Верный молчаливый пёс

      Малюта хмурно сидит за общим столом и потягивает медовуху из кубка. Он подле своего царя, но тому не важен сейчас никто кроме молодого Басманова, который вертится вокруг государя юлой и громко смеётся. Скуратова медленно охватывает злость будто волнами, заставляя пальцы сжаться на кубке сильнее. Его старается отвлечь Васька Грязный, который уже переборщил с медовухой, но лишь больше раздражает.       Не выдержав, Малюта встаёт из-за стола и кланяется царю. Тот снисходительно смотрит и кивает головой, позволяя уйти своему опричнику. Скуратов испытывает одновременно и облегчение от того, что царь не мучает его, и гнев, ведь ежели он так нужен государю, то почему тогда тот его так просто отпустил. Опричник отправляется на конюшню, где стоит его вороной. С лошадьми всегда легче чем с людьми. Обычно свирепый, Малюта прислоняет голову к шее коня, мягко поглаживая животное. Однако момент такой ласки резко прерывает Ивашка — один из стольников на государевом пире. Запыхаясь, парень сбивчиво произносит мучительные для опричника слова:       — Государь велел, что б ты, Малюта, домой не уезжал. Молвил, что ты должен возле его покоев сидеть и ждать аки пёс.       — Понял. Раз государь велел, то буду. Иди отсюда, — Малюта махнул рукой и стольник, зная о его нраве, быстро скрылся за крыльцом.       Малюта ещё раз похлопал коня по шее и направился к царским покоям. Сидя в сенцах, он не мог не думать ни о чём кроме предстоящего разговора. Чуть позже послышался стук сапог, который невозможно спутать ни с чем другим — так ходил только один человек. Скуратов встал и нервно оправил кафтан. Двери открылись и в сенцы зашёл сам царь. Иван Васильевич хмыкнул, увидев как Малюта рухнул на колени.       — Пришёл-таки, — Грозный махнул вверх рукой, приказывая опричнику встать. — А я уж думал, что ты, Григорий Лукьянович, захворал. Совсем уж больно хмур был за столом пиршеским.       — Не мог ослушаться, государь. Устал просто, целый день ведь погань изгоняли, — Малюта, опустив голову, придумывал историю на ходу, дабы не вызвать гнев царя.       Царь зашёл в свою опочивальню и жестом пригласил опричника за собой. Тот скромно зашёл и встал возле двери. Иван Васильевич сел на кровать и уставился на него. Так некомфортно как сейчас Малюта не чувствовал себя никогда. Никто не выдерживал пристальный взгляд царя, и он, жестокий и беспощадный опричник, не исключение. Государь же ухмыльнулся, осматривая своего подданого. В преданности Скуратова он не сомневался ни капли. Даже в любимчике Басманове не было столько уверенность как в этом человеке.       — Значит, сам признаваться не будешь, да? — нарушил молчание Иван Васильевич.       — В чём признаваться, кормилец? — Малюта почувствовал как похолодели его руки и на лбу выступила испарина. Он знает, царь всегда всё знает, ему не уйти от ответа.       — Лукавишь, Малюта, ой как лукавишь. Царя ведь обманываешь. Я же вижу как ты на Федьку смотрел-то. Али ревнуешь, что не тебя приласкал? — царь смотрел на него с весёлым прищуром, оперевшись локтём на колено и положив подбородок на кулак.       Он видел то, как занервничал его опричник и его это веселило. Федька хоть и был любимчиком, но Скуратов давно и прочно засел в душу царю. Сначала государь ценил его как подданого, поскольку работу Малюта выполнял чётко, без вопросов и с рвением, позже он стал его другом, хоть и худородный, но Малюта был интересным человеком и собеседником, и с каждым днём в царе зрело новое чувство, не похожее на дружбу. Подвернувший под руку Басманов был отличным способов отвлечься от навязчивых мыслей. Но сегодняшнее застолье изменило мнение царя, поскольку взгляд Скуратого сложно было вынести. То, с какой ненавистью он смотрел на то, как его государь шепчется с молодым выскочкой, заставило царя предпринимать меры.       — Молчишь, Григорий Лукьянович? И правильно делаешь. Али ты думал, что не пойму я ничего?       — Не вели казнить, царь-батюшка! — Малюта упал на колени. — Не хотел я гневить тебя да Господа, грешно ведь.       — Не казню, Малюта, тебя я точно не казню, — царь встал и подошёл к опричнику. — Мой верный пёс, готовый выгрызать всех нечестивых.       Государь положил руку на плечо Скуратову, на что тот вздрогнул. Царь сжал пальцы и потянул вверх, заставляя встать. Малюта поддался и встал, не поднимая головы, чтобы не смотреть на царя. Иван Васильевич схватил его подбородок пальцами, царапая перстнями кожу под бородой опричника, и заставил посмотреть ему в глаза.       — Гриша, что же ты делаешь-то?       — Молчу, царь-батюшка…       — Молчишь…       Иван не мог оторвать взгляда от карих глаз опричника, он видел в них такой страх и такую любовь, что сердце грозного царя начинало сжиматься. Он отпустил голову подданого, и тот вновь склонил голову.       — Феофан, — громко воскликнул царь. — Вина неси хлебного и два кубка.       За дверью послышался быстрый топот.       — Садись, Малюта, со мною распивать будешь, — Иван Васильевич указал на кресло в углу комнаты, и опричник послушно сел на место.       Молчание было настолько гнетущим, что Иван Васильевич никак не мог найти себе место, ходя по комнате из стороны в сторону. Малюта сидел, не поднимая глаз на царя, он никак не мог решиться либо на признание, либо на окончательный уход в отказ. Когда в дверь тихонько постучали, царь громким голос разрешил войти, в комнату зашёл слуга и поставил на небольшой столик возле кровати поднос с кувшином вина и двумя кубками. Легким движением пальцев государь заставил Феофана уйти.       — Али ты думаешь я сам тебе буду наливать? — с улыбкой произнëс царь и указал на поднос.       Малюта моментально почти подпрыгнул на кресле и подорвался к столику. Разливая вино по кубкам руки дрожали. Богато украшенный кубок опричник с поклоном поднëс царю, не заметив выражения муки на лице государя. Грозный уже собирался сесть на кровать, как внезапно развернулся и рухнул прямо на пол, опершись спиной о ложе. Жестом он пригласил Скуратого присоединиться к нему, на что опричник послушно сел на пол на расстоянии от государя. Поднятая бровь и удивлëнный взгляд царя заставили Малюту подсесть поближе, почти касаясь своим холопским плечом плеча государя.       — Всë также будешь молчать, Григорий Лукьянович?       — А что говорить, царь-батюшка? Я же не девка вертлявая, чтоб языком молоть, — с злостью в голосе произнëс Малюта.       — Ты, Григорий Лукьянович, на Басманова моего не обижайся и не хули его. Не по своей воле он так хвостом вертит, — задумчиво произнëс царь.       — А по чьей же, государь? — Скуратов с тревогой посмотрел на Грозного. Лицо государя в свете догорающих свечей казалось настолько измученным, что опричник вздрогнул. — Не вели казнить, кормилец!       — Чего ты, Гриша? — царь повернул голову на своего подданого.       Столь нежно произнесëнное имя опричника заставило Малюту вновь вздрогнуть. Так его никто и никогда не называл.       — Я… Милостивый государь, поспать бы тебе, устал ты. Ложись, царь-батюшка. А я завтра зайду, — видеть бледное лицо царя казалось уже невыносимым.       — Как же так, Гриша? Али я тебя просто так звал? — царь залпом выпил остатки вина в кубке. — Ты мне лучше ещë подлей.       Пока опричник вставал и наливал царю вина, он услышал шëпот:       — Не могу я уснуть, Гриша… Какую ночь уже… Всë думаю и думаю, не могу уже… Всю бумагу исписал и пожëг…       — Прости, царь-батюшка, тебе бы отдыхать побольше, а то всë в делах и делах. Может на охоту съездить али ещë куда? — Малюта вновь с поклоном подал кубок. Царь почти вырвал посуду из рук опричника, ставя рядом с собой на пол. Скуратова же государь резко потянул за руку, вновь сажая рядом с собой.       — Ты, Григорий Лукьянович, с государем-то не спорь. Ежели сказал, чтоб ты пил со мной, так ты пей, а не лакай как кошка молоко.       Малюта, стараясь скрыть глупую улыбку, приложился к кубку, выпивая большими глотками почти всë.       — Эвона ты как… Почти до дна, как водицу, глубокая у тебя глотка, Гриша, удивляешь, — засмеялся царь.       — Уж точно не глубже Федькиной, — опричник и осознать не успел, как сильная рука царя схватила за грудки его.       — Ты, Малюта, говори да не заговаривайся. Ты, пëс паршивый, помни, что милость моя на опалу сменяется также легко как головы на плахе летят. Ежели слово ещë про Федьку скажешь, я тебя не пощажу как бы не любил тебя, сукиного сына… — царь говорил быстро, сбивчиво будто сидя на пороховой бочке. Малюта понимал, что взрыв этой бочки он не переживëт и его служба кончится в этих покоях.       — Царь-батюшка…       — Ты, Малюта, с чего это решил вдруг, что всемогущим стал? С чего дерзить начал? Али жить тебе надоело?       — Царь-батюшка, прости. Прости, Христа ради, прости. Прости грешного, прости… — рука на кафтане ослабла, отпуская его. Малюта тут же встал на колени, склонив голову.       — Стоило немного потрясти тебя и тут же сдался… Говори, Гриша! Говори всë, что на духу есть, как на исповеди! — царь ударил правым кулаком по полу, поднимая подбородок слуги левой рукой.       — Грешник я…       — Говори, сукин сын, считай перед Господом стоишь!       — Не могу я так, государь. Не могу больше. Не могу я видеть как Федьку этого ты зажимаешь по углам, да улыбаешься ему. Не могу слышать смех твой над дуростью его. Не могу на глаза твои светлые смотреть, коли они с такой радостью на мальчонку этого смотрят. Завидую я ему, Господи. Завидую, что не в моë ухо шепчешь, государь, что не меня к себе подзываешь. Не могу я, с каждым разом всë тяжелее. Грех это, да только не могу я совладать с собой. Прости, государь, ежели можешь простить, то прости, но не могу я так…       Малюта говорил быстро и сбивчиво, будто прорвало плотину, и вода быстрыми потоками покидала свою тюрьму. Взгляд был направлен куда-угодно, только не на лицо царя. В глазах застыли скупые слëзы, которые опричник не мог показывать. Скуратов закрыл глаза.       Он всë ещë стоял на коленях, только его подбородок никто не трогал. Тяжелая рука государя обхватила заднюю часть шеи, зарываясь пальцами в волосы.       Лба коснулся чужой лоб.       Послышалось тяжëлое чужое дыхание в районе пересохших губ. Пахло вином.       — Гриша, рвëшь на части душу мне… Не один ты грешен, не один устоять не можешь… — послышался шёпот, прерывающийся настолько тяжёлым дыханием, что воздуха становилось катастрофически мало.       — Прости, государь…       — Нет, нет, нет… Это мне надобно прощения просить у тебя… Видел же как ты изнываешься, как злишься, да только будто чëрт меня раззадорил. За каждым взглядом твоим следил, за каждым жестом и наслаждался твоими муками. Наслаждался мучениями твоими… Но сейчас, сейчас нет… Не будешь ты страдать, Гриша, не позволю. Никогда больше страдать тебе не позволю. Оберегать буду, заботиться, ни на шаг не отпущу от себя, покуда сам уйти не захочешь. Не могу я больше, Гриша, не могу… — Иван Васильевич положил руку на щеку опричника, аккуратно проведя большим пальцем по скуле.       — Государь, нельзя, грешно ведь… — Малюта покачал головой.       — Я для тебя, Гриша, и царь, и Бог. Ежели я твои грехи прощу, то и Бог простит, — царь тяжело выдохнул, опаляя пьяным дыханием губы опричника. — Последний шанс тебе даю, Гриша. Либо уходи, пока поздно не стало… Либо целуй уста мои, но помни, что тогда нет назад дороги. Как бы не захотел я — не смогу отпустить…       Не успел государь договорить, как искусанные губы Скуратого робко коснулись сухих царских губ. Иван Васильевич обхватил лицо опричника жадно впиваясь в холопские уста, будто не мог насытиться. Уйду я от тебя, царь-батюшка, только со смертию своей. И даже на царствие небесном ждать тебя буду, дабы сидеть подле тебя в ногах и каждый вздох и взгляд ловить жадно.