Береги его

Когда Цю открывает дверь и делает шаг вперед, одновременно с этим поднимая взгляд – представшая его глазам картина несколько… Обескураживает. И заставляет его удивленно застыть. Пару раз моргнув, чтобы убедиться – нет, у него не припадок, он не галлюцинирует, – Цю наконец отмирает и упирается плечом в дверной косяк, складывая руки на груди и пытаясь уложить в своей голове происходящее, как существующую реальность. А еще принимаясь наблюдать. Сидящий на полу посреди комнаты Чэн выглядит одновременно ошарашенным – будто по голове чем-то тяжелым приложили, – и смирившимся. Его чуть отросшие волосы собраны в смешной пучок, похожий на облюбовавшего макушку ежика. На его лице, частично на белой рубашке с закатанными рукавами и на голых предплечьях – разводы краски, собравшие в себя все цветы радуги и все их оттенки. Ощущая, как первое удивление начинает отступать, сменяясь весельем – Цю закусывает щеку изнутри, сдерживая внезапный порыв улыбнуться. И именно в этот момент подает голос Чэн, на Цю при этом все еще не глядя: – Хотя бы один смешок от тебя – и твой труп никто не найдет, – но весь его мрачный, сдержанно-угрожающий тон неумолимо разбивается о его же комичный, противоречащий любой угрозе вид. Не улыбаться становится сложнее – превращается в долбаное испытание. Вот только на слова Чэна отреагировать Цю не успевает никак – его опережает Тянь. Он – смешная кнопка, едва Цю до колен достающая, тоже весь в краске перепачканный, – стоит перед этими самыми красками, явно выбирая ту, которая следующей окажется на лице Чэна. Но, услышав своего старшего брата – оборачивается. Забавно хмурится. Указывает на Чэна крохотным, выкрашенным в синий пальцем, и со всей суровостью, на которую только способен такой мелкий карапуз, важно изрекает: – Обижать друзей – плохо. – Я не… – пытается Чэн возмутиться – но под этим очаровательно-суровым взглядом Тяня затыкается. Щеку приходится прикусить сильнее – почти до крови. Это несправедливо. Кажется, Цю умрет прямо здесь и сейчас. От попыток свой смех сдержать. А выражение лица Чэна от одного только взгляда на младшего брата – едва уловимо смягчается. Кто-нибудь другой, может, не заметил бы разницы – но Цю знает его слишком давно. Хотелось бы добавить, что и хоть сколько-то хорошо – вот только это уже будет явным преувеличением. Но и того знания о Чэне, которое у Цю все же есть, более чем достаточно, чтобы увидеть, насколько он, всегда стальной, серьезный, мрачный – становится светлее и мягче, если дело касается Тяня. Чтобы заметить его неспособность Тяню отказать. В грудной клетке – незнакомо теплеет; Цю это игнорирует. Говорит себе, что всего лишь забавляется происходящим – и ничего больше. Ничего больше. – И в мыслях не было, – в конце концов, говорит Чэн покорно, вполне ожидаемо – и вместе с тем все еще так непривычно – Тяню уступая. А тот смотрит на него изучающе еще пару секунд, затем до предела серьезно кивает и наконец отворачивается. Оторвавшись от дверного проема, Цю проходит вглубь комнаты. Усаживается рядом с Чэном, подгребая под себя ноги. Тот бросает на него острый взгляд, которому не хватает обычного холода даже сейчас, когда Тянь не смотрит. – Заткнись, – скорее ворчит, чем привычно приказывает Чэн – и Цю поднимает руки в сдающемся жесте, откровенно веселясь. – Ни слова не сказал! Чэн смотрит на него взглядом «тебе и не нужно, раздражающая ты сволочь» и, кажется, хочет добавить что-то еще – но к ним уже шаркает Тянь. Остановившись, он критично осматривает Цю, морща свой крохотный нос – а затем глубокомысленно изрекает: – Тебе не хватает вертолетового. К этому моменту Цю уже достаточно знаком с лексиконом Тяня, чтобы знать: вертолетовый на его языке – это фиолетовый. На самом деле, он не до конца уверен, действительно ли Тянь не понимает, как это слово произносится правильно, или же он – умилительный хитрый засранец – просто пользуется тем фактом, что никому, включая самого Чэна, не хватает яиц его исправить. Цю совсем не удивился бы, если последнее правда – вполне в духе семейства Хэ. Сделав вид, что не на шутку задумался, он смотрит в потолок и стучит указательным пальцем по подбородку – а затем переводит взгляд на Тяня и под стать ему глубокомысленно отвечает: – Да, пожалуй, ты прав. То, как после его слов Тянь начинает сиять улыбкой мощностью в тысячи ватт – губительно даже для сердца Цю. Может ли он винить Чэна за то, что тот перед своим младшим братом абсолютно беспомощен? Опустив взгляд на свой свитер – Цю чуть обреченно выдыхает, смиряясь с тем, что сегодня наступит его гибель. И закатывает рукава так же, как Чэн. А затем… Ну, затем Тянь идет в отрыв. Забив на такие бесполезные изобретения человеческие, как кисточки – Тянь просто принимается марать себе руки во все возможные краски и возить ими Цю и Чэну по лицам с искренним, чистым и абсолютно обезоруживающим хихиканьем. Очень скоро фиолетовый на коже Цю скрывается под тонной других красок – которых, очевидно, ему тоже не хватает. Очень скоро выясняется, что Чэн, смотрящий на Цю с несвойственно ему искрящимся, открытым взглядом – это тоже, в общем-то, обезоруживающе. И губительно. Очень скоро Цю понимает, почему Тянь в таком восторге от всей этой темы с красками – потому что, когда он сам в первый раз тычет оранжевым пальцем Чэну в щеку, выражение его лица все же прорывает любой самоконтроль Цю. И, неожиданно для самого себя, он с громким гоготом чуть не валится на спину. Ну а потом… Что ж, потом все происходящее окончательно превращается в какую-то неконтролируемую, немного сюрреалистичную возню, потому что Чэн, очевидно, не собирается прощать Цю так просто всего один след оранжевого на своей коже. – Ты же одолжишь своему брату немного красок, правда? – спрашивает Чэн у Тяня несвойственно ему мягким, и вместе с тем абсолютно серьезным голосом – а тот в ответ явно пытается кивнуть со всей возможной торжественностью. Вот только улыбается слишком широко для любой торжественности. – Да! – счастливо провозглашает Тянь, и начинает хохотать, когда Чэн подхватывает его на руки и разок подбрасывает в воздух. Но затем Чэн опускает Тяня обратно на пол. Смотрит на краски. Смотрит на Цю. И вот тут-то Цю понимает, что влип. И он не помнит, когда в последний раз столько смеялся; когда в принципе в последний раз смеялся – кажется, это случалось в какой-то другой, принадлежащей кому-то другому жизни. И он не помнит, когда в последний раз видел Чэна настолько расслабленным, спокойным – кажется, никогда. Никогда не видел этих искр в его глазах. Никогда не видел его настолько близким к тому, чтобы улыбнуться. А потом, когда Тянь наконец выдыхается – они лежат все трое на полу, теперь уже с ног до головы в красках перепачканные. И Тянь распластался у Чэна на груди звездой-кляксой, совершенно счастливой и абсолютно усталой. И рука Чэна поглаживает его по спине с лаской, которой в нем никогда и никто не заподозрил бы – включая самого Цю. И Цю смотрит на них. И смотрит. И смотрит. – Что? – в конце концов не выдерживает и спрашивает Чэн, поворачивая голову к Цю. Они пересекаются взглядами. Сталь глаз Чэна, темная, мрачная и нерушимая – сейчас кажется скорее серебром, мягким и куда более податливым, чем это в принципе может быть реальным. В горле Цю пересыхает. Под язык просятся слова – какие-то очень-очень страшные, абсолютно невозможные слова. Цю с силой заталкивает их поглубже, не желая произносить даже мысленно. И оставляет на поверхности лишь максимум того, что может из себя вытолкнуть, при этом что-то внутри к чертям не порушив – выдыхает этот максимум хрипом: – Береги его. Одновременно сглатывая, запрещая себе закончить: …кажется, он – твоя человечность. Взгляд Чэна становится острее, внимательнее. Кажется, он улавливает, что Цю сказал далеко не все – конечно, улавливает, Чэн всегда слишком хорошо читал людей. Слишком хорошо читал Цю. Но, в конце концов, он только произносит коротко, в это время прижимая Тяня к себе сильнее; таким откровенно защищающим, оберегающим жестом – и делая это явно бессознательно: – Буду. Цю отрывисто кивает. Цю резко отворачивается, разрывая зрительный контакт, от которого что-то внутри начинает саднить. Цю вскакивает на ноги прежде, чем ляпнет еще что-нибудь, прежде чем сделает какую-нибудь глупость, за которую Чэн ему потом глотку вырвет. Что-то все же рушится. Какая-то магия, созданная вокруг них Тянем – лопается мыльным пузырем, и внутри, там, где считанные минуты назад было тепло. Становится вдруг холодно. Вдруг прошедший час перестает казаться Цю реальным. Будто он был вырван откуда-то из другого мира. Будто только приснился. Пригрезился. Так глупо. Глупо. Глупо. – Мне нужен душ, – произносит Цю так ровно, как может, цепляясь за удобную и правдоподобную отговорку – голос все равно сбивается в какой-то до постыдного уязвимый сип. Да чтоб его. Когда ладонь Цю уже тянется к дверной ручке, его догоняет тихий сонный голос: – Ты классный. Цю замирает; в диафрагме что-то сжимается. Вот же хитрый мелкий карапуз. Не находя в себе сил вот так просто уйти – не настолько же Цю мудак; к сожалению, – он оборачивается. Видит, что Чэн тоже встал, и теперь держит Тяня на руках – у того глаза слипаются, но он все равно упрямо смотрит на Цю, вцепившись крохотными кулаками в рубашку Чэна и доверительно к нему прижимаясь. – Ты тоже, – грубоватый хмык – максимум, на который хватает Цю, но он все равно оказывается вознагражден еще одной улыбкой Тяня; такой же сонной, как и весь карапуз – и от того куда менее яркой. Но не менее по-детски искренней. С силой сглотнув внезапный булыжник в горле, Цю пытается игнорировать то, насколько глаза Тяня похожи и непохожи на глаза его старшего брата – просто в них вместо стали пока что. Пока что. Плещется то самое серебро, которое теперь в глазах Чэна почти невозможно отловить. А возможно – только отголоском и только здесь. Только когда рядом Тянь. После этого, старательно на Чэна не глядя, Цю отворачивается и наконец выскальзывает из комнаты, прикрывая за собой дверь. Смотрит вниз – на ворох красок, украшающих теперь его новый свитер, на отпечатки детских ладоней, угадывающихся тут и там; на один-единственный смазанный отпечаток ладони взрослой. Материальное напоминание о том, что прошедший час все же был реален. Цю думает: придя домой – он тут же этот свитер выбросит. …Цю знает, что не выбросит его никогда. Чертовы Хэ.