Тигр и прочие неприятности

      Плохой день. В очередной раз. Не с кем поговорить, некому сказать: "Я один. Помогите". Пустота сгрызала его до костей и превращала в подобие амёбы. Вполне смертоносной.       "Убейте меня. Или я убью вас". Единственная мысль, крутившаяся в сознании. И даже кокон из одеяла не спасал его от отвращения к самому себе. Одинокая башня, в которой злобный дракон сам был узником.       Звонок в дверь раздался намного раньше, чем обычно приходил домой Ацуши. Слишком раньше.       "Не открою, будь это даже сама королевская семья".       Брюс закутался плотнее. Дверь всё равно не заперта. В этом нет смысла.       Дверь скрипнула, открываясь.       — Беннер-сан, вы дома? — знакомый голос звучал замучанно-устало.       Только его и не хватало.       — Оставь надежду всяк сюда входящий.       Сиплый смех стал хозяину квартиры ответом, а через десяток секунд с него потянули одеяло.       — Вылеза-айте!       — Оставьте меня в покое!       Он беспорядочно пинался и пытался спрятаться глубже. Стать меньше, чем он есть. Но у зелёного цвета в его поле зрения были свои планы.       — Спокойно, — Осаму, скинувший одеяло в сторону, поднял руки. Бинты на них висели рваными лентами.       — В гробу я видал ваше спокойно!       — Беннер-сан, — в голосе Дазая послышалось едва заметное давление.       Брюс сквозь сжатые зубы попытался рассмеяться. Как отвратительно... Мерзко.       — Оставьте...       Детектив тяжело вздохнул.       — Так и знал, что именно у вас что-то случилось. Ацуши-кун нервный и ещё более рассеянный последние дни.       — Какая проницательность, хоть золотую медаль вручай. Да только толку от неё...       Осаму аккуратно присел на край чужой кровати.       — Терапевт опять запил? Вот старый хрыч... — он ломанно засмеялся.       — Пусть пьёт, всё равно человека из меня не выйдет. Заприте уже где-нибудь и забудьте, что я есть и был.       Брюс потянул себя за волосы. Да, так будет лучше. Запереть... Закрыть в клетке...       — Будто бы от этого станет лучше, — детектив взглянул на него через плечо. Карие глаза-провалы были необычно пустыми, будто и вправду две бездонные ямы на чужом лице, в обрамлении пушистых ресниц.       — Лучше... Всем будет лучше...       — Не будет, — Дазай прикрыл глаза, — лучше не будет.       — Да откуда вам вообще знать?! Думаете, набились в родственники и можно вытащить зверя из ямы?       — Не похожи вы на зверя. Скорее зверь здесь я. Самое страшное чудовище, что существует — это род людской.

— Папа! Папа, прошу тебя, вставай, пойдём домой! — девочка тянула за руку пьяное тело, распластанное на снегу. Злые слёзы мешались со снежными хлопьями, а в спину нёсся издевательский смех. — Погоди, Мияшенька… Посмотри, какой красивый снег!...

      Брюс снова сжался. Оставили бы его в покое... Одного... Было бы проще.       — И вы? Я устал. Устал слышать эту дешёвую ложь. Методичка одна на всех? — он усмехнулся, — Дальше по сценарию у нас либо мыльная опера со всепрощением, либо трагический конец.       Осаму вдруг ломано засмеялся, утыкаясь в собственные руки. Бинты на них висели, словно нити паутины.       — Вы сами мне сказали, что если кричать не в одиночку, то услышат. Где? Где эти услышавшие?       — А нет их. И не будет. Наивная вера в сказки закончилась. Красавица не полюбит Чудовище даже за светлую душу.       Несмотря на видимую и заметную слабость чужой руки, пощёчина вышла довольно сильной.       — Вы хоть сами слышите, что говорите?       — Да уж лучше, чем оскорбления и шепотки. Привык, можно не обращать внимание на то, что очевидно.       Несмотря на боль, на собеседника он смотрел твёрдо. Это был взгляд человека, которому нечего терять.       — Хватит жалеть себя. Как только вы начнёте себя жалеть, жизнь превратится в бесконечный кошмар.       — А я не жалею.       Брюс смял простынь рядом с собой, явно сдерживаясь.       — Я себя ненавижу.       — Ненависть растёт из жалости. Вы с Ацуши-куном как два зеркала.       Как он только смеет...       — Ни слова. Об Ацуши. А откуда тогда появляется ненависть, когда в своей жизни не видел не то что жалости даже от себя — элементарной заботы? Что посеешь, то и пожнёшь. Родители, общество... Достаточно заронить в чью-то душу одно зерно бед, чтобы разверзлась бездна ненависти и отчаяния.       — Не видели ничего, кроме ненависти? А вы пробовали посмотреть дальше своего носа? — на лице детектива расползлась улыбка, похожая на кровоточащую рану.       — Как будто немногие лучи света в темном царстве на что-то влияют...       А ведь... Нет, снова по кругу, одно и то же. Смысл о чем-то говорить, когда даже психотерапевт оказался тем ещё кадром?       — Такой луч может вывести человека из тьмы.

— Ты сказал мне, что можешь найти причину жить в этом мире, если будешь в мире насилия и крови... Ты её не найдёшь. Наверняка, уже и сам это знаешь. На стороне тех, кто убивает людей, или тех, кто спасает, не появится ничего из того, что ты ожидаешь. Ничто в этом мире не сможет заполнить дыру одиночества в твоей груди. Ты будешь вечно бродить в темноте... Будь на стороне тех, кто спасает людей. Если обе стороны одинаковы, то стань хорошим человеком. Прошу, позаботься о Мияно.

      — Я уже не знаю, выйду из тени или так и останусь заперт...       — Чтобы выйти, надо встать и идти. А не лежать, жалея себя.       — Вы думаете, я не пробовал? Вставал, шел, иногда даже полз. Что в итоге? Загоняли обратно.       "— Государственная собственность не разговаривает".       Осаму промолчал. А после расстегнул ворот рубашки и рывками содрал бинты с предплечья. На ключице была татуировка. Ветка цветов персика, переплетённых с цветами сакуры.       — А у Вселенной, — Брюс покачал головой, — мерзенькое чувство юмора. Зеркала тут явно не я и Ацуши. А мы с вами. Абсолютно идентичные неполноценные люди, которые даже на панели побывать успели. Только свой опыт я умудрился забыть. В Сомали, к сведению, на клеймление бюджета не хватало, но за белых платили как за групповую с местными.       — Если сказать, что тебе меньше пятнадцати, заплатят в несколько раз больше. А я всегда был щуплым и нескладным. Об этом, — тонкий палец Дазая постучал по краске, вбитой глубоко в кожу, — знает не так много людей. Скорее всего Рампо-сан, Мияно, Чуя, Йосано-сенсей и... Мори-сан. Последние потому, что осматривали меня в разные промежутки времени. Йосано — при поступлении на работу, а Мори... Он не мог просто отпустить своё "гениальное детище", так что, когда меня ранил снайпер Достоевского, я успел полежать не только в обычной больнице.       Чувство юмора у Вселенной и правда гадкое. Гаже только сами события, которые для Вселенной выглядели самой лучшей шуткой. Детектив улыбнулся вновь, криво и лживо, заправляя бинты друг под друга, перекрывая татуировку.       — Луч света... Какая же это несбыточная мечта.       Где-то на тумбочке Брюс нашарил зажигалку. Он не курит, нет. Просто иногда она нужна.       — Только не вздумайте пальцы себе прижигать. Тогда вы мне так и не дали ответа на вопрос об отношении к никотину. Можно я закурю? — Осаму вытащил портсигар из кармана.       — С такой жизнью, когда даже умереть не выйдет, впору самому закурить. А вдруг моей второй половинке понравится, — Брюс криво усмехнулся.       — Думаете, это его приструнит? — Дазай чиркнул спичкой по старому, потёртому коробку, видавшему виды. Коробку с маркировкой бара Люпин.       — Я не пробовал. Но думаю, смысл есть. Никотин это своего рода наркотик...       — Только без мыслей о наркотиках. Было дело.       Брюс пожал плечами.       — О чём ещё думать?       — О чём угодно. Но не о способах саморазрушения, — детектив отошёл к окну, приоткрывая его и выдыхая сигаретный дым на улицу.       

Воспоминания захлёстывали. Вот, его обшарпанная кухня в квартире, маленький Ёдзо, который выглядывает из-за двери, окровавленные лезвия в раковине и почти что гниющие бинты на руках. И Чуя, застывший с чашкой чая истуканом после его вопроса.

      — Они всё равно не сработают как следует.       Неучтённые переменные. Постоянный риск. Да, они не сработают, но как фактор сдерживания...       — Поэтому даже не думайте. Вам ещё жить и жить эту жизнь, — бинты на руках уже не держались совсем, сползая к локтям ломкой паутинкой.       Жить? Живой мертвец, кукла, которая притворяется настоящим человеком... Тогда кто кукловод? Не та ли сила, что вытащила его из загробного мира после облучения?       — Я не знаю, как. И стоит вообще жить.       Осаму слабо усмехнулся, обернувшись к нему. Если уж кто и был тут куклой... То он. Хрупкой марионеткой, разорвавшей нитки кукловода, тянущиеся теперь за ней следом обрывками бинтов.       У их пьес нет героев. Кто ты? Кто я? Пустые оболочки.       Брюса уже много лет как двое. Или больше. И тогда... тогда... он погиб раз и навсегда. Мишень в тире.       — Жить стоит всегда. И это вам говорю я, человек, что пытался покончить с собой немыслимое количество раз. Так же, как и вы сам. Жизнь и смерть — не противоположности, — он стряхнул пепел на улицу, — а лишь две части единого целого.

Воспоминание, навеянное сигаретным дымом, подкралось вновь. Душная комната с окошком под потолком, очередной клиент, чьего лица он не запомнил... Дома ждёт голодная Мияно. Бутафорские ангельские крылья за спиной и глумливый смех. "Христова невеста за корку хлеба продаётся".

      — Придётся. Но сами видите, без надлежащего лечения сносит... Проще самому поискать специалиста... Дома, в Америке, есть один знакомый. С правительством и армией никак не связан.       — Если вы уверены в нём — это прекрасный вариант, — вундеркинд Порта встряхивает головой, гонит воспоминания о боли и унижении из неё, но им на смену приходит память о том, как чужие руки сломали его настоящие крылья. Как обманчиво-ласково проходились по ним, а после сжимали до отвратительного хруста костей и остающихся в пальцах перьев.       — Я наводил справки... Он занялся случаями, похожими на мой. Без мутаций, конечно же, — Брюс выдохнул что-то между смехом и плачем. В Леонарде он был точно уверен. Но скорее всего без Бетти тут не обошлось.       — Если будет возможность... Затащите к нему Рюноскэ. Всеми правдами и неправдами. Пожалуйста.       — Себя бы для начала затащить, чтобы не через балкон... Но постараюсь.       Осаму усмехнулся, вновь затянувшись.       — Мой мальчик уверен, что вытащит всё сам, как и я когда-то. Но я не вытащил. Оказалось, видеть одним глазом не так уж и удобно.       "— Как Фьюри слева видит?       — Головой крутит."       — Ужасно неудобно, — согласился Брюс, — как и смотреть исключительно прямо, забывая о периферии.       — Я постоянно баловался всякой дрянью в юности, поэтому долгое время правым глазом не видел. Он воспалён был. И сейчас, — Дазай вытер руку от пепла о рубашку и оттянул нижнее правое веко. На свету блеснула выпуклая линза.       Упрекать не хотелось. Жалеть тоже. Ничего не хотелось. Только закопаться поглубже в землю.       — О, Ацуши-кун по дорожке идёт!       Ацуши?.. Нет-нет... Он же... Он же снова увидит... Начнёт волноваться, расстроится...       — Только без лишних волнений. Есть минут пять, чтобы окончательно успокоиться. Там лифт сломался, пока он поднимется неспеша.       Брюс не придумал ничего лучше, чем притвориться спящим. Вернул отбитое у него одеяло и укутался на манер личинки. Осаму тихо, ломано прыснул.       Входная дверь скрипнула.       — Пап, я дома! Дазай-сан?       — Да-да, Цуши, я заглянул в гости. Иди к нам, — он выкинул окурок в окно и закрыл его.       Брюс поглубже зарылся в свою "личинку". Он спит, он спит, он спит...       — Как папа?       — Состояние стабильное, хреновое, но бывало и хуже, сам знаешь.       Брюс перевернулся со стоном и получилось, что он ещё больше стал похож на личинку, лежащую пузиком кверху. На ум сразу пришел Франц Кафка.       — Пап, я же вижу, что ты не спишь.       — Раскусили. Плохой из меня шпион.       Связанный по рукам и ногам. Слишком идеальная картинка "спящего". Оборотень слабо улыбнулся, присаживаясь на край кровати.       — Ну вылезай, пап. Вылезай!       Брюс привстал, опираясь на локоть, и попытался улыбнуться. Получилось плохо. А со стороны, наверное, жутко. Как будто гиена оскалилась. Ацуши тут же обнял его, едва ли не мурлыча.       — Просто плохой день, ничего особенного.       Но из головы не хотел уходить прожигающий насквозь рисунок переплетённых цветов.       Осаму у окна зябко повёл татуированным плечом, не глядя на них, думая о чём-то своём       — Раз уж так вышло... Будете кофе, Дазай-сан?       — Не откажусь, — он улыбнулся, пряча пустоту в глазах за веками и ресницами.       Брюс выпутался из одеяла и медленно поплыл на кухню. Аккуратно, насколько это было возможно в его состоянии, подготовил всё необходимое и поставил турку на плиту.       — Вот... Скоро... — он ущипнул себя за переносицу. Сегодня же постарается позвонить Леонарду. Если не получится... Если не выйдет из своего нышнего состояния... Подождёт, пока уляжется.       — Пап, может лучше я?       — Ацуши-кун, не мешайся под руками.       — Всё в порядке.       По злой иронии, в порядке не было ничего. Кофе бы выкипел, если бы Брюс по наитию не отодвинул турку и не выключил плиту. Но подтеки на емкости наблюдались.       — Па...       — Ацуши, не волнуйся и не мешайся под руками. Иди, приводи себя в порядок и отдыхай, мы тебя загоняли.       Стоило оборотню покинуть кухню, как его наставник чуть опустил голову. Глаза, в которых до этого были притворные эмоции, вновь опустели.       — Ему и правда нужен отдых. Желательно от всех...       "От меня особенно".       — Он ходил на задание в одиночку. Делает успехи... В ближайшее время, либо войдёт в основной состав детективов, либо заменит кого-то из нас.       Брюс запоздало кивнул.       — Он нашёл себя.       — Главное, чтобы не прогорел... Вы бы глаза Куникиды видели, когда... В прочем, не совсем важно, что он виде. Важно, что он выгорел. И разочаровался в своих идеалах.       Розовые очки... Стёклами внутрь... Брюс проглотил горький ком, застрявший в горле, и разлил кофе по чашкам трясущимися руками. Без бинтов руки детектива, обнявшие бледными пальцами чашку, казались ещё более тонкими и хрупкими.       — Спасибо.       — Мне кажется... Ладно, неважно.       "— Я двинулся дальше, стал помогать людям и был хорош, пока вы снова не затащили в цирк уродцев и не подвергли всех риску!"       — Точно ли неважно? — он слегка наклонил голову.       Неважно. Он неважен.       — Неважно. Ничего особенного, всё как обычно.       — "Как обычно" плохо, да?       Брюс обвёл ободок чашки.       — Мой старик любил говорить про ген монстра и проклятье Беннеров. Что мы не имеем право на счастье и приносим несчастье всем вокруг.       — Мне кажется, здесь не нужна "Сверхдедукция" Рампо, чтобы понять, какая это очевидная чушь.       — Разумеется. Но когда это слышит ребенок, и его заставляют поверить в эту чушь... Да и по жизни я видел только подтверждение его правоты.       Осаму слегка улыбнулся, уткнувшись в чашку.       — Демон-вундеркинд, составитель всех схем слежения и пыток, пятнадцати лет от роду.       Брюс промолчал. Таким вещам вербальный ответ не нужен. Может отпугнуть или... Или... Он вздохнул и провел пальцем по ставшим невидимыми линиям — следам его прошлых попыток.       Чашка слегка звякнула, отставленная в сторону. На тонких и холодных руках, которые легли поверх ладоней Брюса, не было живого места. Тело не умело заживлять это бесследно.       Если уж они и были зеркалами друг друга, то кривыми. Кривые, пустые, и их не исправить.