Сколько Юнги не "Marry me!", а он всё в лес смотрит...

      Чжи Ран просыпается ночью.       Сон словно всё поделил на «до» и «после»: время, пространство, саму Чжи Ран. Минуты прошедших суток разменными монетами звенят в памяти, выкупая её сдержанные улыбки. Перекатываются, бренчат, цепляя блеском прошедших воспоминаний.       Вот эта — первый снежок, который в неё пульнул Джин. Аккурат пониже спины, гад, и Юнги немедленно за неё вступился, плотным шариком снега попав хёну в плечо. Как дети эти здоровые мужики, ей-богу: минуты не прошло, а уже поделилась на две команды, попрятались за дровами, устроив снежный бой. Ноль внимания на увещевания Джуна, что скоро погода испортится и им бы поторопиться. Лидер и сам не выдержал, азартно лепя слегка мокрый снег в плотные тугие снежки.       Вот эта — мягкая борода Юнги уютно щекочет лоб. Тепло кабины грузовика с терпким запахом леса и бензина, невнятная музыка радиолы, гул огромной машины, и снег, что медленно кружится за лобовым. Её талия в кольце нежных и сильных рук…       Эта — недовольный вечно Юнги, уговаривает проснуться и поесть, потому что ей нужны силы. Не желая выдираться из уютного сна, она так и ела с закрытыми глазами, доверчиво принимая подсунутую к самым губам еду.       А эта — жарко натопленная комната, тепло поцелуев на коже, и боже, какая же это была сладкая, медленная тягучая нега сквозь сонное состояние. Кошачий шёпот на ухо, пока Юнги медленно двигался, втирая её в брошенное на пухлатый ковёр одеяло. Летняя радуга, северное сияние, плавно перетекающие снова в сон…       Чжи Ран смотрит в окно.       Джун угадал — зимний вечер пришёл с ветром и сильным снегом. Низкое серо-сизое небо гудит от натуги, сердито кидаясь вниз роями снежинок. Когда утихает грохот самосвалов, уехавших в город, становится слышен скрип деревьев, беспрерывный шелест веток, стоны и свист ветра.       Не то, чтобы Чжи Ран хоть сколько-нибудь понимала Ки. И эту её жажду не спать ночью, и дерево украшать зачем-то, и фейерверки с подарками на переходе самых обычных месяцев, даже не привязанных к фазам Луны. Но она смотрит в окно на разыгравшуюся бурю. Рой снежинок, бьющих в стекло. Луну в рваном мареве облаков. Любимую ёлку лесника, которую тот умудрился перед самым началом шторма обмотать LED-лентой. Та сейчас трепещет всеми ветками, фантастически светясь в темноте сквозь рваное кружево снега.       И душу наполняет предвкушением, сладким и горьким, как запах лучших халабонов с Чеджу. Как мишура и фонарики, мерцание стеклянных шаров, бумажная канитель, аромат хвои и искры бенгальских огней.       Ей чудятся сани то ли с тройкой лошадей, то ли с шестёркой оленей в снежной круговерти. А в завывании ветра — тихий звон колокольчиков.       Чжи Ран смотрит на Юнги.       Растянувшегося рядом на животе, спящего Юнги, обнажённого аж до попы, которую скромно прикрывает кусок покрывала. На гладко выбритого Юнги, и девушку кроет двойственным чувством досады и счастья одновременно. Досады — потому что не успела насладиться, натрогаться, проникнуться этой дурацкой шелковистой бородкой, а счастья — потому что нелюдимый, угрюмый, вредный Юнги, кроме покормить и оттрахать, ещё и побриться успел, и ёлку нарядить, хотя устал не меньше.       Для неё. Ради неё.       Зудящая уже месяц в мозгу проблема, незаданный вопрос висит теперь на кончике языка. Так-то Чжи Ран учили решать все проблемы самостоятельно…       … но некоторые лучше решать вместе.       — Юнги… Мин Юнги, проснись немедленно, а то я больше никогда к тебе не приеду! — шипит девушка, тем не менее осторожненько тыкая лесника в плечо.       — Ты ко мне и так никогда зимой не приезжаешь. Так что напугала краба пальцем, — бурчит Юнги, поворачивая к ней голову, и смотрит совсем не сонными блестящими глазами. Кажется, он любовался на вьюгу, а вовсе не спал. — Чего тебе?       У него тон вечно недовольный, вечно с раздражёнными нотками, но даже в этом бурчании сейчас столько уютного мирного тепла, что девушке почему-то хочется плакать. И ещё от дурацкого совсем вопроса, который она готова задать.       — Слушай, давай обручимся, а?       Мин Юнги смотрит на Чжи Ран. У неё одно плечо освещено огнём камина, что румянит миндальную кожу розово-алым; на втором сахарным инеем лежат синие блики из окна.       Чжи Ран красивая. Нечто из древности, сказочно-лесное, неведомое, хрупкое до болезненных мурашек на затылке. У Юнги с первого взгляда, с первой их встречи зуд на кончиках пальцев: спрятать за пазуху, защитить от всего мира. Но кто он такой, чтобы лезть в чужую жизнь? Он и так понять не может, как ему, нелюдимому и угрюмому, эта красота досталась — он что, в прошлой жизни Корею спас? Но вот она, тут — только руку протяни, да ещё и предлагает …       Стоп, что?       — Чего? — удивлённо переспрашивает лесник, перетекая из лежачего положения в сидячее. Собственная нагота его смущает настолько мало, что он даже одеяло на себя не накидывает — чего она там не видела ещё?       — Обручиться, — несчастным голосом повторяет Чжи Ран. — Только ты не ругайся, не злись, я объясню всё! — она торопливой скороговоркой увещевает Юнги и так мило выглядит со всей этой суматошливостью, что леснику невыносимо хочется её притянуть к себе. — Меня родичи достали — уже сил нет! Третий десяток, говорят: парня нет, жениха нет, о детях-внуках не думаешь… Завтра вот новый год ещё этот дурацкий, чтоб этой русской пусто было! Она летом замуж выходит, и не устаёт этим хвастаться! Отец на ужин всю родню пригласил, они же полночи меня опять на все лады склонять будут… Мне совсем не надо за тебя замуж, честно-честно! Смотри, я им просто скажу, что никакой ты не гей, и мы не торопимся никуда, и они от меня ещё лет на десять отстанут. Я кольца в ювелирном куплю и похвастаюсь, а ты всё равно в городе не появляешься почти, а я их к тебе сюда не пущу, обещаю… и тебе всё равно в армию скоро, а может, я за это время кого и встречу… ну или ты кого найдёшь… кстати, а тебе когда?       Юнги пытается вытряхнуть себя из полуночной дрёмы. Вникнуть в поспешную сумбурную скороговорку, где всё вместе и сразу: доставучие родичи, новый год и русская то ли ёлка, то ли Ки, обручиться, не замуж, кто-то другой (ну в смысле?) и ещё в армию. Он со сбывшейся фантазии, где Чжи Ран у него под боком зимой у камина дремлет после классного секса, так сразу переключиться не может, хотя и отвечает на автопилоте заученную дату про армию:       — В апреле.       У девушки рот приоткрывается от невероятной новости, и она поспешно прижимает к нему ладошку. Впрочем, тут же бьёт ею Юнги по плечу с вопросом:       — Как весной? Ты почему мне не сказал?       — Так тебя тут и не бывает зимой, кому говорить-то? — очень логично спрашивает Юнги, перехватывая ладонь.       — А… а… а это?.. — девушка с щемящим чувством нежности в сердце оглядывает такой уютный второй этаж. — А кто вместо тебя? Кому это всё?       — Чимину, — спокойно отвечает Юнги, касаясь губами её пальцев по одному. Чуть улыбается на её недоумение и объясняет. — У него колено в хлам размочалено, ему бы работу поспокойнее. Лесником, конечно, это не в офисе сидеть, но лучше, чем лесорубом. А пока я в армии, он и за лесом присмотрит, и колено подлечит, и к экзаменам в колледж подготовится, он всё-таки дальше учиться хочет… Так что у нас взаимовыгодная договорённость. А с чиновниками брат всё уладит.       Чжи Ран обиженно сопит, вдруг понимая, чего лишается: тёплых летних вечеров на террасе, ночей перед камином, шума дождя за окнами гостиной… Но самое главное — лишиться придётся Юнги.       Минимум на полтора года.       — Я ему скажу, что ты можешь сюда в любой день приезжать, — без вопроса поясняет ей лесник. Складывает её пальчики в кулак, трётся об них гладко-выбритой скулой.       — Без тебя всё равно будет не то, — бурчит Чжи Ран.       Юнги улыбается.       В этой улыбке вихрь зимних снежинок и октябрьский листопад, первая весенняя капель и летний зной вперемешку с грозой. И ещё — невыносимо много истинно азиатской хитрости.       — Не надо в ювелирку, — произносит он.       — Что?       — В ювелирку, говорю, не надо,       Он поднимается, направляясь к полкам у кровати.       Чжи Ран смотрит на Юнги и у неё захватывает дух. Он со спины озарён холодным сине-белым уличным светом, а впереди — горящим огнём камина. В его обнажённости нет и капли пошлого или неловкого. Он органичен как таинственное лесное божество, ни грамма не стыдясь своей натуры. Чжи Ран не понимает, за что ей, такой неудачнице, достался именно Мин Юнги, и почему, чёрт возьми, не надо в ювелирку?       А он притаскивает коробку, размером с пол-ладони: белый бархат с полукруглой крышкой. Щурится, исподлобья глядя на девушку, морщит нос, но вместо того, чтобы открыть — протягивает странно-неуверенным жестом Чжи Ран.       Он ей никогда ничего не дарил. Ну, в смысле, не покупал. Она получала подснежники весной, первую горсть кисловатой пахучей земляники летом, любимые грибы под соусом ранней осенью, но….       Никаких тебе покупок. Ну где Мин Юнги, а где магазины?       А тут прямо целая коробочка, вот точно будто для колец, или кулона, из ювелирного магазина.       Щелчок отдаётся в ушах слишком громко, и кажется, перетекает в тихий звон рождественских колокольчиков.       На белом бархате лежат парные кольца. Полоска тоньше, полоска толще, тонкие трещины сосновой коры витиеватым рисунком на серебряной глади, изумрудная пыль тонкими иголками изящной колючей ветки. Юнги этим подарком клянётся в верности одновременно ей, себе и лесу.       Чжи Ран молчит.       У неё в голове вихрь вопросов, круговерть недоумённых эмоций, и счастливое, наполняющее до краёв чувство.       Он это для неё. Ведь правда же для неё?       Она вскидывает взгляд, читая в глазах напротив весь круг будущего года, из дней-бусин, каждый из которых наполнен тихой мягкой лаской, скрытой от досужих глаз.       — В ювелирку всё равно надо, — она с бархатным щелчком, что вновь рассыпается серебряным звоном, закрывает коробку.       — Зачем это? — спрашивает лесник.       — По размеру подогнать, — бурчит Чжи Ран, подвигаясь ближе.       Мир Юнги смеётся. Щекочет выдохом волосы на затылке, падая на покрывало, утягивая девушку ближе к себе.       — Не надо, глупышка. Это наши размеры.       Вьюга стучится в окна роем снежинок. Завтра город и лес будут укутаны белым кружевом, праздничным новогодним волшебством, а сейчас …       … в первую зимнюю бурю она поёт о любви только для этих двоих.