Великая благодать

...The Earth shall soon dissolve like snow... The sun forbear to shine...

      Она не стала ложиться – слишком страшно было закрывать глаза, зная, что невидимый убийца уже отсчитывает последние минуты ее жизни, – поэтому села, прислонившись к стене, в полумраке разглядывая свои покрытые мозолями руки.       В голове было… удивительно пусто. Последние месяцы она почти не спала – для завершения Проекта требовались все силы, поэтому Мия, как и большинство ее коллег, работала на износ, заливаясь диким количеством синтетического кофе. Счет шел буквально на минуты: из-за перебоев с поставками материалов все ресурсы жилого бункера были переброшены в строящуюся «Колыбель», и большинство работников даже не возвращались в свои отсеки, чтобы поспать – просто приваливались спиной где придется, чтобы, едва продрав глаза, тут же продолжить дело.       И… мало кто верил, что они выживут. На самом деле это было очевидно, верно? Даже не «беты». Даже не «гаммы». Всего лишь скромные трудяги с резаками в руках, воплощавшие в жизнь безумные задумки гениальнейших умов XXI века. Кто вспомнит о них, когда миллиарды людей уже отдали Богу души, поглощенные Чумой Фаро? Кто услышит их последние записи, если, по слухам, пустыни Невады сплавлены в стекло, а красные скалы Юты разрушены до самого основания? Кто сохранит в памяти их имена, когда весь мир погрузится во мрак забвения?..       Однако они работали. Они не сдавались. Упрямо держались как могли, налегая на оглобли, пока кости не начинали выворачиваться из суставов. День за днем… месяцами. Может, даже годами? Никто не жаловался. Ну, кроме Чассона, но Бог с вами – Чассон вечно жалуется. Ноет, но делает, этого у него не отнять. Мия даже надеялась, что у них со Скайлар что-то получится. Так сказать, крошечная искорка в окружающем их море тьмы… Но не сложилось, да. А теперь уже и не сложится. Никогда.       Но ведь они справились, верно? Они сделали это. Закончили свою часть Проекта. Комплекс «ИЛИФИЯ–9» загерметизировался буквально за пару дней до нового года – и спустя полтора месяца после атмосферного коллапса, так что наблюдавшие за закрытием дверей техники сипели в своих едва работающих дыхательных аппаратах, но, не доверяя сенсорам, буквально ощупали каждый миллиметр створок, проверяя на наличие тепловой сигнатуры. К тому времени бои велись уже недалеко, и в стылом воздухе далеко разносилось эхо выстрелов, гремевших по ту сторону горного хребта – но люди, как будто оглохнув, плакали от счастья, стоя коленями в ядовитом пепле, и директору Эванс пришлось несколько раз выйти с ними на связь, чтобы загнать обратно в бункер.       Тогда они устроили знатный праздник. Даже Чассон почти не ворчал. Буркнул что-то про отработавшую технику, которой пора на свалку, после чего угрюмо сидел на диване, пока Джексон не предложил ему распить последнюю уцелевшую бутылку – и, что показательно, Эванс не стала возражать. Наверное, она тоже понимала, что конец уже близок. Что их бункер не оборудован для автономного существования – запасов провизии хватило бы, самое большее, до весны, а, судя по ситуации на фронте, ждать помощи было неоткуда, – так что этот ее праздник был, скажем так, прощальным подарком своей команде. Призрачным напоминанием о той жизни, которую они потеряли. Еще одной крошечной искрой.       И ей тоже предстояло вскоре погаснуть.       Поэтому… да уж. Когда предлагают выбор между плохим и очень плохим, сложно ошибиться. Возможно, будь среди них какой-нибудь отважный фантазер, он бы рискнул покинуть бункер с остатками провизии и попытаться выжить в отравленном мире, заселенном боевыми машинами, – но, увы, вся их команда была прожженными материалистами, несколько месяцев впахивавшими в нечеловеческих условиях ради того, чтобы этот несчастный мир все-таки пережил свой нулевой день: они знали цену подобной глупости. Они уже давно устали мечтать.       Так что… возможно… теперь настала пора наконец-то отдохнуть?       Мия слегка повернула голову. Откуда-то доносился еле слышный голос Джексона – кажется, он бормотал молитвы, выученные в сиротском приюте, – и, слушая его хрипловатый голос, постепенно становящийся все тише, Мия непонятно почему вспомнила слова колыбельной, которую давным-давно, в каком-то другом мире, пела ей мама. Язык уже заплетался, чужой и непослушный, но из последних сил она разомкнула пересохшие губы.       Ведь новорожденному миру тоже хочется спать?..

But God, who called me here below... Will be forever mine.

Конец.