мой грузовик скроется из виду. Я увижу Удо через несколько лет при других обстоятельствах и с другим чувством.

***

— Что ты с ним как с маленьким, гауптман? — У тебя есть брат или сестра, Курц? — Пятеро. Три брата и две сестры. — А он у меня один. Я всегда буду заботиться о нём, сколько бы лет ему ни было. — А если он погибнет на войне? — Я никогда не прощу себе этого. Я поехал в штаб с чувством превосходства. Спектакль удался. Я заранее договорился о будущем брата. Отец сказал, младшего нужно закалить, сделать из него мужчину. Надеюсь, война пойдёт на пользу. — Шарлотта, есть новости? — спросил секретаря и по совместительству любовницу. Мы не делили один кабинет, но порой она заходила ко мне и оставалась на чуть дольше положенного. — К Вам приехали. — Кто? — Вас ждут в кабинете. Шарлотта взволнованна. Проверка не вызывала в ней столько тревоги. Кто же приехал? — Поговорим потом, возвращайся к работе, Лотти. Шарлотта вытерла слезу. Кто-то её обидел и этот кто-то сейчас в кабинете. Незнакомец с погонами лейтенанта листал мои документы на кожаном диване. Он ниже меня по званию, но по каким-то причинам имел власть надо мной. — Гауптман Удо Мориц? — скучающий голос. — Чем обязан столичному лейтенанту? Он приехал из столицы. Кому из берлинского штаба я перешёл дорогу? — Меня прислали лично вручить повестку, герр Мориц. — Повестку? Телеграфисту? Смешно, — я посмеялся. — Простите, не вижу телеграфа. Лейтенант передал конверт. В письме я прочитал самые страшные слова. — Это… это ошибка? — У Вас плохо со зрением, гауптман? Носите очки. — У меня отличное зрение, лейтенант! — Значит, собирайтесь и отправляйтесь в Циттау. Вам, кажется, известен этот городок? — Не представляете насколько. — Отлично. Сто второй Саксонский пехотный полк ждёт Вас. — Зачем пехотной бригаде телеграфист-гауптман? — Незачем. Германской империи нужны солдаты, пехотинцы. Чем больше, тем лучше. — А я-то при чём? — внутри ненависть, злость и обида. — Отныне Вы — солдат. До Берлина дошли Ваши грандиозные повышения, он желает посмотреть на Вас в деле. Вам выдадут оружие. Уютный кабинет поменяете на линию фронта. Армия знакома же? Значит, знаете, как держать оружие в руках. Я не умел держать оружие в руках. — Ваш отец — Отто Мориц, верно? — от лейтенанта разило столичным одеколоном. — Не запачкайте его репутацию своими предубеждениями.

***

— Рядовой Мориц! Такой же рядовой, как я, вручил жетон с выбитыми именем, фамилией, датой и местом рождения и воинской частью. — Куда мне его положить? — В карман, или найди верёвку и повесь на шею. Не теряй, если не хочешь проблем. Рота выстроилась в шеренгу перед гауптманом. Я самый высокий. Рост вызвал жуткий дискомфорт, потому что мне приходилось на всех смотреть свысока, в том числе и на офицера. Гауптман что-то говорил, но я не слушал. Вернулась старая привычка уходить в себя. — Ты, — ко мне подошёл гауптман, — глухой? — Никак нет! — я выпрямился и стал ещё выше. — Фамилия? — Рядовой Мориц. — Мориц? Что-то знакомое. Твой папаша не автор «Немца»? — Так точно! — Я слышал об Удо Морице, служащем в штабе Мюнхена. Не твой родственник? — Старший брат. — Фамилия здесь тебе не поможет, Мориц. Ты меня понял? — Так точно! — Вы — пулемётчики! — он обратился к солдатам. — Ваше основное оружие — станковый Машиненгевер 08. Мне не важно, сильные вы или слабые, вы протащите на себе шестидесятикиллограмовый пулемёт. Если не хватит двухсот пятидесяти патронов в ленте, воспользуйтесь пистолетом на поясе. Ещё и пистолет. Два оружия в одних руках. — И самое главное, — продолжил гауптман, — не отключайте мозг. Слушайте, что говорят офицеры и сослуживцы. Это помогает не сойти с ума. Первый бой самый запоминающийся. Грузовики привезли нас на линию фронта. С пулемётчиками ехали стрелковые отряды. В земле прорыты окопы и туннели. Кругом взрывы и свист пуль. Я увидел его. МГ 08 — моё оружие. Настоящая машина для убийств. — Рядовой! — крикнул офицер. — За орудие! Я обязан подчиняться, но не мог подойти к пулемёту. — Ты глухой или тупой?! Бегом к пулемёту! МГ 08 огромный: больше метра в длину, массивный ствол, четырёхногий станок. Высокий зализанный брюнет с крючковатым носом подбежал менять ленту. Это Герман. Я запомнил его. Он стоял справа от меня в грузовике. Лёгкий толчок в спину. — Давай, выполняем приказ. Не бойся. Низкорослый рыжеволосый парень со шрамом на левом глазу держал в руках винтовку. Это Пауль. Я запомнил его. Он стоял слева от меня в грузовике. Я взялся за рукоятки. Кисти затряслись. На нас бежали отряды противника. Мне объяснили на полигоне в Лейпциге, что делать. Стрелять. Мне показали, как стрелять. Я не мог нажать на курок. — Огонь! — приказал гауптман. Пауль убирал с винтовки дальних, Герман отстреливал автоматом ближних, но их патронов и скорости недостаточно, чтобы выкосить сотню солдат. — Пулемётчик, открыть огонь! — Я не могу! — кричал я. — Не могу! Мой крик услышали солдаты в окопе. Гауптман нацелил на меня пистолет. — Не выстрелишь ты — выстрелю я! Фамилия, рядовой? Отошлю весточку твоей матери, что её сын — дезертир! Пальцы окаменели. Разум не здесь, он дома: вот мать пришла с тарелкой пены и острым лезвием, а вот отец закрыл шторы на окне. Маленькая синица щебетала за стеклом, но её щебет перебили человеческие голоса. — Бруно, мы с Германом прикроем, но без тебя не справимся. Только ты спасёшь нас, когда они пойдут ближе, — это Пауль. — Мы с тобой, Бруно. Мы переживём первый бой, — это Герман. И я выпустил половину пулемётной ленты. Около сотни людей упало замертво. Мой разум вернулся. Я не хотел домой. Домой, где меня не называли по имени.

***

Мне выдали новую форму — форму рядового. Теперь я такой же, как все. Выдали Люгер и винтовку Маузер, чтобы я стрелял и убивал. — Мне не нужно оружие. — Как же ты будешь воевать, рядовой? — спросил майор. — Я не умею воевать и не хочу. В руках майора моё досье. Ему известно, кто я и из какой семьи. — Здесь написано обратное, гауптман. — Вы верите в написанную ложь или своим глазам? Майор задумался. Не быть мне солдатом, быть мне офицером — так говорил отец, но без первого не стать вторым. — У тебя есть стать и характер, будущий майор, а также фамилия, которой ты должен соответствовать. Умеешь быстро бегать, рядовой Мориц? Я ненавидел физкультуру в школе, постоянно прогуливал. — Говорят, у тебя хорошие мозги. Бегай быстро, чтобы их не прострелили. Майор достал из ящика цинковый жетон. Мой новый жетон. — Отдай старый, Мориц. Он тебе больше не понадобится. Ты сам сделаешь себе новое имя, отец не поможет. Захочешь повышения — получишь по праву, а не по договорённости. Отныне ты, рядовой Мориц, посыльный. Отказываешься убивать — побежишь. Не будь солдатом, убийцей, как ты высказываешься, будь немецкой овчаркой, разноси письма. — Для этого служат настоящие подготовленные собаки. — Собака умнее тебя? Я же вундеркинд. Настало время использовать особенность. — В детстве у меня была собака, немецкая овчарка. Отец заставил убить её. После этого я пообещал, что больше никого не лишу жизни. Герр майор, я буду посыльным, буду немецкой овчаркой. Я сделаю себе новое имя.

***

1915 год

Старшему сыну: 30 лет

Младшему сыну: 22 года

Я всегда знал, что война — это сон, потому что такого по правде не бывает. Быть не может. Нет. Прошёл год от начала войны. Я уже никогда не буду, как прежде. Сколько боёв прошло? Я не знал. Сколько патронов выпустил из пулемёта? Я не знал. Сколько людей убил? Очень много. — Мориц, уже получил новый пулемёт? — спросил сержант. — Да. — И как тебе? — Я привык к старому варианту. МГ 08 образца 1915-о года на двадцать килограммов легче, вместо четырёхногого станка две сошки, пистолетная рукоятка. Я привык таскать старый вариант. Пауль нёс станок, Герман обматывался патронной лентой, на себя я брал самое тяжёлое — непосредственное орудие. На поле боя мы молчали, разговаривали в казарме. О чём говорить, когда несёшь смерть? — Когда нам поменяют погоны? — спросил Пауль. — В конце недели обещали, — ответил Герман. Три месяца назад нас повысили до сержантов, на прошлой неделе — до фельдфебелей. Гауптман очень гордился нами. — Сержант Фухс, письмо, — рядовой отдал конверт. — От Корины? — поинтересовался Герман. Пауль раскрыл конверт: — Да, от неё, — он широко заулыбался. Корина — его невеста. В скором времени они поженятся. — Тебе никто не пишет, Бруно? Я помотал головой. За год мне никто не написал, да и я не отослал ни одно весточки. Я ждал писем от Удо и Лауры, но они не писали. Фельдфебель Мецлер увидел довольное лицо Пауля: — Баба? — Девушка. — А тебе, Мориц, баба пишет, или у тебя нет её? — Мецлер обнажил кривые чёрные зубы. — Успел до войны вкусить девчонку? — Не отвечай ему, Бруно, — шепнул Герман. — Мецлер — козёл, это знают все. — Слышали новости? — спросил рядовой с газетой в руках. — Сержант Мориц, Удо же твой брат? — Да. — Про него написали, — он раскрыл газету на нужной странице: — «Всеми любимый фельдфебель Удо Мориц, сын создателя известного журнала «Немец» Отто Морица, пострадал во вчерашнем бою. В результате взрыва гранаты герой нашумевших газетных новостей потерял левую руку. Обстоятельства неизвестны, однако сам герр Мориц младший заявил». Далее цитата: «Посыльный может передавать письма и одной рукой. Инвалидность — не повод покинуть линию фронта. Я доставляю письма год. Не убил ни одного человека. Я буду исполнять свой долг перед Германской империей всю жизнь». Вот так. В казарме начали перешёптываться. Всех в стране удивил подвиг Удо Морица: гауптман из мюнхенского штаба добровольно пошёл на фронт обычным рядовым. За год повысился до фельдфебеля. Поговаривали, скоро его наградят Железным крестом. Удо поднял на уши многие батальоны и дивизии, отказался использовать оружие по назначению. Удо нашли применение — почтальон. На его счету тысячи писем, на моём — тысячи трупов. Он обманул меня. Именно брат заставил меня убивать. Удо не отрёкся от обещания, и даже война ему не помешала. — Не принимай на свой счёт, Бруно. Когда-нибудь и про тебя напишут в газете. — Никто и не знает о моём существовании, Герман, да и слава мне ни к чему. Удо делает из своей службы спектакль, стремится быть у всех на слуху. Когда мы в последний раз виделись на полигоне, он пообещал защищать Родину, переосмыслить предубеждения. Он обещал. Удо сказал мне это, потому что я испугался воевать, испугался убивать людей. И что в итоге? — я посмотрел на Германа. — Мои руки и спина отваливаются от тяжёлого пулемёта, ладони в мозолях от рукоятки. Моё оружие самое чистое, потому что брат велел следить за ним. А что сделал он? Какой долг выполняет? — Он потерял руку. Потеря добавит ему лишних звёздочек на погоны, — размышлял Герман. — Не удивлюсь, если родители ещё вчера приехали к нему с супчиками. Герман с Паулем засмеялись. — У вас с детства ненависть друг к другу? Вопрос Пауля заставил задуматься. Была ли ненависть между нами? — Я думаю, между нами нет ненависти. Не мы выбрали своих родителей.

***

Очень болели ноги и спина. Зря я прогуливал физкультуру в школе. Варикозные вздутия на икрах донимали. Первые полгода от начала войны рядовые и офицеры косо на меня смотрели. Не поверили в мою легенду: добросовестный гауптман отказался от званий и пошёл на фронт. Я старался доставлять как можно больше писем, чтобы не пересекаться ни с кем на поле боя или в казарме. Бегал на самые дальние дистанции, чтобы быть как можно дальше от Циттау. Я чувствовал себя младшим братом — изгоем, балластом. Я терпел физическую боль от постоянных перебежек, но не упрёки и косые взгляды в свою сторону. У меня характер Морицов — я не дам себя в обиду. Благодаря отцу меня любят во всей империи. «Немец» обрёл лицо — моё. Имя Удо Морица несло за собой храбрость, отвагу и чувство долга. Меня восхваляли за пределами фронта, но в окопах ненавидели. Повышение многого не дало. Даже рядовые не видели моей значимости на войне. Скоро всё изменится. Очень-очень скоро. — Рядовой Золлер, тебя вызывает лейтенант, — сказал я новенькому. — Ему надо, пускай и зовёт, — ответ Золлера подхватили смехом четверо рядовых и сержантов. — Это приказ, — я настаивал. — Ты не имеешь права отдавать мне приказы. Ты не военный! — снова смех. — Что для тебя представляет военный? — поинтересовался я. Я стоял перед Золлером в зимней шинели. Сапоги стёрлись от твёрдой земли. Мне — тридцать, я полысел либо от ужасов войны, либо из-за генов отца. От светлых волос остались небольшие клочки на висках. В компенсацию я отрастил усы. Бороды запрещено носить, с усами зимой теплее. Многие их носили. — Кто держит оружие в руках, — процедил Золлер. — Я уже три дня на фронте и убил тридцать пять человек. Сегодня или завтра получу Железный крест. Чего добился ты за год, фельдфебель? — моё звание он намеренно выделил. — Железный крест для тебя так значим? Награда, которую дают каждому смертнику, так тебе желанна? — Я не сдохну, пока на моей груди не будет сотни наград! Я готов застрелить миллионы ради этого. «Такие люди и правят миром», — подумал я. На поясе связка гранат. Я ими не пользовался. Люди любили шоу, любили, когда человек надрывался. Тебя заметят только под стрессом. Я отстегнул связку и отбросил её. Взял в левую руку осколочную гранату. — Власть у того, кто держит оружие в руках? — уточнил у Золлера. — Фельдфебель, с ума сошёл?! — заорал тот. — Положи гранату на место! Сержанты и рядовые поднялись с мест. Отвинчу крышку в нижней части рукоятки, солдаты побегут прочь. — Ты прав, Золлер. Оружие — это власть. Мне не нужны пули, чтобы вас лишить жизни. Этого хотите? — я отвинтил крышку, откуда выпал шнур с фарфоровым кольцом. — Или вы хотите спасения? — один солдат дёрнулся. — Стоять! — нацелил на него гранату. — Приказ старшего по званию, рядовой. Собрался под трибунал? — он замер. — Золлер? — Да, фельдфебель? — Ты дышишь, потому что я вовремя отношу письма, которые приводят к нам подкрепления. Ты дышишь благодаря мне — человеку, который не выпустил ни одной пули за год. — Так точно, фельдфебель! — На войне есть люди, которые убивают, а есть те, кто спасают. Я — второй тип, — я дёрнул за шнур и подбросил гранату высоко-высоко в воздух. Не опустил левую руку. — Я мог вас убить, но только я вас спасу. Пятеро солдат разбежались в разные стороны. Через шесть секунд граната упала обратно в руку и взорвалась. Я закрыл лицо, но мелкие осколки вонзились в шею и глаз. Я не чувствовал левую кисть, кровь текла в рукав шинели. Два пальца: большой и указательный. Трёх других и части ладони не нет. Спектакль удался. Я заранее разобрал и собрал по новой гранату. Взрывчатка меньшей силы. Такая граната не убила бы шестерых, слегка бы покалечила. В итоге я себя покалечил, принял весь удар на себя. Я сам сделал себе имя. Помощь отца на фронте мне не потребовалась.